Последние слова начинающего ктулхиста: "Нглуи, нглуи... Абзац Керош!! Я слова забыл!"
Никогда не знаешь, для чего может понадобиться мёртвый кролик.
А не пойти ли нам в гости к кролику?
- Он скиталец?
- Ну, можно и так сказать: он художник.
- Англичанин?
- Русский. Его зовут Бэзил.
Из "в ёкогаму за покупками": кто она, девочка, играющая с морскими блохами, дитя эльфов? - ха! Плесь! Бац! - а! ЧУДОВИЩЕ!!
Краски поблекли, потрескались, неведомая сила скручивала их, отрывала и подбрасывала вверх, они вспыхивали ярко и весело. Жуткий вопль ещё звучал эхом, но словно сквозь туман и стены, обитые ватой. Когда он утих, стал различим плеск волн. Сырой воздух приятно холодил остывающую опалённую кожу.
Дориан не решался открыть глаза, пока не озяб и не промочил ноги. Он был один на неприветливом, погружённом в сизые предрассветные сумерки, каменистом побережье. С ресниц жемчугами падала вода, обгоревшая одежда перепуталась с водорослями, липла и стесняла движения. Дориан огляделся и поковылял к холму, где всё чётче вырисовывался силуэт дома.
Обычно автор говорит - забежим немного вперед. Я предлагаю откатить систему немного назад, чтоб посмотреть, как же это так лоханулся наш герой. Дело в том, что когда он вернулся в Лондон из долгого путешествия, отсутствовал больше двадцати лет, то тут же влюбился в дочку Сэра Генри (не Баскервиля, нет), пересмотрел приоритеты, женился и отправился с ней в Америку, страну молочных рек и медовых фонтанов (не забудем о Кисельном тупике!), новых возможностей, бескрайних горизонтов... Как человек, чья страсть - что-то новое, уникальное, он тут же купил два билета в один конец на самый грандиозный, роскошный и неподражаемый корабль. Да, я вижу, у вас участился пульс, вы пытаетесь побороть приступ смеха - ДА, ЭТО БЫЛ ТИТАНИК. Вот что я называю "фатально не везет".
Как прагматик, он бы вряд ли разочаровался, так как теперь, по праву мертвых, прозревал будущее, видел Великую Депрессию и всяческие беды, да, и признаться, не хотел бы, чтоб им вертела жена, эта курица, считающая себя звездой движения феминисток. "БОРОДА ИЛИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ КАНОЭ?" - это еще вопрос кому понадобится. Кстати, фотоаппарат был при ней, когда они пошли ко дну.
Пока лез в гору, высохли и одежда, и обувь. В сиреневых сумерках, то и дело оступался, но осилил дорогу, бесстрашно вошёл во двор, окруженный серой каменной стеной. Никаких горгулий-химер, немного сухого плюща и ставни из реечек, голубая краска облупилась. В гостиной Дориана встретили потасканный персидский ковер, камин и милая, но строгая девчушка:
- Ты опаздал.
Её ноги не доставали до пола, потому покоились на вышитой подушечке.
- Ах, виноват, накажите меняю
- Разумеется.
Девочка не улыбнулась. Грей полюбопытствовал:
- И какова цена?
- Тебе понравится: пять тысяч благотворительных концертов.
- Шутите?!
- Нисколечко. Да - и чуть не забыла: тень вашего друга-художника и незабвенный канареечный шарфик!!
"Уж лучше бы Офелия..." - с неудовольствием успел подумать Грей, пока окружающая бутафория чернела и проваливалась в пустоту, а вместо неё воздвигалась новая декорация, зажигались газовые лампы, поднимался без помощи механизмов, словно по воздуху плывущий, чёрный рояль. Зал заполнили скучающие перезрелые дамы и сплошь усатые господа с проплешинами. Шелестели вееры, сверкали фальшивые бриллианты, губы сжимались с предвзятой, уже готовой, неудовлетворённостью, заранее, ещё его пальцы не коснулись клавиш. Но, ах, какие у них голодные глаза!!
Из-за кулис донёсся, чётко, громко, по ролям читаемый диалог:
"...Под канделябром смотрела, в сундук заглядывала, искала за шкафом - нету и всё тут. Камушек переворачивала. - Под морем смотрела? Обычно все пропажи - там. Это как при уборке дома: весь мелкий сор прячут под половичок. Вот и Дориан мог душу и сердце в море сунуть. - Не-а, я проверяла. Сворачивала море, словно коврик, и выколачивала на заднем дворе, перекинув через ветвь дуплистого дерева. Много нашла из того, что прежде упорно разыскивала, и уже думала, что потеряла навсегда. И много нашлось такого, о чём бы я никогда ни подумала, что такое выбрасывают в море. А ещё я пришла к выводу о множественности Вселенной. И у меня много новых Пушистиков! Но того - единственного - нет. Нет души, нет сердца. Но я слышу: они точно где-то есть. - Может быть, их кто-то забрал? - Хм, - Ленор подперла рукой щёчку, вдумываясь, - Кража. Я будто явственно вижу тот вечер. Всех участников. Что-то случилось. Кто виновен? Я слышала произнесённую, опасную, фразу. И Пушистик дал согласие. В этот ли миг произошёл грабёж? По ошибке, по незнанию, наивности? По воле случая? На поводу слепых чувств? Хм. Темно. Я слышу плеск волн. О, страшно. Льётся кровь. Соучастник или жертва? А, может, первопричина, пружина, источник? Вызвать свидетеля для участия в суде!"
Дориан Грей сыграл всего пол-листа чего-то из Дебюсси, как гробовая тишина и нарастающий холод заставили его оглянуться. освещенный белым светом искусственной луны, на канатах подвешенной к потолку, его игру внимательно слушал Бэзил Холлуорд, тот дурацкий портретист,по вине которого он, Дориан, претерпел сотни мук хуже смерти, хуже самого Ада! Но, Боже, нет... он же мёртв. Как он смеет приходить?! И почему, Господи, на его меловом лице застыли разочарование и удивление, отвращение и какая-то обезоруживающая нежность?.. "Пять тысяч концертов," - попытался сбросить с себя оцепенение Дориан, вновь забрякал рояль, ноты прыгали, но чувствовал остановившийся мёртвый взгляд, спиною, тупо, какое-то непонимание, недосказанность, сожаление. Заставил себя оглянуться лишь после, когда зрители разошлись. Никого. осиротевший шарф на полу.
На острове Ленор обитал дикий каменный кот по кличке Непемза. И скрепкоед одомашненный. Множество разных невероятных существ посещало эти гостеприимные воды. Иные производили впечатление демонов и порождений мрака Аида, другие были воздушные, прелестные феи, бессчётное число погибших моряков и авантюристов околачивалось на побережье.
Дориан томился на очередном званом ужине, его пальцы порхали по клавишам рояля, вот сейчас... Да! Грей не стал отворачиваться, нет, на этот раз он бросился на художника с рыком пантеры, словно забылся и намерен убить его во второй раз, навсегда покончить.
- Бэзил, хватит уже, пойдите прочь! Ах вы, несносная тень, взывающая к правосудию! Оставьте меня наконец - я вас никогда не любил, слышите? А в тот вечер я был пьян, в моей крови говорил морфий - а тут вы, требуете назад вашу дурацкую картину!
- Замолчите, испорченный мальчишка! Я на вас, как на святого молился. О, ваша чёрная неблагодарность - вы меня зарезали и имели наглость прийти на мои похороны на правах лучшего друга!
- Ах, это мешает вам мирно лежать в земле? Посмотрите-ка на ваши швы - какие симпатичные стежочки...
Покойный художник отскочил прочь, торопливо наматывая на шею шарф - опять потекла кровь из раны, пятнала желтый шелк.
- Бэ-зил... - голос Дориана был звонок, нежен и свеж. От интонации и взгляда некуда деваться. - Вы удивительно хорошо сохранились. Я, знаете ли, после расставания с Вами, отправился в поездку по миру. Я... испытал ВСЁ. Может, Вам не понравилось, как я Вас принял тогда на балу? О, забудьте. Я был еще так неопытен. Позвольте исполнить любое Ваше желание...
Сирены или Горгона-Медуза и то, пожалуй, не могли так околдовать художника. Он оцепенел, только повторял хрипло: "Дориан, Дориан" - кровь набралась в горло. Грей нахмурился и сменил тон на чеканную бронзу: "И покончим с этим". Бэзил прокашлялся. Белый песок вокруг окрасился кровью.
- Бедное дитя. Что мы с Гарри натворили. Слепое орудие рока. Я бы и сам рад не являться тебе, но, видишь ли... - он протянул Дориану бутон желтой розы, - ты прочел стихи, помнишь, на кладбище, что "смерти нет". Это своего рода магия. Ты, сам того не ведая, призвал меня. И... Я так люблю твои фортепианные концерты.
