Книга преданных мертвецов

Книга преданных мертвецов

Книга мЁртвых преданий

ОУГХ, РР, ПРЕДАТЕЛЬСКАЯ МЁРТВАЯ КНИГА!!

в ночь на 6.12.08 привиделось…
…стоит передо мной экзорцист с огромными клещами или чем-то вроде каких-то прямо-таки гинекологических щипцов и бодренько вещает: «Время от времени мы будем удалять ваши сущности». Внутри меня началась паника и давка… : )

Неловко как-то мне, но два эпизода отечественного фильма «Книга Мастеров» меня сподвигли. А именно – связанный мальчик сидит на стуле и испуганно лепечет: «не хочу замуж». И факт существования свободной Бабы Яги. С жилплощадью – избушкой.
Посему…

=*=
А баба-яга, того, свободная женщина, получается? Кощей-то при русалке. Стало быть, можно пристроить нашего милого, а?

- Неужели ты в самом деле утратил свои волшебные знания? Гуль их побери, способности, но ведь ты помнишь гм процесс, ээ, метод?
- Я ничего такого не практикую сейчас. Не искушай. Твои воззвания бессмысленны. Я иногда думаю о тебе… скажи, ты доволен своей долей? Тем, что я тебе подарил.
- Не бери в голову. Я свыкся. А теперь ещё и вошел во вкус. С такими…
- Собутыльниками?
- Насмешил. Вася, любовь моя, не такой. Он…
- Золотко.
- Да. В общем,  они скрашивают мою безо…
- Постой, а второй – Ксандр? Или, о боги, этот псих Никки?
- Псих, конечно, но душа у него добрая.
- Да неужто?
- Они украшают мою безобразную не-жизнь.
- Я люблю тебя, ты любишь Васю, Вася – меня. Дивная схема. Вот только Никки тут… посторонний.
Кстати, о Васе. Имидж немного поменял. Помнишь, он бороду носил и патлы ниже лопаток? Теперь он стрижется до плеч и носит небольшие усы.
- Идет?
- Да ты сам посмотри.
- А, я догадывался, что не утерпишь, притащишься…
- Так ты не рад?
Они все улыбались, будто принцы на балу. Такие зверски прекрасные. Такие совершенные. Охотники. Хищники. Оборотни.
- Я вас люблю, парни, - прислонился к плечу ближнего, вцепился пальцами в пружинистую тёплую мышцу. Рыдать бы хотел, да не мог.
- Ну, чего ты? Мы славные, ага, и не надо тут разводить старческие слюнявые расчуствования. Избавь от них.
Это Ник прилетел, аки навозная муха на коровью лепешку: Никки обожает «семейные» встречи. Ну, когда его близкие – closed – знакомые собираются больше двух.
- Не могу, не могу. Ты инфицировал меня своей холодностью и софизмом. И теперь мне все постыло.
- Обвиняешь?
- Нет, нет. Если б я хотел изменить себя, тебя, тебе. Тьфу. Я бы оставил тебе Вечность. А теперь – радуйся, смертный.