Грей со злостью выхватил цветок, бросил под ноги и растоптал. "Всё! Была ваша магия да кончилась!" и стремительно ушел прочь, доигрывать Сен-Сансевы "Пляски смерти". Бэзил грустно вздохнул, присел на корточки, перебирая лепестки погубленной розы.
Греюшко кое-как завершил выступление, сгорбившись, надвинув шляпу на глаза, собирался скрыться, но почему-то задержался. Экзотического вида пара, он и она, оба в шальварах и монистах, он - разбойник, она - баядерка, привлекли его внимание.
Они играли сразу на гитаре, барабанах и губной гармошке, совершая при этом чудеса акробатики и жонглируя горящими факелами. Да, было сложно пройти мимо.
- А, коллега, - пробасил разбойник. - сколько там у вас по контракту?
- Пять тысяч.
- Плевое дело. У нас - сорок тысяч. Улыбнулась освещенная факелами девушка.
- Святые угодники!! Что же вы такое...
Красавица рассмеялась и закрыла лицо толстыми черными косами. "Ты дурак! Мы - добрые. Нам не жалко - мы чужие долги отрабатываем." - Черт, дьявол, тринадцать лет концертов. И эти вечные чаепития.
Бэзил сидел в сторонке, за отдельным столом. Этот стол был так же огромен, но пуст. Никогошеньки не было рядом с Бэзилом, словно он чем заразным (и неприличным) болен. Он тяжело вздыхал, сидел, поджав ноги и подперев голову рукою, а вторая бесцельно возила пальцами по темному дубу столешницы. На шее - туго намотанный шарфик дорого шафранного шелка. Одежда его и темно-изумрудный жилет покрыты затвердевшими пятнами. На бледном лице особенно выразительны большие карие глаза. С тоскою и болью следил он за происходящим, но слезы давно высохли на восковой коже щек. Воздух неподалеку от пиршества потемнел и сгустился тремя человеческими фигурами. Казалось, двое, ростом пониже, в карнавальных масках, сопровождают третьего, но во всех угадывалось что-то общее, немая, но красноречивая сила, молчаливый союз. "Шут, палач и акробат," - эхом встрепенулось сознание Бэзила. След в след, ровно на параде, трио подошло к столу художника. Чинно расселись. Маски окружили Холлуорда и высокого незнакомца.
- Привет, любимый. Наконец, мы разыскали тебя, Бэзил Холлуорд. Он моргнул, привстал, и брови его собольи взметнулись вверх:
- Милостивые господа, извольте объясниться!
"Господа" переглянулись и придвинулись ближе.
- Ты нам нравишься.
Бэзил посмотрел направо, налево, пересчитал увиденное в каких-то своих, художественных коэффициентах, подвел к общему знаменателю,и, скромно потупив очи, молвил:
- Я польщен вашим вниманием. Но в чем же кроется ваш интерес к моей персоне? Право, ничем не заслуженный.
Тот из незнакомцев, что выше и суше других, нисколько не стесняясь, подсел вплотную к мертвому художнику, обнял за талию правой рукою, левой погладил по щеке, провел по вьющимся волосам, и зашептал, прижавшись губами к уху:
- Не надо напрягаться. Ты знаешь: всё худшее позади. Да, обидно, больно разочаровываться в своей мечте. И не надо ломать голову и думать, в чем же ты провинился, раз приходится тебе терпеть эти саднящие раны.
Бэзил непроизвольно потянулся к своему горлу.
- Вот кому-то приносят платок, кому-то - ножичек на подушке, а кому-то - канареечный шарфик, весь в крови. Фаршик, дамы и господа!
Бэзил побледнел еще больше, уже в желтизну, оттолкнул льнущего соседа, вскрикнул:
- Да как вы смеете?
- Шшш, смотри-ка.
Шарфик сорвался с шеи художника и полетел к столу пирующих. Раздались женские визги, лай собак, ругань, звуки развитой посуды. Дориан Грей, хорошенький, словно фарфоровая кукла, медленно повернулся лицом к столу художника и внимательно посмотрел в пустоту.
- Хватит, довольно! Прекратите! Я простил его, простил еще тогда, в последние секунды жизни. Он не виноват!
- Но кто же тогда, если не он? М-м-м-м, Бэзил, молчи, чи-чи-чи, ммммолчиии, оставь его, брось. Не мы придумывали наказание. Мы - всего лишь гости Потерянных островов, как и ты. С разрешения Хозяйки, мы можем приходить и уходить. Ты попал сюда самостоятельно, следуя силе твоей любви. Мы посовещались между нами, мальчиками, и решили, что ты искупил вину, ибо стал соучастником преступления непредумышленно. (Какой еще соучастник? Я - жертва!) Мы не в праве распоряжаться твоей судьбой, но мы обсудили с Ленор, она согласна тебя отпустить, если ты...
Высокий зашептал неслышимо, легонько шевеля губами. Улыбнулся, подмигнул на прощание, и все трое, как по команде, исчезли. Бэзил встал и твердой походкой направился к столу Грея.
- Дориан, мне тяжело говорить.
- Учитывая вашу травму, я ничуть не удивлен.
- Я призываю вас быть откровенным. Мне кажется, я созрел.
- Давно пора, ведь вы уже не мальчик.
- Ах, Дориан, как вы несносны! Но я пришел просить у вас об одной малости...
- Шалости?
- Малости, Дориан. Я верю, вы мне не ответите отказом. Вам понравится моё предложение. Я задумал это еще когда вы только приехали в Лондон, и я делал наброски на благотворительном концерте. Но я боялся тогда просить вас, боялся, что вы воспримите это как что-то неподобающее.
- Не юлите, мой милый Бэзил, вы только распаляете моё любопытство.
- Прошу, позируйте мне обнаженным.
- Бэзил, может, вы не заметили во всей этой скачущей галопом Истории, - но вы мертвы. К чему вам это?
- Да, я - мертвый художник, но не прощу себе и по-прежнему буду преследовать вас, если столь безупречная натура избегнет участи быть запечатлена на холсте.
- Бэзил, Бэзил, старый добрый друг, неужто вам мало первой попытки рисовать меня? Сознайтесь, это по вашей вине мы стали заключенными этих островов? Что вы там вчера говорили?.. Это какая-то магия, верно? Колдовство, Бэзил?..
- Я тут ни при чем. И, если уж вы желаете получить выгоду, то предлагаю сделку: за ваше усердие я готов поделиться секретом, как покинуть эти острова.
- Всего-то пять тысяч благотворительных концертов - и я свободен! - расхохотался Грей.
- Ну, это если по правилам. А ты ведь любишь идти против?.. Надо лишь предложить Ленор замену себе, другого Пушистика. Всё предельно легко... - простодушно поведал Бэзил, но не успел и договорить, а Дориан уже вприпрыжку побежал ловить какого-нибудь наивного олуха, чтоб предъявить взамен себя хозяйке Потерянных островов.
Холлуорд минуту постоял, мрачно глядя вслед Грею, потом на удивление флегматично пожал плечами ("Ну как знаешь, я честно всё перепробовал") и неспешно потопал в противоположную сторону. Изредка он наклонялся, внимательно всматривался в землю под ногами. Кажется, что-то нашел и, довольный, бережно похоронил в кармане. Некоторое (продолжительное) время он простоял у зарослей ивняка, разглядывая, будто одетые дорогим мечом, почки-цветочки. Ледяной ручей спешил мимо,петляя среди камней. Далее - гряды холмов, поглощенные розовым вересковым морем. Бэзил прищурился и явственно увидел потоки воздуха, дрожащие, переменчивые. Именно из-за них дом на краю обрыва то становился чересчур плотным и вещным, а то - полурастворялся в серых небесах, словно зыбкая, прозрачная акварель. Собравшись с мыслями, придерживая ладонью ношу на дне кармана, зашагал к Даун Манор.
Вероятно, название дома нужно толковать как Владения Рассвета. Ну, или Приют Безумия. Бэзил прислушался, замер под почти церковной аркой входа. Тиканье часов. Нет звука более успокоительного и домашнего. Цивилизация. А еще - неподалеку пили чай. Костяной звон фарфора, тихая беседа, журчание разливаемой ароматной заварки. Художник в последний раз оглянулся на причудливые входные двери - из двух створок, одна над другой, для невообразимых сущностей иных измерений, - и смело шагнул в столовую. Серьезная маленькая девочка лет двенадцати сидела за столом, только вот сервиз был игрушечным, и чаем она поила фарфоровую куклу и каменного зеленого кота. Бэзил почтительно поклонился хозяйке, затем - кукле и коту, получил разрешение присесть. Ленор вернула чашечку на место, промокнула губки салфеткой и блаженно уставилась на художника.
- Ты милый, забавный, умный Пушистик. Знай, тот, кто крадет чью-то душу, - вор, он - преступник. И в наказание, он теряет свою?