- Э-ге-ге-ге-ге – неожиданно хрипло, по-украински даже, окончилось – хэй. Пятровна! Выходи, встречай суседа. Жаловалась, что квартплата выросла сверх пенсии, невмоготу одной. Так вот тебе товарищ работящий, смирный, непьющий, картошку чистить умеет, порядок и уют любит. Не курит. Спортом иногда балуется. Возьмешь, Пятровна?
Из избы никто не откликнулся.
- Разыграли, да? - уже обрадовался Манфред. Он был такой щупленький, низенький, на фоне двух своих друзей. В левой руке держал допотопный дерматиновый саквояж. В правой мял майорову панамку.
- Гы-кхы, - весело ответил Вася на орочьем.
- Это кто тут инвалид второй группы?? – возмутилась избушка. – Уходите прочь, а не то по лесу раскидаю, воронью и волкам на съедение, будете знать, как обзываться, - визгливые старушечьи интонации сменились воркующими и нежными: – мммальчики.
Дверь скрыпнула, и из дома показалась маленькая старушка в валенках и черной лохматой овчине. На голове – грязно-малиновый платок с узлом над бровями. Глаза у дамы были водянисто-серыми.
- Чиво пялишься?
- О, боги, как это глупо. Ну зачем мне это, а? – вопрошал устало Манффи, оглядываясь то на одного, то на другого.
– Не мужик, а золотко… ээ, золото! – продолжал набивать цену 285744ИУК.
- Помолчи, а?
- Ладно, ладно. Разбудили ни свет, ни заря, кабы не было это зазря…
- О, фройляйн виршами глаголет, - оскалился в улыбке Манфред. Он изо всех сил старался изображать понятливого сиреневого иностранца. А у самого – душа в пятках. Ахиллесовых.
- А чиво он ещё могёт? – испытующе поглядела на Манффи хозяйка. Руки в боки, на запястьях – серебряные бубенцы и тонкие проволочные браслеты, а выше – плетеные из разноцветных ниток.
- Хлебопекарь он. Профессионал. И… э… раньше был чернокнижником-кудесником.
- Раньше? Был? – старушка неудовлетворённо хмыкнула, как будто не веря, что можно вот так вот побыть-побыть волшебником, а потом вдруг бросить им быть. – Ладно, заходь в дом. И вы, да, вы – неча на улице торчать.
В избе было натоплено почти как в хорошей парной. Чёрный кот вздыбил шерсть при виде гостей, но с печи не слез и голоса не подал. Покосился на Вальку, фыркнул и, спрятав нос под хвост, моментально уснул. Полы застланы полосатыми половиками, а воздух едва заметно отдаёт серой.
- Ну? На сколько хошь снимать мебеля?
Бабуся обладала здравой деловой хваткой.
- Эм… я… мне бы… - замялся Манффи.
- Нам на три месяца, Пятровна, - не в меру весело щебетал ИУК. – Пока городское жильё не подыщем.
- Городское? Ишь ты.
- На фиг… - ляпнул Манфред и осёкся. Как там Нафик, в далёкой Иордании?..
- Ладно, - будто смирившись с убытком, произнесла Петровна. – Кого попало я бы не пустила. А знакомого – ну, так, что ж.
Она подошла вплотную к Манфреду, в глаза посмотрела и тихо спросила:
- Помнишь русалку из Стоячей реки?
Шварцер моргнул, рот открыл – разуверить полоумную бабусю, сославшись на Юнга (чей авторитет ему неизменно вот уже пять-семь-девять лет помогал) в странных совпадениях, – и закрыл, потрясённый: вспомнил. Это как вздрогнуть и проснуться. Молча кивнул.
- Нет-нет, это не я, да ты чё, - Петровна зашлась визгливым хохотом заправской ведьмы. Выдала накрахмаленное полотенце и указала на умывальник. – И Чур-лесовик мой хороший друг. Так что всё знаю.
Манфред, стоя у струи ледяной воды, покосился из-за плеча на хозяйку. Так весомо было произнесено ВСЁ. Она не казалась такой уж древней. А шорт её знает. Ведьма – она такая. Вылитая Солоха.
- Имя-то у вас есть, многоуважаемая? – на всякий случай, пряча в карман пальцы, сложенные кукишем, натянуто спросил Шварцер.
- Патология!! – выпалила ведьма и хлопнула его по ушам.
Манфред стоически вынес издевательство, огляделся в поисках поддержки – но друзей уже и след простыл. «Они оставили меня вдвоём с этой чокнутой. Во дела».
- Фух, хорошо, не Анастезия, - попробовал отшутиться.
- Я за себя спокойна, - с достоинством произнесла «мадам Патология, целительница и предсказательница в тринадцатом поколении» (как про себя подумалось Шварцеру). – Но, на всякий случай: мой муж, Апрель, вернётся из командировки на следующей неделе.
Гость опешил. Оперся о край стола, а то повело в сторону. Духота избушки дурно влияла на сердце и мозг.
- Это чтоб планов не строил. Я ж тебя знаю.
Только рассмеяться. Что они и сделали. Льод тронулся. Напряжённость скислась и свернулась калачиком.
- Ну, добро пожаловать в моё скромное жилище, так сказать. Будь милым и слушайся меня. Суставы ломит – в погреб не спуститься, за водой не сходить. Так хоть поможешь, что ли, пока Апреля нет дома. А потом – гуляй, отдыхай. Ну, или работай, над чем ты там работаешь.
Шварцера поражало в ней решительно всё. Взять хотя бы эту её последнюю фразу: не успела отзвучать, как в нём, Манфреде Шварцере, экс-английском булочнике и каком-то совсем нехорошем типе из-за-под Гипербореи (исполать трёхсот первому со товарищи!), вдруг проснулась идея, что и впрямь надо работать. О каком-то брошенном, забытом (что та русалка) деле. Которому теперь, в отсутствии всей этой беготни-трескотни с ВЦД (мир его праху) нужно, наконец, уделить внимание. Только бы ещё выцарапать эту идею, вспомнить хорошенько, в чём суть?

Сушеную руку повешенного, половинку сердца кабана, три тайных травы. Дать настояться, первую вытяжку слить, но можно и использовать.
Капли в нос, капли в рот, капли в ухо, капли в глаз, капли слабительные, успокоительные, Волшебные Капли Доктора Джаваланакара. Чёрт. Последние две капли.
Она была самая всамделишная баба яга, потому что ходила в меховой безрукавке и знахарствовала.
- Ээ, - укоризненно передразнила старушка, - не берись – пупок развяжется.
- Да я силен, как… - он посмотрел направо, где лежал издохший бык, - как… кролик!

- На самом деле, нас три сестры. Я самая младшенькая. Среднюю ты знаешь, Анастезиюшку. Мы с ней в ссоре с давнишних пор. Характер у неё, уу. А вот старшАя – Катастрофа. И с ней я бы советовала тебе… - тут Патология Петровна повернулась к Манффи и замолчала, поджав губу, обросшую черной вьющейся шерстью, – эээ… впрочем, о чём это я?.. Эх, пропащая ты душа.