Фраза заканчивалась звонкой вопросительной интонацией. Бэзил мялся, не зная, что вымолвить. Чтоб сгладить неловкость, отхлебнул выдуманного чая из невесомой, крохотной чашки. Странно, но он почувствовал настоящий вкус дарджилинга. По-русски, с молоком. Еще секунда - и он осознал, что кот и кукла,повернув головы, внимательно изучают его. "О май!..." - начал Бэзил, но остерегся поминать Бога в этих невероятных, иномирных чертогах. "Я принес Вам подарок, мисс," - вынул прекрасное пушистое семечко. "Пушистик!" - счастливо всплеснула ладошками Ленор. Бэзил едва в обморок не хлопулся от разом схлынувшего напряжения (поди, опять запамятовал, что помер). Угадал!! "Мне не достает моих холстов и красок. Здесь - чудесные места, но я задыхаюсь, не имея возможности отобразить всё волнующее многообразие и чарующее единство этих скал, моря, неба. Отпустите меня, мисс." - "И что ты будешь делать? Ты же умер. Ты убит, тебе не положено возвращаться к смертным." - "Позвольте мне просить об упокоении, мисс." Ленор пошепталась с куколкой, серьезно выслушала авторитетное мнение кота. "Хорошо. Давай сюда своё кашне." - "Какое? Нет у меня никакого..." - но Ленор уже разматывала шарф, а потом взяла да и разорвала его вдоль напополам, и образовались два одинаковых шарфика! Один она выпустила в окно, второй повесила на шею Бэзилу. "СТУПАЙ ПРОЧЬ," - со странной силой в голосе сказала девочка, и художник почувствовал, как ветер проходит сквозь разреженные стены, подхватывает его, несет. Очутился на неведомом берегу, с тяжелой сумкой - картоны, краски.
Потерянные Острова - это целый архипелаг. Кроме известного нам острова Ленорка, на котором стоит упомянутый особняк и живут многочисленные Пушистики, и острова Майорка, где некогда томился Майор, с юга на запад, гигантской запятой, растянулись мелкие островки, порою - просто дикие шхеры, где лишь чайки находят приют. Но достойны упоминания два острова-побратима: Ню и Ня. Их аборигены ведут друг с другом вечную войну, и то одни островитяне, то их соседи нет-нет, да и пошлют в сторону врага боевую пирогу, чтоб засыпать поселения противника стрелами. При этом воины поют песни, устрашающие даже самых смелых морских волков: "Пирога, боевая пирога! Плывем - мы - в чем? - в боевой пироге! И вот она - что? - боевая пирога!" И хоть носы щедро проткнуты костяными палочками и одежду суровые дядиньки не признают, размахивая копьями и луками, всё же они в кедах и солнце - защитных очках.
Дориан недолго рыскал в поисках "пушистика", и никакие воинствующие туземцы ему не помеха. У мусорного бачка он увидел кошмарного бродягу, роющегося в отходах. Нищий был здоров, как бык, а взор имел кроткий и остановившийся. Грей легко его узнал - это Джим Вэйн, брат актриски Сибиллы. Приманить этого дурачка было проще, чем у младенца отобрать леденец. "Вот и славно - теперь я смогу дешево убраться отсюда!" - ликовал Дориан, перепрыгивая с камушка на камушек, ведя за собой на веревке это жалкое подобие человека, слюнявое и сопливое. С неудовлетворением он посмотрел под ноги - еще не наступило время прилива, но вода почему-то прибывала, свинцово-молочная, непрозрачная, она затопила все низины. Запахло хризантемой и сиренью. Грей заторопился, оскальзываясь, понукая тупое жвачное, способное сказать только "эй, а я тебя знаю" и "ты умрешь" (Джим Вэйн твердил всю дорогу про это) и, иногда - "они что-то сделали с моей головой, там, в лечебнице". Дориан обеспокоенно поглядел на побережье, и, хотя ему показалось, что он давно удалился от него, матовое зеркало вод только что ни лизало его пятки. А когда раздалось тихое пение - Дориан вздрогнул как от удара дедовой клюки по спине.
Шла я морем,
мимо моря,
равно - преданная в вере,
верно - съеденная горем,
стать горою,
синим небом.
Я не верю, я не верю.
Не уйти и не остаться...
Да лучше жар и горячка, чем... Дориан узнал певицу. Вот она выходит из воды, глаза закрыты, её одежда - зеленая тина, медные волосы стали еще роскошнее и длиннее, бутафорская корона - гребень с жемчугами. - Сибилла, нет! - забыв обо всем, выкрикнул Дориан ("ах, зачем я не лужайка?"- тов.Шварц). Глаза покойницы тут же распахнулись, в них были лед и яд и личинки водяных жуков.
- Ах, наш малыш, он плачет, ему больно: умереть - не родившись.
- Этот грех - на твоей совести.
- Ублюдок! Свинья! - вопила Офелия, кидая в Грея комья грязи. - Я тебя ненавижу!
- Да, я сытая свинья,
просто сытая свинья,
я в грязной луже лежу,
и ты не трогай меня -
ведь эта лужа - моя! - отозвался Дориан, и сам опешил от произнесенного текста.
- Ты - убийца, убийца! Жалкая мразь! Лжец! Клятвопреступник! Растлитель! Ты совратил и погубил столько душ, что твоя собственная должна гореть вечно, вечно!! Проклинаю тебя! Проклинаю!
- Тявкай, милая. Твой вой - дивная музыка. Пожалуй, будущие поколения смогут её оценить. В ней слышится металл и голос рока. Дум. Дарк. Дэд. Ах, это поэзия.
У Греюшки в кармане нашлось чудом немного соли. Только благодаря примитивной магии им удалось разминуться: мертвая Сибилла выла, стенала и грозилась за непроходимой полосой искристых кристаллов. Дориан, более не мешкая, направился к хозяйке островов Ленор. У той гостило Чучело - странное существо с телом человека, в деловом костюме, но с головой лося, один стеклянный глаз потерян и шкура испорчена кожеедами, рога спилены, чтоб не цеплялись за притолоку. - Кончилась твоя власть надо мною! Я привел тебе, взамен себя, другого "пушистика"! - с порога толкнул Джимми Греюшко. Ленор отвлекась от беседы, рассмеялась: - А, так ты у нас - любитель халявы? Что ж, хороший пушистик. А ты - глупый, дерзкий мальчишка! - и хлопнула в ладоши.
Из вод морских поднялся здоровенный покатый валун, глыба гранита в форме то ли рыбы, то ли леденца на палочке. На боку его было высечено: О.халява. И взаправду - необитаемый остров! - радостно сделалось на сердце у Дориана. Милый мальчик Греюшко ступил. На этот девственный пуп земли. Огляделся. Ни зверушки, ни пташки. Воды кругом незамутнены, словно дистиллят. Лазурные такие воды, отсюда - и до горизонта, и еще дальше. Необитаемый? Да. Бесплодный? Нет.
На О.халяве росло три кустика. На каждом кустике - по три листика. В ясные дни Грею доводилось видеть на острове задумчивое Чучело. А иногда - Куколку. Ленор зареклась навещать злого юношу, но посылала к нему своих независимых наблюдателей. Еще порой мимо острова, скребя грунт днищем, проплывала Ползучая Галера. Морячки выкатывались на палубу, освистывали беднягу Дориана, которому даже спрятаться негде было на лысом своем пятачке, горланили песни и отпускали непристойные шуточки. Самым веселым из экипажа был кок: он выносил на обозрение одичалому, истосковавшемуся по эстетическим видам наслаждения Грею самые восхитительные свои кулинарные шедевры. Тут же матросы доставали большие ложки, и, исполнив на них пару раз Яблочко и Прощание славянки (первые пять тактов) в мгновение ока съедали безжалостно очередное волшебное яство. Так как в районе Потерянных островов располагается специфическое место точек, куда открываются многие и многие врата между мирами, то временами мимо о.халявы по воде пробегали призрачные поезда, ушедшие в петлю Мёбиуса, и под звуки боевого барабана, сопелок и ГНуслей проезжала настоящая орочья бадья. Ну, или эльфийская ладья. Хотя, конечно, Эльронд Великолепный и приказывал своему любопытному народу строго-настрого обходить острова стороной.