Адрес дома бабуси был улица Болотная, дом 15. С разрешения многоуважаемой Патологии Петровны, Манфред начертил на стенке мелом Врата, чтобы без усилий попадать в свою полуземлянку на Лесной, д.1. (Эээ, что на пересечении с Яичкиным переулком).
Манффи и Никки.
Сусанино-сити. Крупный населенный пункт, вместимостью шестьсот человек.
Мировой мужик Апрель Оскарович!! Это был человек из тех, что говорят «понЯл» и «звОнит». Он долго собирался начать фразу, потом громко выговаривал Я, Мне или И. и только сделав паузу или глубокий вздох – без остановки, скороговоркой приканчивал собеседника всей речью целиком. Смысл при том мгновенно выскальзывал из сознания.
Попыхи.
Деньги есть – Уфа, гуляем; денег нет – Чешма, сидим. Да что ж это такое – гоняете меня то в Хармули, то в Харпичан! Вы уж определитесь.
Песни о Ёбджике.
Мечта Манффи: в ночь на Новый Год, в коттедже, на медвежьей шкуре, перед камином…
Шур о реальном положении вещей: могу позволить лишь – в коммуналке, на невинном полиэстере, перед батареей центрального отопления, кстати, холодной…

Никки: Я проверяю. «Я слежу за тобой, ничтожество» (С) Морровинд. Исполняешь ли ты свои обеты?
Манффи: Чтоб мне в Суфэтх провалиться! – Губы его побелели, и даже клочок кожи над верхней губой.
Никки: Ей, сердечный друг, на приступ нарываешься? Если верить Диккенсу, в заповедях сказано: немножко поубивай, а потом брось.
А ей бы хотелось иначе –
Надеть подвенечный наряд…
Но ИЗБЫ всё скачут и скачут,
А КОНИ горят и горят!!!

4 июля – день рождения всенародно любимого Бенечки!!! : ) 225 лет А. Х. Бенкендорфу, главе «голубых мундиров» : ) Так выпьем же за это и ВОЗРЫДАЕМ!!!

- А тебя не смущает тот факт, что Нафик с Васей почти ровесники?
- Сейчас – нет. Вот когда Золотко в свои 17 подошел ко мне и заявил: «дяденька, вы мне нравитесь, я вас люблю, а давайте трахнемся?» - то-то я был смущен. Годы прошли, юное создание повзрослело, возмужало, и теперь он смотрит на меня снисходительно, а это у меня от одного взгляда на него становится тесно в штанах. Вася, правда, сейчас запал на Шура, а тот по-прежнему, о, мистер Стабильность, делит ложе и мысли и биение сердца со мной.
- Да у вас тут Содом и Гоморра!
- У нас не Содом и Гоморра. У нас – Товарищество Совместного Проживания.
- Это ты кому рассказываешь?..
В комнату, пригнувшись, вошел Шур. Не сразу заметил расплывчатый силуэт Никки-234.
- А, привет.
Поздоровались, обменялись сложным, чуть ни ритуальным, рукопожатием. Манффи наблюдал со стороны, всё больше удивляясь. Шур с Николае, что-что, а закадычными друзьями никогда не были. Как же он проворонил такой поворот?
- Манффи, не дай себя обмануть – тебя разыгрывают. Ник знаком с этой твоей историей. Он её уже слышал. Два раза.
Шварцер присвистнул, пристыженно поглядывая то на одного, та второго.
- Да, душа моя, тебе удалось – ты его растлил, и не осталось у Никки ничего святого, неприкасаемого. Можешь записать его в наше Товарищество.
- Но… когда?
- Ты ведь изучил структуру Времени. Всегда найдется период, озаглавленный «пока тебя не было». В Этвасде время идет под углом к времени здесь.
- 73 градуса 4 минуты и 17 секунд. Да, я в курсе. Боги, боги… - обернулся к Николае: - И ты еще клялся, что твои поступки ты совершаешь не из мести, не из желания уничтожить меня, как можно медленнее и мучительнее?
- Ты не понял. Вся соль в православии. Если окаянный враг или упертый язычник вдруг обратились в веру христову – то они куда ценнее ни разу не согрешивших чистых душ. Оступившемуся тяжелее подниматься. Я тебе услугу делаю, вообще-то. Столько предательств – о, ты еще не всё узнал!!
- Э, - махнул рукой на речи Николая Манффи и вышел в ночь. С неба сыпались крупинки дистиллированной воды и кололи губы, таяли. Озябший город был приземист и угрюм, жался к домам и бетонным заборам. Шварцер закурил и дрожащей ладонью принялся приглаживать взмокшие волосы. Нет, не мог успокоиться. Вот это свинья – Николае! Вот это, оладушек, …!! Вроде, уже везде нагадил, нет, нашел еще непользованное место, где уколоть, у, москит, и никакого защитного аэрозоля от тебя нету. Запудрил моСК мнимый кастрат, тьфу, а, а! кх. Пшшш. Этот цветок диких джунглей, этот самородок ювелирной пробы, этот таёжный Маугли – Вася Золотко, и – с этим невозможным психопатом. Ну просто умом тронуться можно. Приоткрыл двери и проорал в темноту дома:
- А ты рано меня со счетов списываешь! Я еще тебе устрою именины, инженер!!
- Я ждал таких слов. Спасибо, что всегда оправдываешь мои надежды. Я не напрасно существую, майн либхен.