Чайки вырыли себе в песке лунки, уютно устроились, вертят головами туда-сюда. ворона-авантюристка ныряет с уступа скалы в открытое море, не долетает чуть-чуть - её подхватывает ветер и уносит ввысь. Дориан вскочил - он стал свидетелем чуда! Из морской пучины, одна за другой поднимались каменные глыбы, составляя циклопический мост. Грей запрыгал по "камушкам" и долго ли, коротко - вышел к побережью, покрытому черной галькой. Остов судна, в бороде из смердящих водорослей, усеяный морскими желудями и червями, живущими в известковых трубочках, их жабры нежнейших оттенков свисали подобно батистовым носовым платочкам из жерла пушки, с лееров. Это что за плавучая богадельня? - Это шхуна Пророк Иона. Грей миновал корабль и ступил под сень леса, какого не видывал за все свои кругосветки - грибного. Влажно и темно. "Деревья" поскрипывали на ветру. Дориан некоторое время шёл, всё убыстряя шаги, через чащу, уже виднелась вдали опушка, просвет небесный, но, странное дело, не приблизился к желанной прогалине. Она всё маячила впереди. Грей перешёл на рысь, побежал - но выход из леса, рукой подать, ускользал. Вдобавок начался дождь. Злой как чёрт, Греюшко со всего опора провалился в яму. Тьма - глаз коли. Пошарил кругом - мокрые камни, плеск воды. Нащупал нечто, что он принял за мотки шерстяных ниток... "Кто здесь?" - спросил чей-то звонкий голос. "Дориан Грей," - находчиво ответил Дориан Грей. "А я - мальчик из колодца". - "так там же... вроде девочка была?" - "ТАМ - БЫЛА. А ЗДЕСЬ она катается на каруселях, а я сижу в колодце." - "Подсади?" Кое-как выбрался. Смотрит - а он всё на той же о.халяве!
Склизский, покрытый кровавой коркой сундук всплывал из пучины в камышах. В сундуке, противу чаяний, не было разлагающихся веселых останков, червей и мясного бульона цвета правильного кетчупа. Оттуда выскакивали Двое-из-ларца. Ну, естественно, это были Мозго-прав и Мозго-лев. Выписанные Ленор из клиники Эльронда Великолепного.
Летом на о.халяве солнце никогда не садится. И сливочные сумерки затопляют небо таинственным жемчужным светом. Волей-неволей, наслаждаясь бессонницей, начинаешь перебирать в памяти бисер прожитых лет. Вот и Греюшко, шурша корявой палкой в костре, следил за умопомрачительной розовой зарей, рождающейся на юго-востоке, и машинально принялся бубнить МОНОЛОГИ О ДУШЕ.
Я умер. В этом не может быть сомнений. И я в аду, хотя он ничуть не похож на представления о нем, сформировавшиеся в людских умах. Однако, это по-прежнему я. Я дышу, сплю, испытываю голод и жажду. Меня тяготит этот остров! И пусть не надеются, неэээт, я не раскаиваюсь и ни о чем не сожалею. Фигушки. Жизнь одна, пусть она и затянулась. Стоп. А, может быть, я спасся с горящего корабля? И я брежу от обезвоживания, и мои мысли перемешиваются с реальностью? Нет-нет, ерунда, моя жизнь еще теплится, я - живой, да! Чертов портрет. Чертовы острова. Нет, но если я жив, то как могут ходить, говорить все эти люди, эти мертвецы? Что же получается, они тоже живы? Или я их не убил? А коли так, тогда за что мне всё это? За что - за что, ясное дело - за высокомерие и эгоизм, однозначно. По правде, я всю свою жизнь был влюблен лишь в самого себя, весь испереживался, ах, как бы сохранить, не утратить молодость, привлекательность, здоровье. Видимо, я что-то проглядел. Что-то важное. Но нет: я ведь не желал себе такой доли. Мне посчастливилось - да любой на моем месте вел бы себя так же! Вся эта хваленая мораль, честность, все эти глупые заповеди - грош им цена! Эти людишки, эти жалкие марионетки - они пакостят по-мелкому, потому что им мешает страх. Почти религиозное чувство. Не любовь ими движет, а боязнь наказаний. Этого ли они страшатся? Смешно.
Сучья трещали в костре, прибой подгонял камушки, танцующие в свежей с ночи воде. Серое небо стремительно прояснялось. Солнце еще только-только оторвалось от морской глади, прожившей его, а уже нещадно припекало. Вместо того, чтоб раздеться, Греюшко натянул на голову и рубашку, и пиджак и спрятал руки в рукава.
Нет, но что же это получается? Портрет уничтожен, я отчетливо помню. Я остался жить. До этого ужасного кораблекрушения. Я же отговаривал её брать билеты на эту плавучую Вавилонию, но нет: она такая же, как я. Кто-то отнял у меня второй шанс и подсунул эти мерзкие острова! Эти благотворительные концерты! Черт-черт-черт, и этот проклятый художник, надо было его задушить, повесить на этом дурацком шарфике! Почему меня так угнетает история с Холлуордом? Почему он, безмолвный укор, так ужасает меня? Что сделает он мне, всего лишь тень, кошмарное видение? Разве мало я видел трупов, что он способен отбить у меня аппетит, лишить сна и душевного равновесия? А, может быть... - Дориан поморщил лоб, размышляя, -может, это не он мне является, а я ему? Может, я здесь заточен в назидание зарвавшемуся маляру, возомнившему себя всемогущим творцом? Разве не его рука водила кистью, и не его ли страсти пропитали краски, легшие на холст? Что за чудовищные грезы вселились в изображение, заставившие его - жить, а меня - умереть заживо? Мне достался такой тусклый и унылый мир, а ему еще и персональную выставку в Париже подавай!
Костер прогорел до золы.
В маленькой бухточке бросил якорь приземистый, широкий в корме парусник. Паруса были приспущены и болтались, и хлюпали под слабым ветром. На палубу вышел веселый кучерявый разбойник, насвистывая нехитрую мелодию, достал спасти, сел на самый краешек и принялся удить рыбу. Украдкой с ухмылкой поглядывая на Дориана, нет-нет да и начинал напевать бойкие строчки:
Люблю накрашенных мужчин,
Хоть сам я не таков.
Люблю так, просто, без причин,
Как кот без дураков
Сметанку любит по утру.
Юнцов безусых понутру
Мне стать, и робость, и огонь.
Ты пацанов моих не тронь,
Они и спляшут, и споют,
А убаюкав - уплывут.
И поминай, как звали их,
Красивых, сильных, молодых.
Вчера мы снова пили грим,
Ну а сегодня, поглядим -
Ватага ветреных ребят
С порога требуют, галдят,
Всяк выбивает лучше роль.
Ну, нету Бога, будь - Король.
И снова в дело - уголь, мел.
Я рано, рано поседел.
Сойду на берег, как заря
Вечерняя коснется моря,
Театр, театр - любовь моя,
А не романтика разбоя.
Я отложу свой ятаган,
Покину судно и команду,
И пыльный, дряхлый балаган
Скрипя, под звуки сарабанды,
Отправится в нелегкую дорогу.
Ну, нету, нету Короля.
Побудь хоть Богом.
Люблю накрашенных...
ДА Я НЕ ГЕЙ!! - вскричал под конец Грей, кидаясь яростно с кулаками на насмешника. "Загорелая курчавая капитана", свесив ножку в закатанных парусиновых брючишках, только сверкнул глазом, зеленым, в котором блестело море, и золотым зубом. "Да я, вроде, тоже. Покуда трезв, в порту да при деньгах. Смекаешь?" - "Эээ... А вы сколько месяцев в море?" - "Лет, братишка, лет. Через три дня будет десять." Дориан Грей перестал кукситься и сжимать кулачки и резво попятился к центру о.халявы. "Я думал, галеры вышли из моды в поздней античности." - "Да я, это, подхалтуриваю. Хароном." - "Паровозом?" - "Нет, капитаном корабля мертвых. У корабля мертвых должен быть капитан." - "А театр?" - "Ну, это для души. Для сердца. У меня тут самый настоящий профессиональный балаган одного бродячего актера. И ты, мой друг, никак не отвертишься." Пока Дориан пятился - очутился на другом краю о.халявы, но, тем не менее, сырая тяжелая посудина с приветливым капитаном оказалась тут же, перед носом, покачиваясь на ленивых волнах. "Э-а, никак," - довольно крякнув, капитан спрыгнул на сушу. Вблизи он был не страшнее, чем вдали, разве что от него разило потом и йодом. "Закурить не найдется? ("Дяденька, не бейте!" На всех парах промчалось в мозгу) эх, вот и у меня запасы кончились. Как тут клев? Ты хоть что-нибудь выловил?" - "Только фаршик и сундук. Мне чертовски не везет." Моряк задумался, присел на нагретый солнцем камень, покрутил кольцо, вдетое в ухо. "Мдааа... Ну и дыра. Ладненько!" - хлопул себя по коленям, вскочил. "Приступим к сооружению декораций!"
Эти три дня тянулись мучительно долго, вечно. Актер-капитан в первый день показал драму "Король в желтом". Пока готовил сцену, пыхтел, ругался на всех наречиях и этак ненавязчиво поигрывал мышцами. Дориан избегал смотреть ему на грудь. Почему-то её вид навевал мысли о кокосах. Равно как плечи - о задних ногах породистых лошадей. Поэта-Харона звали... Как ты догадался?! Хуан-Педро-Гомес-и-Мария-Санча-Лучия-де-лас-Пьедад-Сарагоса-Мантилья-Лопес. Но он просил, чтобы его называли не иначе как Варфоломей.
Присвистывая, причмокивая, съев за один присест бочку кислых зеленых яблок, деловито стуча молотком, собрал-таки чудное мега-мета-сценическое пространство. И - завертелось. Спектакль был похож на полуденный сон, на липкий янтарный мед, на жаркую хмельную дрему. Всё плыло, смешивалось, искрилось. Слышался девичий смех, в носу было щекотно, как от перышка. Варфоломей декламировал длинные пафосные диалоги, а Грею страсть как хотелось проснуться, перевернуться на другой бок, встряхнуться, открыть глаза - ан нет, там всё то же, липовое марево, и чей-то сладкий голос: Еще пегсиков?.. И чудилось далекое пение: Спят во сне и видят сон... На второй день Варфоломей отжог: представил попурри из творчества остроухих жителей Варденфелла. Тут были и "Игра за обедом", и "Ужас замка Ксир", "Маленькая грубая песня", "Танцы с трехногим гуаром" и четвертый акт "Похотливой аргонианской девы". Да-да, Бартоломью сыграл и служанку Вертихвостку ТОЖЕ. На третий день он представил бессмертную "Фантазию" и отбыл с фейерверком. Ура! Каникулы!!
Однажды, бродя битые сутки по острову, Дориан, кроме уже привычного сундука и надоедливого фаршика, обнаружил, что в камышах плещется Русал. Грей где-то читал, что у тварей морских мозга не больше, чем у курицы, и поманил Русала пустой горстью. Нерей подплыл поближе с лицом простым, как у морского конька, посмотрел томно и плюнул в протянутую ладонь. Потом, перевернувшись пару раз в воде, вновь подплыл, облокотился о песок и, помахивая рыбьим хвостом, спросил грудным голосом: "Я ль на свете всех милее?" - "Ты ужасно воспитан, но, признаю, ты милашко." Мохнатые ресницы Русала дрогнули, и бриллианты водяных брызг вспыхнули в лучах солнца. По его белой шелковистой коже, словно сияющей, скатывались капли, оставляя мокрые следы. Тело Русала изогнулось, и он плюхнулся на мелководье, раскинув широко руки, и, глядя в небеса, прошептал: "Вот и отец мне так говорит." - "Кто же он?" - "Царь глубин." - "А что он еще говорит?" - "Что я бездельник и что мне не следует якшаться с двуногими чудиками, ходящими поверху. От них всё зло. Вы, охотники и коллекционеры, ни в чем не ведаете меры." - "Твой отец мудрее многих императоров и пророков."
Русал приплывал каждый вечер, садился на дальний камушек, так, чтоб Грей не достал (а он изобретал ловушки, будто охотился на говорящую индейку "курлы"). Они лениво и изысканно переругивались. "Плывите сюда, ваша мокрость!" - "Да мне и здесь неплохо." Русал поводил хвостом, шлепал им по морской глади, поднимая тучи брызг. "А я видел твою душу. Пятого дня в южных морях." - "А сердце, моё сердце?!" - "Нет, но можно поспрашивать у морских обитателей. Эй, вы, что ходите по воде, что посуху, таящиеся в глубине, витающие в вышине, не видали ли вы сердца этого обормота?" три ночи приплывали всё новые посланцы морской стихии, но никаких вестей о сердце Дориана Грея. Они приносили пустые ракушки, драгоценные жемчужины, обломки затонувших кораблей, укладывали всё к ногам утомленного бездельем островитянина, пристально глядели в глаза - и ныряли обратно в глубину. Наконец, на четвертую ночь приплыла Большая Черепаха. На её панцире, поросшем лесами, изрытом фьордами, сидел бескрылый птенец Буревестника. Такой уродился. Все обрадовались, сгрудились вокруг, застыли в ожидании. А он: " а зачем тебе покидать этот мир? Ведь он создан как раз для тебя" - и смылся.
Ленор уехала в отпуск. Но она же не бросит на произвол судьбы свои острова?! Она нашла себе заменителя. Кого? Кто мог хоть немного её заменить? Это был тоута (принц) Нуада. Ну, скорее это очередное испытание веры - для зама. Ага.
Нуада получил паспорт гражданина Украины. Жаловался: "Почему нигде не указано, что я - чемпион по настольному ффулке и по борьбе тцелелиг?" Сидит он на берегу, подсчитывает вновь прибывших пушистиков. ...сначала Нуада впитывал их в ежедневник, аккуратно отмечал. Строки быстро кончились. Нуада растерянно и зло посмотрел вокруг - и обнаружил каменистый пляж, усеянный обломками известняка. Тогда он стал собирать из них стопки - типа костяшек в счетах, чтоб не сбиться. Через полчаса Нуаду было не видно из-за валунов. Чертыхнулся, встал - ноги затекли от сидения на корточках. В соседнем камне торчали два его кривых клинка. Не глядя, прошел мимо, принялся сдирать с себя доспехи, срывать перчатки, кушак, сапоги, и - нырнул в набежавшую волну. В красных труселях, ей-ей! А по волне, а по волне - бежали белые барашки. Нуада потерялся среди них, взбаламучивая пену руками. На солнце блестела его правая - серебряная, от самых пальцев до плеча, искусно выполненная мастером-кузнецом. Среди барашков показался какой-то серый бугорок, отличный от простой волны. "Дельфинчик!" - решил принц. А оказалось - единственный в мире чабан морских и горных барашков. Вроде - водяной, а вроде - и вполне себе плотский мужичок, и щетина на кирпичном лице всамделишная. Они с Нуадой быстро подружились. Чабан принялся обучать эльфа людским обычаям и языку. Раньше (открою страшную тайну) Нуада страдал жестокой аллергией на людей, вплоть до того, что кожа трескалась. Вскоре же Нуада мог не только занять очередь под вывеской КВАСЬ ДЛЯ ВАСЬ, но и получить у тети Любы в розлив целую канистру пенного напiя. Ага. Он вальяжно выхаживал по пляжу (как павлин), и это сходство усилилось, когда он стал забирать свои желтоватые волосы в хвост. Еще немного - и из белого сына подземелий тоута преобразился в загорелого мачо побережий. Он перестал посылать на сорочьих хвостах (а сорок тут в изобилии) рыдательные записки родителям: "Любезные батюшка и матушка. Это ужасно! С содроганием думаю, как жестоко Вы ошиблись в выборе детского оздоровительного лагеря для Вашего сына..." (чертовы эльфы очень живучи. Или слишком медлительны?.. Лет в триста они только успевают закончить девять классов...)
Интересно, интересно, не иметь того, что хочешь...
Ленор поняла, что случилось с душою Дориана: та обиделась и ушла. Просто не может человек жить двумя разными жизнями, а у Грея внешняя оболочка и душа так жили... Ы. Молочком её не приманишь, чай не половица скрипучая. Будем искать. Ждать писем и бандеролек. И вот однажды - у Грея даже слезы навернулись - он получил письмо в узком сером конверте без надписей с красной сургучной печатью, изображающей три короны, одну над другой. Из конверта выпал соразмерный ему лист папируса. "Приезжай. Твоя душа." - лаконичные строчки. А куда ехать-то?!
Занимательные артефакты.
Сон краткий прочь, как он расстает, мы навсегда проснемся, Смерть - тебя не станет.
Тень накрыла Грея. Повеяло могильной сыростью и... Селедкой. Знакомая гнилая посудина. - Снова ты! - нахмурился Дориан. Варфоломей в костюме с иголочки уже не походил на того пирата. Это был солидный лондонский джентельмен. Легкий поклон, приподнял шляпу. Встал на носу, опершись на дорогую трость. Рукоять - серебряный череп. Загорелое лицо в обрамлении седеющих волос. Морщинки: приветливо улыбается.
- Послушай совета, милый мальчик. Вижу, тебе не выплыть без подсказки.
- Ты знаешь, как вернуть мою душу?
- Это очень трудно. Переживаю, вдруг не пройдешь весь путь до конца.
- Говорите, говорите же - что мне делать?!
- О, рецепт Вам покажется горек. Отказаться от бессмертия.
- И?!
- Прожить жизнь, а, может, и пожертвовать ею - ради любимой. Сможете? Сумеете найти сердце звезды? Ах, да, - и положить его на алтарь дьявола? Садитесь - мы отплываем в Лондон!
У гостя не было левого глаза, левой руки и левой ноги.
- Извините... - осторожно спросил Дориан (от гостя также кошмарно разило), - вы, случаем, не Боб?
- А что, крякен тебе в рыло, я похож на Роберта Дауни? Я, что, по-твоему, валлиец? Я,вообще, шторм и каракатица, когда выбирал путевку в санаторий у моря, просил, чтоб ни единой живой души! Протестую! Опять лапши навешали, подлые сайгонцы!
- Так я не живой, и души у меня нет.
- А что ВЫ делаете на Веселом острове? - Разучиваем песни, клеим фигурки из макарон, всячески воспитываем поддержку и укрепляем дружбу... - пионервожатый задумался, робко поправил себя: - или наоборот.
Бэзил Холлуорд вторые сутки бродил по безлюдному острову, изредка присаживаясь порисовать. В тюках с художественными принадлежностями обнаружился даже складной стульчик!