Пришло время рассказать о Нафанаиле Хой-муслиме Аль-Хаззрэде. Часто Майор (а позже и Манфред Шварцер) нет-нет, да и помянет: «Нафик! Мальчик мой!» Нафик – это НАШ СОВМЕСТНЫЙ ПРОЕКТ! Это наш с Затылком ребенок. Про меня он только догадывается. Потому довольствуется наличием двух отцов, что, согласитесь, не каждому дано. Ну, отцом он считает конкретно экс-Майора Максимилиана. В этом он не ошибается. Папаша (Нафик в курсе, что его усыновили) воспитал чадо в свободной манере. Он ничего не запрещал ребенку, кроме восточных единоборств и китайского языка. Из этого вышел толк. Майор здраво рассуждал, что ребенок обладает столь же (если не более) развитыми способностями изучать мир и строить поведение в нем, как и взрослый индивид. Шур же в воспитании Нафика не принимал ровно никакого участия, поскольку весь срок пробыл в Моранье. Честно признаюсь, есть версия, что Нафанаил – один из детей семейства Глюков, спасавшихся некогда на бревне. Потому что он стопроцентный еврей. Кучерявый такой, востроглазый и любознательный. Так как и аффтар, и Майор по жизни сильно заняты всякими тупыми делами, нашего сыночка мы вынуждены были отдать в детский сад, а потом – в еврейскую языковую школу-интернат. Со временем, предоставленный сам себе, малыш-самородок Нафик учит санскрит (мы начали беспокоиться и прозревать будущее). Затем он увлекается культурой Востока, учит арабский и едет в Палестину. Принимает ислам, ибо это лучшая религия для мужчины – воспитывает дисциплину и гигиену. И, наконец, на банкете по случаю очередной даты, теперь уже Манффи, как всегда немного чересчур строго и официально, представил друг другу подросшего и смышленого сына и своего возлюбленного (почему у меня от этого слова всегда рот наполняется слюнями?) за номером 285744 ИУК.

Мешочек хитростей, пакетик пошлостей, ведерко наглостей – все это было обнаружено при разборе сундучка с мечтами.
Деревянный пирожок, а внутри мясо. Что это? Правильно, ГРОБ.
Пессимист видит темный туннель. Оптимист – туннель и свет в конце туннеля. Реалист видит туннель, свет в конце туннеля и источник света – встречный поезд. И только машинист поезда видит троих придурков, сидящих на рельсах. Так какая разница, с каким видением мира мы сядем на эти рельсы?..
«Вдруг из маминой из спальни, кривоногий и хромой…» - «Квазимодо!»- радостно запрыгали дети и захлопали в ладоши. (О вреде всеобщей начитанности).
Песня о двух счастливых работорговцах.


Хильценблюм приехал разыскивать Манфреда Шварцера в России. По банковской карте, которую тот обнулил в Петербурге. Чуть ни Интерпол поднял на уши.
С перекошенным лицом встретил Николая, потряс за грудки и потребовал: «Сделай же что-нибудь! Я так не могу! Волочить за собой ещё и чужое Прошлое!! Это… это…»



- А вот мой подарок, - прошептал на ушко Никки.
У Манффи будто крылья за спиной выросли орлиные. Он сменил имя. Макс! Полностью: Макс-и-Милиан Морт-и-Мер Мадзоре. МММ.
Безумная полярная ночь. Унылая, сизая, мутная. Тридцать дней до рассвета. Никки укатил на мопеде курей покупать в село Большие Грязи. А то и в самый что ни на есть областной центр – Сусанино-Сити.
Спйель, спйель, спйель, спйель, спйель, спйель, спйель… шпиль.
- А как ты догадался?
- Ну, ни один нормальный человек не будет слушать на повторе песню Стригой коллектива Лорд Вампир да еще 147 раз кряду!!
- Ну, нормальный не будет, - согласился Макс. – Только я уже переключился на Вижн Блик и Блэк Контэсс. О, и мои любимейшие Мэрри Фоутс!


- Я знаю все твои причуды, привычки. Не отрицай. Они твои, прежние. Ты снова куришь напропалую дешевые вонючие сигареты, хрустишь позвонками, тебя завораживают пение Меладзе и тело Димы Билана. Что, нет? А как же… содомия? Не возжелаешь?
Сказано скрозь острые костяные иглы зубов.
- Не докучай! Тебе место в инквизиции, играть злого монаха. Гм. С глубоким расщеплением личности. Да. И ты бы говорил с еретиками на разные голоса. И прижигал пятки калёным железом, и лил в глотку смолу и серу.
- Смолы и серы не предлагаю. Ты знаешь, что в твою глотку я с радостью… - Никки блеснул изумрудно глазом, поманил самым кончиком языка – синего, огромного, едва помещающегося в пасти.
- Фу! Да ты же разлагаешься!!
- Да, - с веселым энтузизизьмом подтвердил Ник. – Я мёртв и горжусь этим. В отличие от тебя, я не скрываю, кто я есть, что сдох давно и непоправимо.
- О, ja, ты – отличник, был и остаешься.
Отталкивал ногами. Отвернул кусок грудной клетки – там привинчены три ордена «За заслуги и преданную службу». Рассмеялся, задыхаясь от усилий:
- Аскильт! Я… я хочу… макарон!
=*=
На табурете лежала записка от Шу: «Поехал в Мууурун за виечерией».
Макс улыбнулся своему отражению в зеркале, стер рукавом пыль и потеки какой-то нет, не мыльной воды, какой известковый раствор? Нет. И не ржавчина. И не краска. Максимилиан понюхал пальцы – поморщился, гаже тухлого яйца. Поразмялся, попробовал наладить связь с избушкой. Картинка плыла, рябила, а фокус почему-то был на часах с кукушкой в дальнем углу бабкиного жилья.
«Патология Петровна, а Патология Петровна! Откликнитесь, сударыня!»
«Чиво-сь?» - бабка в мутном омуте зеркал подслеповато щурилась из-под ладони.
«Можно мне к вам в гости наведаться? А то меня тут одного забыли, со скуки помираю».
«Ты не серчай, мы рады тебе и твоим друзьям, но ты, как соберешься нас навестить, ты за месяц предупреждай».
«Ну а если…»
«Нет, нет, нет!»
Ведьма взмахнула расшитым красными петухами полотенцем, и сеанс связи завершился.
Макс помял небритый подбородок, зевнул и обреченно вернулся в комнату с матрасом, ту, что в приличном доме спальней не назовут. На секундочку, когда он уже отворачивался от не функционировавшего зеркала, ему показалось, он заметил по ту сторону чью-то насупленную рожу, напряженно всматривающуюся ему вслед, а затем что-то тощее юркнуло в зыбкую пучину зеркальных коридоров. Макс задержался еще, разглядывая глюк, но зеркало изо всех сил строило из себя типичное зеркало.
«Вася-у, Вась… я знаю, ты слышишь. Приди, пожалуйста, если не трудно».
Алатун теперь – рослый бородатый дяденька. В шубе из невинного полиэстера. Именно так:
М. - Это что… мех кайфухи? Не потерплю. Я люблю кайфух, редкий вид.
А. - Да что ты! Это всего лишь невинный полиэстер!
М. – Если в темном переулке с тобою повстречается Николай Валуев – со страху обделается.
А. (в дивном полушубке из невинного полиэстера): ко мне делегация орочьих шаманов из дальних племен пришла – с седым подшерстком, в ожерельях из голов болотных жителей…
М.приостановил качание в кресле, и за полчаса рассказа о визите шаманов, от него слышалось лишь: «А ты? А они? А ты? А они? А ты?»
А.: …и я сказал им, что не согласен с их решением и буду и дальше выполнять свое служение.
М.: А они?
А.: удалились и взяли время на обдумывание.
М.: Молодцы!


- К чему слова – просьбы, уговоры? Я читаю мысли. Ты стесняешься? Орки так не поступают. У них мысли, слова и дела – одно. Ты желаешь страсти, чтобы я принял тебя и отдался тебе. Почему же ты не позволяешь себе? Я разрешаю, я согласен. Так чего же медлишь?

- Чем я могу быть полезен тебе? Такому успешному и щедрому. Боюсь, мне нечем отплатить. Разве что товарами нашего мира. Может, тебе хочется какой-нибудь особой пищи? Или тебе нужны блокноты и шариковые ручки?
- Из еды я, пожалуй, уговорил, попрошу упаковку сосисок с сыром. Письменные принадлежности мне не требуются. А привези мне коралловые бусы. Ну, если плохо с деньгами, можно, конечно, и пластиковые. Только – красные. Статус и бусы – в кланах орков взаимосвязанные вещи. Чем выше сила и влияние орка на ход событий внутри клана и отношения с соседями, тем больше бус он может надеть. А часто – и наоборот. До смешного. Если какой-нибудь бугай, но чурбан-чурбаном, напялит побольше бус, его сразу зауважают. А мне нужен авторитет на грядущем Совете.
- Весьма пикантная этнографическая  деталь. Представляю: идет по улице полк орков, дребезжа побрякушками…
- Передаю тебе пожелание Шура. Сам он не захотел с тобой обсуждать, а то, мало ли, обидишься. А я – так даже помогу, если ты согласишься.
- Не томи, выкладывай.
- Шур мечтает, чтоб твои мышцы стали сильнее и крепче. Чтоб ты выглядел мужественнее.
- А. Очень интересно. Никки этот вариант не одобрит, как пить дать. Я ему нравлюсь исключительно астеничной глистой.
- Я поговорю и с Никки. Думаю, он переменит свое мнение.
Макс сглотнул ком в горле, и в животе всё занемело, заныло – изощренный разум почему-то представлял процесс переговоров в порнографическом свете. Под ногами хрустели опавшие ветки. Синие, похожие на сорок, птицы скакали по верхушкам маленьких деревьев.
- И что мне делать? Есть мясо и поднимать валуны?
- Вовсе нет. Вот гхуынш – вегетарианец, а самый большой зверь в здешних лесах.
- Ху…кто?..
- Прости, мне казалось, ты сведущ в странных языках.
- Ты молод, мало пожил, а моё подсознание утыкано предостерегающими табличками: «Лавиноопасно!» Скажи спасибо мамаше Гу – она нянькается с орчатами и тебя худо-бедно чему-то обучила. А я… я – выпотрошенная рыба, сухой острый позвоночник. В горах – воздух. И снег. А в Бухаресте – слякоть. Все равно хочется упасть на асфальт и целовать.
- Что, Чернокнижник, тоскливо без Воеводы?
- Нет. Тяжело, как птице с подрезанными крыльями. Не взлететь.


- Я тут Фадди-Дадди вспоминал. Я ведь его убил.
- Умора! Три-ха-ха. А что ты сейчас об этом вспоминаешь? Почему именно об этом и именно сейчас? Да мало ли ты народу со свету сжил?
- Великое число. Оттого особенно жутко.
- Что, черти полосатые в окна лезут и дразнятся?