Солнце, казалось, вообще не двигалось по небосклону. Да, он верил Ленор и старался воспринимать всё "как есть", не привнося в реальность сумбур и негатив взъерошенных мыслей. И вот, вдохновившись на панораму-триптих, переходя в другую точку, отягощенный внушительными заплечными мешками, только почувствовал, как камни покатились из-под ног, и полетел вслед за ними с обрыва. И только наш горе-утопленник проникся блаженным умиротворением глубин, как чья-то немилосердная рука выдернула его и пожитки. Корабль!
- Ты кто? - поднял взор Бэзил, прокашлявшись.
- Я твой Харон. Но друзья могут звать меня Бартоломью.
- Ты отвезешь меня в Аид? - дрогнувшим голосом спросил художник, переставая выжимать одежду.
- Бог с тобой, мой сладкий, тебя ждут Иные Берега.
Тут уж Бэзил позабыл обо всём и, открыв рот, уставился на перевозчика. Бартоломью всплеснул руками, весь заискрился добродушной улыбкой, засуетился:
- Но! Но! Вначале нужно тебя вылечить! А ты знаешь ли... верное средство от сердечных ран?..
Бэзил от растерянности уронил этюдник и футляр с объективами. - Ты можешь мне честно во всём признаться. Кому я разболтаю? Ну, - капитан покрутил головою, - разве что рыбам.
- А... О... У меня сейчас в мыслях кавардак и такое... жужжание. Бэзил показал пальцем, какое именно у него жужжание. Капитан, не теряя мягкости и успокоительного тона, уже без улыбки, серьезно заверил: - Дружище, мы с тобою, слава богу, уже не молодые птенчики, юность - прекрасная пора, да, но и зрелость - отличное время. Мы с тобой знаем соль, знаем сок, плоды каждого дерева. Надеюсь, ты не откажешься. Эта шхуна, моя работа. Мне будет приятно делить эти море и небо - с тобою. Обещаю: я уважителен, ласков и прост.
Бэзил помедлил. По лицу прошла тень.
- Это - предложение? Эээ... предложение остаться пожить здесь?
- Только на летний сезон.
Бэзил взъерошил волосы и, облегченно вздохнув, принялся перебирать и распаковывать пострадавшие от воды материалы. Бартоломью приложил указательный палец к углу улыбающегося рта и хитро продолжал:
- А если тебе понравится у меня, то и на следующий год. И потом. Здесь довольно мило. Когда не штормит. Располагайся. Да, и переоденься в сухое, там, в каюте, есть всё необходимое.
Пока Бэзил слонялся по палубе, развешивал вещи сушиться, придирчиво подбирал себе наряд, Бартоломью сидел на носу, смотрел куда-то вдаль, рассказывал:
- Понимаешь, я отчаянно нуждаюсь в собеседнике. В этой безмерной, вечной красе, свободе... Так легко потеряться. Вообще, по условиям контракта, мне разрешено единовременно перевозить не более одного пассажира. Согласись, это для меня сущее мучение, и познакомиться с душой как следует не успеешь. Перевалочный пункт, да и только. Я тебя матросом запишу.
- Но я не знаком с морским делом.
Стаксели и бомбрамсели! Ты, что же, думаешь, я - великий мореход?! Да брось! Наше путешествие, как бы это толковее выразить, иллюзорно. Мы не движемся. Это мир обрекает нас и наш корабль, несет туда или сюда. Это моя работа. Довольно однообразная. Никакой романтики. А ведь ты мертв, друг.
- Спасибо, а то я стал забывать.
- Кстати, не твоя ли вещица?.. - Бартоломью склонился и выудил из-за борта канареечный фаршик. - Наверное, соскользнул, когда ты упал в воду. Увидев растерянность и даже ужас Холлуорда, капитан быстро запрятал склизкое, холодное кашне под винную бочку. - Если ты не рад ему, то пусть полежит там, до осенних холодов.
Бэзил выпрямился и посмотрел в упор на собеседника. Улыбнулся. Нерешительно, робко. Но не смог сдержать нахлынувшие чувства. Он тихо рассмеялся, зажмурился, крепко сжал ладонями свою кучерявую голову.
- Похоже, мне чертовски повезло. Эмм... Бартоломью.
- Ну и отлично. Костюмчик в пору пришелся. Гляжу, мы в одной весовой категории.
Бэзил приосанился: - Желаешь побоксировать, капитан?
- Позже. А сейчас предлагаю выпить за встречу, мистер?..
- Бэзил, - смутился спасенный.
- Чудесно, друг мой. Мы оба в выигрыше, и нас ждет теплое безоблачное лето. Так говорят... синоптики.
Мой дядя самых честных правил,
он попугая научил...
Нет, право слово, нету сил!
О, вот бы чёрт его избавил
От этих выдумок навек!
Вы только, милсдари, представьте:
Приходит в гости человек,
Впервые в доме этом, кстати,
Ему в диковинку буфет,
Ковры персидские и люстры,
Побрит, изысканно одет, -
Разочарован в лучших чувствах!!
Хозяин - в краску, дамы - в крики,
Ну, челядь, ясно - гоготать.
О, эдакий конфуз великий!
Гостей Вам больше не видать!
Виновна, натурально, птица,
Хоть неразумна, божья тварь,
Она, небось, еще гордится,
Что у неё большой... словарь.
Не теряем цвет лица -
Всех работ на полчаса!
Портретист В.Пустослов:
Полчаса - портрет готов!
Кружки, ракушки, сувениры, уникальные работы крымских художников! Привет, Нуада. Гривны на рубли, рубли на гривны! Вечная проблема с художниками: как встретит коллегу, то сначала восхищается его гением, превозносит мастерство, а потом, через длинную цепочку высказываний и критических замечаний о цвете, тоне, форме, свете, тени, технике, начнет доказывать, что ты - горшок с ручкой, и ножки у мольберта кривые!! Потом, правда, по-приятельски будет хлопать по плечу при следующей встрече, сватать друзьям и просить взаймы до гонорара. И краски, да! Главное, не те самые, что в случае с Дорианом Греем.
Улица Вольнодумцев!
- Перво-наперво, запомни, друг, что капитан этого судна - я. Пока я командую - слушаться беспрекословно. Главное на корабле - строжайшая дисциплина. Нет хуже, когда команда то и дело отлынивает от обязанностей или даже наставляет офицеров уму-разуму. И никаких попоек-кутежей. Времени у тебя будет - о! И чтоб даром не пропадало, научу тебя вязать хитрые узлы, морской терминологии...
- А рисовать?..
- Конечно! Э. Нет, учить тебя рисовать - ни в коем разе, какого Нептуна? Но вот если угораздит попасть в крепкую бурю - тут уж, извольте, мне не нужны быстрые этюды девятого вала, ах, и уберите ваши пластинки с бромидом серебра! Хоп-э-гей-гоп, бросай всё и только успевай бросопить паруса да травить по-малому...
Э, побаландаешься с моё на этой работенке, не по турецки - по-рыбьи начнешь лопотать!
После долгих колебаний,
боцман, лежа на диване,
вдруг как вслух произнесёт:
"Думаю, диван плывёт!"
(шаловливые песенки)
представь, что мы идем на Снарка?
Тошно, больно - будто раскаленный клинок проворачивают в сердце, а нет-нет да и вспомнится, зараза. И ведь я им любовался, его чистота и красота нашли отклик во многих сердцах. Или я наказан за то, что захотел одобрения публики, и, может, чересчур откровенно изобразил Дориана на портрете? Нет, даже не это. Неужто так дурно самоотречение, возвеличивание этого демона в людском обличьи? Я слишком ярко отразил не его истинное лицо, но мой восторженный взгляд, я подверг его адскому искушению нарциссизма, и он не устоял! Бедный мальчик, сосуд злого рока. Он, глядя в зеркало, и не мечтал, что кто-то станет почитать его идеалом, небожителем. Тьфу. Дался мне тогда этот первый приз, тщеславие меня подвело. Хотел явить миру лицо Нового Века, саму воплощенную гармонию, но не смиренную и забитую, питающуюся святым духом, красоту аскетов католицизма, не краснощекую, рукастую крестьянскую удаль, нет, и не язвительно-устало-умудренную красу дворян, не магию востока (уже и так, и этак разобранную на почтовые открытки и узор для модных юбок) - а нечто живое, трепетное, вот, рядом с каждым! А, оказалось, чревоточина в самом прекрасном, белоснежном, благоуханном цветке.
Когда Бэзил закончил историю, капитан задумчиво пощипал бородёнку и подвел итог:
- Сдается мне, Дориан ничуть тебя не хуже. Вся лишь разница, что ты думал, о чем заблагорассудится, а он претворял свои мечты в жизнь.
- Во дела, ты еще его и защищаешь!
- Нет. Я лишь говорю, что дурные мысли так же плохи, как дурные поступки.
- Тогда, знаешь, знаешь... Тогда все мои знакомые такие же преступники и злодеи. Да не найдется во всем мире человека, присягнувшего бы, что ни разу его не охватывала злоба или похоть! Да сюда таких должны сухогрузами возить!
- Здесь не совсем исправительная колония. Здесь - заповедник.
Погода начала портиться. Еще недавно такой приятный свежий ветерок усилился, стал колючим и пронзительным, словно посреди лета наступила зимняя стужа. Холлуорд отложил альбомы и пастели в тюбиках. Темные тучи скрыли солнце, волны с шумом ударялись о борт, расшвыривая брызги, и Бэзилу приходилось перекрикивать их воистину океанский рев.
- А я о тебе кое-что разведал! Ты - Бартоломеу Португалец. Пират! А позже стал подданным английской короны и известен как Черный Барт, гроза морей, пострашнее капитана Моргана!
- Разрази меня гром! И что, что так бегать и орать мне об этом в уши?! Ну да, было дело. Эх, завалиться бы щас на Тортугу, там - ром и смазливые шлюшки... - От избытка чуйств капитан обхватил Бэзила пониже талии. - А ты тут бегаешь по кораблю и вопишь. "Гроза морей". Да будет тебе известно, что настоящие корсары - это мои друзья Гийом и Кристобаль, но о них - никто не напишет. Только океан признает их доблесть, и только он один пленит их души навсегда. Если думаешь, что я какой-то головорез, то, якорь мне под ребро, наживешь неприятности, клянусь стариком Хэмингуэем! Рядовые пираты, может, и неграмотны, и не чтут законы, но Братству, чтобы процветать, этой вольнице, нужен судья и писарь, иначе - как понять, когда ставишь крестик под договором, что это не приказ вздернуть тебя на рее?
- Выходит, это ты - автор знаменитого Кодекса?
"Загорелая капитана" отвернулся и крепче взял штурвал - налетел встречный ветер, паруса захлопали.
- Некогда мне с тобой тут шари-вари праздновать! Мне не больные темы - рифы обходить! Ты нанят матросом - так да работу! Если сейчас не пройдем этот пролив - застрянем бог знает насколько, а то и вообще накроет Безвременьем!
- Так опасно? - усомнился Бэзил, но шхуну так тряхнуло, что он полетел бы за борт, не ухватись он в последний момент да крепкую, загорелую и волосатую руку капитана: - А ты думал? Моя "Ласточка" легка, как скорлупка, но зад у нее, прости господи, как у доброй портлендской мулатки. Если под килем меньше двух футов - как пить дать сядем на мель!!
Ветер страшно завывал, волны заливали палубу, водяные струи задевали кливер. Корабль заскреб днищем по песку, Бартоломью попеременно богохульствовал и молился, но штурвал не выпустил. Корабль еще повело в сторону, накренило на правый борт, он вздрогнул, и плавно-плавно, словно из ладоней гончара, выровнялся и вышел в свободные воды. Погода вновь переменилась, ветер настойчиво, ровно подул с востока. Капитан повеселел, расслабился, прижал к губам какую-то реликвию, вроде крестика с четками.
- Эх, шельма! - погрозил пальцем счастливо пройденному месту. Бэзил глянул и привстал: там, где минуту назад был пролив, пусть узкий и неглубокий, во все стороны до горизонта тянулась песчаная пустыня.
- Но, как же...
- Безвременье. Мироедовы штучки. Бывает, откусит пол-луны. Или солнце украдет. Теперь понимаешь, мореплаванье - хитрая наука? Иногда на судне нет вещи полезнее лопаты. Завязнешь в пути часов на восемь, на пару суток - идешь откапывать якоря.
В модели ли дело? В красках? В нем самом?
Любопытство, вольнодумство, праздность. Всё это сгубило не одну кошку. Как бы так упасть, чтобы впредь уберечься от ушибов и вывихов? Соломки подстелить - успеешь ли? Хорошо, что Ленор дала время обдумать, взвесить и вдвойне - что позволила обзавестись проводником, да, теперь и не помыслишь - куда без него? Как? Славный, словноохотливый капитан Бартоломью!
- Твои беды мне знакомы.
- Правда?
- Я сам такой.
- Да ладно?!
- Ага. Нет, чтоб остановиться на достигнутом, окопаться, пустить корни, меня всё что-то гонит вперед и вдаль, в бурю, будто там есть покой или что получше.
- Но какие тогда у тебя секреты, за что тебе такая служба?
- Однажды я кое-кому проспорил. Такое объяснение устроит?
- Об чем шла речь?
- О лжи и правде. Что сладкая ложь всегда имеет вес в обществе куда больший, чем сермяжная правда.
- Но это так.
- А как же Истина? Мне было бы стыдно признать истинным утверждение о лжи. И, забодай его рыба-носорог, мой оппонент назначил мне такой фант! Служить Хароном до тех пор, пока...
- Кто-нибудь по доброте душевной и человечьей глупости не примет у тебя штурвал?..
- Ля, как же приставучи эти древние байки! Помню, меня еще Улисс доставал... Нет! До той поры, пока кто-нибудь не поверит, что это и есть мой выбор, что я этим занимаюсь не корысти ради, что я этим только и живу! Фу, утомил. Будь я простым католиком - плюнул в рыло лукавому и жил себе, горя не зная.
- А что не так? Это не правда?
- Правда, вот тебе крест.
- Но за всё время ни одна душа не поверила?
- Представь себе, ни одна. Да за примером не надо далеко ходить.
В ком-то другом Варфоломей уже просверлил бы взглядом две аккуратные дырочки, но Бэзил Холлуорд, когда в плену у Муз, он ведь на такое не отвлекается. Потому ляпнул, не подумав, первое, что подвернулось на язык:
- Я вообще не уверен, что ты - человек.
- Допрыгались. Вот она, поганая релятивистика. Может, ты отрицаешь даже собственное существование? Я-то думал, нашел чудесную халтуру, подлечу тебя, как два пальца об асфальт...
- А бывают дни, когда порожняком болтаешься?
Корсар? Капер?
Э... Я бы предпочел более мирные названия моей профессии. Я штурман, лоцман. Я и мухи не убил за всю мою длинную, каюсь, бурную жизнь.
Лунное затмение.
Ленор, она ведь такая затейница! Она дала бедному художнику покрышку, весло и флаг Великобритании, ранее подаренный ей командором Норрингтоном. Но, увы, она совсем забыла про компас! Однако, Бэзила это нисколько не заботило. Он со всё возрастающим энтузиазмом греб. При полном штиле, пробитый картечью флаг развевался и хлопал - такой ток воздуха создавал ездок на покрышке. Главное, чтоб не прибило к о.халяве - переживали мы, я и читатель. Но нет, не тот случай.
Долго ли, коротко ли плыл художник, но повстречал в открытом океане м-м... Мираж? Незнакомца в черном, что летел в полуметре над поверхностью воды, восседая на двухколесном цирковом велосипеде, чье переднее колесо было вчетверо больше заднего. Странный тип приподнял шляпу-котелок, приветствуя Бэзила.
- Вы меня, верно, не помните, господин Холлуорд, и, право, столько всего случилось, завертелось, тыц-вжик-бум-хрясь-шварк-бултых- что и не сосредоточиться хорошенько.
- Вы - бродячий торговец?
- Э-э-э... - черный велосипедист, казалось, растерялся, что его так, сходу, раскрыли. - Значит, всё-таки припоминаете. Я ДИКО ИЗВИНЯЮСЬ, но вышла неувязочка с красочками...
- Какими красочками?
- Ну, помните, в Паучьем Тупичке, было чертовски темно, вы торопились, начался проливной дождь... Припоминаете? - на этот раз в голосе незнакомца послышалась слабая надежда.
- Нет, - Бэзил налег на весла.
- Где они сейчас?!
- Кто?
- Краски! Мои краски! Я сунул вам впотьмах не тот пакет! Это был уникальный товар, штучный, под заказ. Меня знаете потом как ругали? Свет такого не видывал, а уж сколько свету лет! Эти краски готовили слепой негр и пьяные старухи для Великого Иеронима из кошачьей слезы, следов палача, лунных бликов и слюны мороза.
- Что за чушь вы мелете? Не мешайте мне - я еду в творческую коммандировку.
И Бэзил быстро и легко обогнал раздосадованного коммивояжера. Ему так понравилось на веслах, что и сев на мель, он не бросил их. Некоторое время он и по суше передвигался на покрышке, преодолел перешеек, пролив, снова вышел к открытой воде и - наконец - причалил к неведомому, дивно прекрасному берегу. Поднял взор и ахнул. Сорвал удушающий шарфик, скинул ботинки, пиджак и жилетку, закатал рукава - и взялся за палитру. Рисовать. Срочно. Как воздух. Фаршик покачался на волнах и юркнул ручьем-рекой-морскими течениями - в известном направлении. А покрышку Бэзил спрятал под камушек. Мало ли, пригодится. И не пожалел Бэзил лапничка.