- Но как они узнают нас? Только вообрази – к тебе в дом, среди ночи, настойчиво просятся двое незнакомых обросших хмурых ребят и утверждают, к примеру, что они – твои друзья по детскому саду? Ты их пустил бы? Как я докажу и как объясню Грицу и Марго, что я – это я?
Алатун неожиданно больно схватил его за ширинку и подтянул к себе, не спуская глаз. Холодно процедил: «Тебе есть чем поделиться с Фёдором и его семьей. Я знаю, у вас множество чУдных общих воспоминаний». По одному разжал пальцы, черты лица его смягчились, он чуть не взял на руки притихшего и настороженного М, побаюкал.
- Дьявол! Мне иногда кажется, что тебя никогда не существовало – того, маленького сопливого эмо, утопающегося в Вечной Луже.
- А я бы рад поверить, что всё, что я знаю о тебе – просто глупые рассказы Шура. Но Ник показывал мне твое Легендарное Прошлое. Я увидел достаточно.
Максимилиан потемнел, побледнел, губы его раскрылись, будто силились вымолвить – «О, нет, нет, как ты посмел?! Нет, как это я мог?! О, горе мне, горе!!» - но он только заглотил побольше морозного воздуха и, отстранив тесно прижавшегося шамана, крепко встал на ноги. Сухо пролаял никчемное:
- Я рад, что тебе понравилось. Идем же в дом.

- О-па, ты так часто меняешься, что я не успеваю привыкать. Однако, мы не видели пока тебя блондинкой. СтОит мне еще задержаться на этом свете.

Четверка парилась в баньке. Максимилиан очутился центром их маленького заговорщицкого мира. Двое овладели его членами. Они омывали его, скребли, массировали, мяли, колотили, растирали, увлажняли, шлифовали, красили. Алатун сосредоточенно составлял букеты из трав: этот вот пучок настоять, этот – смешать вон с той кашицей и намазать вот тут, а этот уже готов, принять внутрь, а этот, стой, положи на место! только для наружного применения. «Боги, боги. Пожалуй, суждено было мне пережить всё, что довелось, чтобы нежданно получить такой презент. Оу… как это прекрасно, как шикарно…» Макс млел, но когда говорил такие славословия, взгляд его оставался неизменным. Он внимательно следил за Никки. А тот – гений физиогномики. Попробуй, разбери – что в душе его делается.
- Это же Русь, мильхерц. Тут если уж окаянный враг раскаялся, то ему слава, почет и уважение. К тому же, я тебя с лихвой унизил.
- Боюсь, не меня, а Князя. И будет нам потом с тобою по шеям.
- А потом – будет суп с мясом известного четвероногого животного!!
Макса, смеясь, выкинули в снег.
- Спасибо, Ник.
- Я рад, что удалось доставить тебе удовольствие. Видишь, каким я могу быть нежным и обходительным, если не наступать мне на горло? Йолку в Новый Год не будем ставить. Неча губить растение. Надо вам – пойдемте в лес, поиграем в снежки в тайге, повесим ленточки и колокольчики на деревья. Хотя мне такое поведение кажется диким. Вы же не все такие правильные христиане – праздновать Рождество Христово. И не язычники – радоваться повороту года. И опять к нам придёт бородатый арканщик, владеющий магией льда…
- Дедушка Морозов? – робко спросил Макс. Все опять от души посмеялись.
«В хоккей играют настоящие мужчины. Гей не играет в хоккей»? Да кто-то вам солгал, батенька. Эншульдиген – матушка.
- Если Никки будет стоять на воротах, то никакой игры не получится – мимо него же ни одна шайба не пролетит.
- Ладно-ладно, я не буду вратарем, просто постою туточки, отмечая место, куда криворукий и косоглазый, по идее, должны попадать этой круглой резиновой штучкой…
- После таких слов они точно будут соревноваться, кто чаще тебя ударит.
- И как ты пребудешь сразу на двух воротах, безголовый?
- Хмф, простачок, я и не такое умею.
- А экс-Майор, по традиции, пусть нас судит.
- Добро, - кивнул Максимилиан, озираясь в поисках, куда кинуть кости. Кругом – сплошная Карелия: гранитные валуны размером с грузовик и корабельные сосны с еловым подростом. Вокруг замерзшего озера, на котором сейчас разгорится спортивная борьба, естественно, никто не удосужился соорудить ряды трибун и никто не продавал сосиски в тесте (слава Древним!). Снег скрипел под сапогами, чуткие уши охотников услышат за версту. Тэк, съебаться по-тихому с мероприятия не получиться. Мда. Сел на поваленное дерево, подстелив свернутое вчетверо махровое полотенце. Макс озяб и развел костер. Разбавил каплей спиртного сухую Валериану. Она прыгнула ему на колени, задрала мордочку вверх, посмотрела в глаза и, довольная, переключилась на игру. Дальше они следили за перемещением шайбы вдвоем, их головы вращались будто слепленные из единого куска пластилина. В противоположных концах почти симметрично овального озера скучали Николае и Николае. Чтоб игроки не путали, чьи ворота, Шурин Никки был в голубеньком, а Васин – в розовеньком. Еще Шурин Ник активно и шумно «болел», свистел в два пальца, скандировал неприличного содержания двустишия и заставлял лёд истоньшаться и устрашающе трещать под коньками. А Васин Ник вообще стоял к игре задом. Он был всецело занят важным делом – строил глазки и посылал поцелуи Максу.
В очередной раз поворачивая головы вслед шайбе, Макс и Валька наткнулись взглядами на старушку в пуховом платке и собачьей, плохонькой, протершейся, яге. Как она подкралась – уму не постижимо. Сидела рядом, на том же бревне. На ногах – валеночки с заплатками.
- Здрассьте, Патология Петровна. Мы не слишком шумим?
- Ииии, чиво там. Этот ваш, Николенька, барьер поставил звуконепроницаемый. Так что не переживай – медведя из спячки не подымем. Пусть мальчики порезвятся. Они у тебя славные, грех в неволе держать, как какого пса Полкана на привязи.
- Вы правы.
Макс повесил голову, туго задумавшись о Прошлом и – нынешнем. Патология вывела из задумчивости, ткнув локтем в ребра:
- Да уж хватит меня на «вы» да по имени-отчеству, вежливенько так, кликать. Я ж тебя в сто раз младше. Мне как-то неловко даже. Если б знала, как тебя по-настоящему-то, обращалась бы по чину.
- Запомни, бабка, его зовут Максимилиан Мортимер Мадзоре, оне же Манфред Шварцер, Матвей Шавцев, Владислав Владиславович Цепеш, граф Отодракула, обер-прокурор седьмого рангу Его Преотемнейшества Внештатной Особой Комиссии!! – проорал Шурин Николае, гримасничая. – И не вздумай забыть или перепутать – три шкуры спущу!
- Это всё мишура. Маски, - проницательно так улыбнулась Патология Петровна. – Ты мне его истинное имя скажи.
- Обожжешься! Истинное имя дарует власть над судьбой.
- Скажи, что и сам не знаешь.
- Я близок.
Была у бабуси еще и четвероюродная сестра – Фортуитас, дочь кубинского партизана. Случайность, по-нашему.
Снилась горящая башня. И мечи. К ссоре. Что ж, он всегда считал это хорошей приправой к любви. Да, должна же она подогреваться? Не еле теплиться, а кипеть!