У юноши васильковые ясные глаза, брови вразлет и такие меланхолично-сердитые губки цвета карамели. Тонкий как ивовый прутик, такой же упругий и прочный на вид, но такая бледная кожа, что кажется прозрачной. Бедный мальчик - в этом городе света не видит, здесь все, как в Лондоне, от детей до старцев, поражены чахоткой и нищетой, пропадают в яме безнадежной глухой тоски. Они знают, нежеланные дети северных туманов, что рождены в боли, положены в зыбку болезни, их доля продиктована суровыми законами - это невыносимая каторга, рабство и порядки, рядом с которыми простое хищничество - ангельская милость. Скоро эта спина согнется, голос огрубеет и огонь в глазах приобретет металлический блеск, а то и погаснет. Не приведи-то бог! Бэзил не переусердствовал насчет предрекаемого будущего. Он не вырос в цветнике с хрустальной кровлей, еще до весьма неблаговидной истории с портретом этого капризного нувориша Д.Г., излазил все дыры лондонского дна, о, эта клоака, библейские казни её миновали! Нет, речь не о притонах и толпах гуляк, разнузданных и слепых в смелости. Нет. Вещь куда страшнее - он видел начало Века Индустрии, когда люди и предметы теряли имена и лица. Он спрашивал себя, остался бы он самим собою, обменяйся он жизнью с одним из сталеваров или токарей? Его так и тянуло прочь от салонной, чопорной живописи куда-то в ночь, в лес, на фабрику, в пыль, масло. Был ли он праздным нахлебником, когда из угля и жженой умбры на свет выходили, без устали, вот сейчас схвати и потрогай, улыбчивые и хмурые, напряженные для броска и напряженные от измождения? И он чуял - тут своя логика, своя эстетика, чувство места и долга, взвешенного опыта. Но всё - другое, далекое, любопытное. Ах, боже храни королеву!! Не это ли распознал в нем Дориан, сыграл на этой гибельной ломаной черте? У него было что-то общее с этими ребятами, потянувшимися на заработки из глухомани. Отзывчивость, острый ум и свежесть суждений, горячее стремление жить и впитывать всё новое. До чего хорошенький он был, и в какое ненасытное чудовище превратился, неукротимое, жадное и жестокое.
Юноша-модель вел себя скромно и показался вдумчиво-печальным. Нет, он смеялся шуткам, вовсе без ложного стеснения, запросто болтал, если Бэзил начинал разговор. Но в остальное время словно обращался внутрь себя, опустив голову, слушал что-то, недоступное взору и уху постороннего. Брал свои деньги и уходил, а Бэзил до утра просматривал этюды, испытывая странное, зыбко-зябкое беспокойство. Что-то жгло и кололо, и ускользало.
- Я... Я скоро умру.
- Что ж, ясно. А лекарства помогут тебе вылечиться?
- Нет. Они только замедлят уход.
- Жаль будет расставаться, - горько вздохнул художник, откладывая палитру и кисти, встал, подошел близко-близко, взял ладонь юноши в свои. - Тебе тяжело сейчас, я знаю. Будет еще горше. Но, поверь, я не откажусь, ни на шаг не отойду, я буду с тобой до конца.
- Но почему? Ах, из-за того неприятного случая, о котором ты мне никак не расскажешь, всё недомолвки да увертки? Хочешь реабилитироваться в собственных глазах, вернуть долг? Тогда не надо мне такой милости.
- Нет, нет, я действительно хочу помочь тебе в трудное время. Я ... Чувствую, что ты ощущаешь, о чем думаешь.
- А что, если я - мошенник и просто обманом прикарманю твои деньги?
- Назови меня старомодным, я верю, такие вещи не игра.
К вечеру следующего дня водника очередь из натурщиков, тянущаяся с улицы до дверей студии Холлуорда. И каждый голодный, нищий студент в тот вечер стал счастливым. Никому не отказал. Всех принял, выслушал и, как мог, подбодрил. Руки немели, в голове стоял гул голосов, ноги путались, в глазах рябило, но он вдохновенно рисовал, ни на секунду не бросая дела. Продал всё. Остались стены, раскладушка и мольберт. Чай пили у соседа, гражданина с собакой, медалью и талантом подражать звукам природы. Одно крутилось в мыслях: "Пусть ты уйдешь, но в этом полотне ты не угаснешь, а будешь жить вечно в сердцах людей" - и с опаской поглядывал на ящик с заговоренных красок, не позволяя себе использовать их.
Бэзил стоял, скиталец, с печатью благородной скорби на лице; завсегдатаи Мон-Мартра, раззявав варежку, разглядывали дикие пейзажи, намалеванные его кистью (о, наимакароннейшей десницей). Бэзил только что не испускал свечения, что бы тут же позволило его канонизировать, ибо послужило неоспоримым признаком его мученичества и богоизбранности. Вдруг - в окно влетает фаршик: он вернулся! Бэзил ловит его, на секунду погружается в воспоминания, хладнокровно сует в карман пиджака. А потом - забывает на крючке в прихожей...
Третьего сентября.
Шел троллейбус первый номер,
Дождь по крышам барабанил.
Солнце есть и солнца нету,
Всё идёт своим путем.
Vomitory.
Двадцать четвертое октября. Любовь личинкина. Бухгалтер-проходимец. Кусакин открыл бар... Аманулла Кудратулла!! На Марсе популярны марши. Что выглядит ужасным каламбуром, но такова природа вещей. Она не глупа. Она крайне рациональна. "Мне неведомы жалость и верность. Только удавка и кинжал - вот мои орудия." Les armes du temps.
Драгобеде сын бабы Докии. Весенний праздник возвращения птиц и т.п.в Румынии. Драгомир - деревня в районе Быкыу.
Институт Зазеркалье. Изучение рунной магии. Маг с козлиной бородкой, в хитоне и шлепанцах пришел сдавать налоговую декларацию. Как всё чешется!!
Дрессировщик - льву: ты всегда лев, а я - всегда прав.
Да, и не забудьте - по субботам у нас заседание кружка некромантов!
On the top
of the top
of the mountain
Gold & emeralds
This is my bounty.
But at last
Understand -
Hills are also
dragon's land!
Быть может, многого не знаю
Я, обращаясь в темноту.
Фонарь как бешеный, в такт сердцу,
Всё глубже, глуше - безвозвратно.
О Маннимарко! Все секреты
Тебе открыты одному.
Бегу от света. Примут в братство?
А, может, - лягу на алтарь?..
ANTHESTERIA.
Але, это сервисная служба Блейд? Приезжайте немедленно! У нас в доме открылся бар "Кусакин и компания"!!
На тес-скайрим.ру пароль владдракул, блак митол- ник
Дмитрий Геннадиевич Хищный, оптовая торговля одеждой. Дайте, угадаю - это то, что осталось от посетителей бара Заупокой, пропавших без вести?..
Избавление от персиков навеяло ассоциацию. Это как распрощаться с любимым свитером. Ой, а что это за ниточка болтается?.. Дёрг! И от свитера ничего не осталось. Кто бы мог подумать, что всё держалось на одном узелке?.. Ага. Только изложила версию - глядь, а у меня пояс развязался. Подруга: Аффтор распоясался! =) история про дедка-эмигранта в Израиле.
Огурзюм!!
31.10.11.
О чёрт! Пускай приходит завтра!
Нет? Ну тогда еще хоть час?!
И барабанщиков уйми,
И пусть горнист свой горн засунет...
Не видишь - я пишу?!
чернил не выдали,
Смесь ржавчины и крови
На ветхих тряпках.
Что, невмоготу?
Палач - а никакого такта!
Стоит в дверях, опершись на топор,
Востёр топор,
на солнце
так и блещет.
Позор, позор моим волкам.
Мой спутник молчалтвый,
присядь в ногах,
не стой у изголовья.
Чего маячишь?
Знаю, у тебя под капюшоном
Лишь голый череп, вечная улыбка.
1.11.11
Кажется, сердце моё Мимоходом
унес незнакомец, О котором я знаю Лишь то,
что на черной шляпе не лента повязана,
но белой полоскою - кожа змеи.
Металл бывает приблэкаренный. В свою очередь, на свой вкус, тот может стать прибурзумленным, прибегемоченным, присатириконенным или, прости дьявол, даже приимморталенным.
2.11.11. Женщина в берете-кактус. Вчера опять видела Манфреда Шварцера. Вельветовые брюки цвета какао с молоком, черная велюровая бейсболка. Курил сигаретку, аккуратно прихватив двумя пальчиками. Ага, в перчатках тонкой черной кожи. И ботинки начищены как зеркало. Your dream is a life, your life is a lie. Hucked the System!
8.11.11
Джульетта Рауфовна Лаптева. нарочно не придумаешь, только думалку сломаешь...
А, и да: это не учебная тревога, это - АПОКАЛИПСИС!
Комментариев нет:
Отправить комментарий