Ну, давай! Я тебя одной левой!
Правую руку ему крепко привязали к туловищу, туго прибинтовали.
Ник принял свое естественное обличье. Уже забытый урожденный сын человеческий восстал из небытия – хилый рахитичный молодец с рыжеватыми усиками. Простой смертный, в смешных тренировочных штанцах и беленькой футболочке. Он не убегал и не лез драться. Но его лицо было бледным и вытянувшимся, а на лбу дрожали крупные капли пота. Он смотрел больше не на соперника, а на зрителей, будто вопрошал: «оу, что же это я? Не хочу, не хочу, нет!» Макс чуть не урчал от самодовольства, подходил всё ближе к трепещущему от сковывающего ужаса Коленьке. Но близко подобраться не успел. Застыл. Боль разлилась по рукам, от пальцев к позвоночнику, занемели руки. Пронзило острым челюсти, перекинулось в лоб, скрутило желудок, свело ноги. Медленно-медленно-медленно, по шажочку, подбирался Макс к Никки, всё медленнее и медленнее, всё ниже к земле, всё тяжелее, всё - вот уже почти невозможно. Внутри почернело. Он упал.
Ник загибал пальцы, стоя где-то в головах.
- Я поборол в тебе Гордыню, когда превратил в смертного булочника-инвалида. А сейчас я сжёг в тебе Гнев. Так, по одному, буду очищать тебя. Методом, опробованным когда-то тобой на Шуре. Нравится?

- Что это?
- О, это – сладкий фрукт.
- Шутишь?
- Нет. Он сладкий, как… сливочный пломбир в персиковом конфитюре. А внутри – солёные фисташки. Потом ты чувствуешь едкий невообразимый пробивной вкус хрена! И всё тут же превращается в шипучий лимонад.
- Пожалуй, я откажусь, нет, не возьму я в рот это.
- Чего ты?
- Оно похоже на весенний гриб. Гм. Тропический. Рожденный из яйца. Вдруг он галлюциногенный? Или ядовитый?
- А я попробую. Не зря же Ник старался. Не хочу обижать.
- Тьфу ты, вроде, Вася, ты уже давно вырос, а всё в рот тащишь.
- Я шаман. Мне грибы – друзья.
- Ага. Я вспомнил абстрактный анекдот. Поймали людоеды чужака. Он их спрашивает – «а как у вас вождя выбирают?» «Новый вождь убивает старого». «О, отлично, а можно я вызову на поединок вашего нынешнего вождя? Кто у вас вождь?» «Грибы». «Что??» «Грибы убили нашего прежнего вождя, и теперь наш вождь – грибы».
- Гы. А я – про математиков на воздушном шаре.
- А я про раскорячку.

«Жизнь, как и кровь, показалась мне сладкой на вкус. (…) Не всё ли равно, на глупую рифму, когда на всех парусах по десятибалльной шкале идёшь к красивому рифу?»
От него пахло ментолом и растворителем. В подворотне шаги, глухо отдававшиеся на дороге, приобрели глубину и гулкость. Громовое эхо подкидывало звук назад и вверх, как безумная нянька младенца. Окна чернели тупой сметаной сумерек. Максимилиан переложил пакеты с руки на руку и принялся звенеть связкой ключей, отпирая дверь. Камень с кровью не давал покоя. Мысли опять возвращались к этому булыжнику. К куску известняка, покрытого густой липкой жижей. Кто-то специально оставил его на самом освещенном месте. На брусчатой мостовой, сложенной из тысяч одинаковых серых кирпичиков.
«Сам же хотел – Питер, оранжевые фонари, людская толчея, кипучая жизнь, дворы-колодцы, бездомных псов и мёртвой декабрьской полуночи?»
Голос был не чужим, добродушным и не требующим ответа. Даже укора не слышно было в голосе. Кто-то помолчал в дальнем углу квартиры, за извилистым коридором, за шкафом и двумя занавесками, на кресле с рваной цветочной обивкой. В тишине поскрипывали доски полов, по которым крался Максимилиан. Замер. Вздохнул тяжело. Поставил мешки наземь, разулся. Скривил рот, ища оправдания. «Я… я хотел как прежде – и – заново. Но это ж я. Мне всё мало и всё не так».
- Как же иначе? – спросили они оба, одновременно, утвердительно и отрадно. Эхо. Да, их ожидания сходились в одной точке. Их речи могли быть лишь об одном и том же – песни высохшего колодца.
«Лечить мне тебя надо».
«От чего же? Я здоров как никогда. Физически и душевно. Лучшие дни. Неудовлетворенность не лечится. Вряд ли это – заболевание. Смурной вид, обескураженный и… подавленный? Так на то уйма причин».
«Это всё Ник, чтоб ему пусто было» - всё так же монотонно и благодушно донеслось из дальней комнаты. Из тупика.
«Ой, нет. Поблагодаришь при встрече. Я не смею, сил нет аукаться скрозь Вселенную. Мозговитый чудак. Ты прав, что внутри он незлобивый и правильный. Это просто... да, это неудовлетворенность. Мне надо вылепить вокруг себя новую ракушку. Старая разбита и потеряна. Надо осмотреться, выработать линию. Она прервалась, она горчит».
Они не стали зажигать свет. Они и так прекрасно видели. Да и не на что было пялиться: в квартире не было почти ничего и почти никого, кроме их двоих. А, и Вальки. Маймедсинкуинвалериана молча поприветствовала хозяина. Ей было наплевать, какие у него тело и лицо. Она обладала даром смотреть на королей. Тонкий магический мир был ей знаком не наугад и не на ощупь, о, она жила разом во всех мирах.
Сразу у двери висело небольшое зеркало, порядком засиженное мухами. Стоял трехногий стул, вернувшийся с помойки в дом. Что-то гудело в трубах, и на кухне капала вода. Квартира отапливалась буржуйкой. Дрова в красном её зеве шипели и с треском разбрасывали искры и сажу. Мои персики поселились в двухэтажном домике со шпилем.

Из трубы валил чёрный дым. Облупившиеся желтые стены, хлипкие, полусгнившие оконные рамы – о, всё способствовало оживлению Шура. Огонь в глазах зажёгся и лиловенький румянец окрасил его щёки, и улыбка озарила лицо. Он носился по новому дому с ведром воды и шваброй и драил полы, сметал паутину. Воплощение мистера Проппера. С психиатрическим уклоном. В одной из комнат ему разрешили устроить оранжерею. За такое он готов был на многое.
На эту бесхитростную фразу все как-то тепло улыбнулись, кивнули друг дружке, перекидываясь ленивыми взглядами украдкой. Поздравляли с возможностью воспользоваться такой наивной щедростью. Троица бездельников (и Валька) в сладчайшей сытой полудрёме следила сузившимися, полуоткрытыми глазами за снующим по комнатам ИУК 285744. Насекомье оцепенение укрывало их, в беспорядке покоящихся на продавленном грязном матрасе в самой просторной из трёх комнатушек первого этажа. Шур на секундочку приостановился, выпрямился – посмотреть на приятелей другим зрением. Да, зелёная клякса с запятой внизу и две пиявицы по бокам: Алатун, лесной человек, дышал ровно и отогревал собой Макса с Никки, а в ногах, свернувшись, лежала Валериана. Головой прижавшись к щиколотке Макса. А то! Хозяина чует и… мля, любит. Шур почесал ногтем свою шею и задумчиво удалился – наводить порядок с санузлом. Хотя самая мысль об этом гиблом месте нового старого домика приводила в священный ужас.

Вид открывался как раз на памятное место кровавого расстрела мирной манифестации гапоновцев. И здоровенную триумфальную арку. Ах, как здесь хорошо ночами!
«В меня впитался чёртов запах кофе, и теперь любой поймёт, где я поселился».
«Ой, да кому это надо? кроме демонов. А они и без запаха тебя найдут. Я не назойливая муха, нет, я нужен тебе, так как ты лишился защиты, ты теперь голый как китайская хохлатая собачка».
«А, может, это ты нарочно меня запугиваешь, наводишь морок?»
С белья в ванной стекала вода и барабанила по дну эмалированного тазика.

Выбившись из сил думать об Ушедшем, с искаженным лицом, он бродил из комнаты в комнату, окутанный сизыми лентами фимиама, сжигаемого тут и там в керамических плошках.

Максимилиан порывался вернуться в Англию – так его возмутила стычка в Лондоне между национал-большевиками и какими-то типа хиппи с самодельными плакатиками «Объединяемся против фашистов». Он весь аж покрылся злыми морщинами, плевался и хрипел: «Да я их… Я должен! Нет, сил моих нет!! Я…. Я накормлю их пирогами с яблоками! Обоих! Всех!! До отвала!»
Как бы так повеситься, чтобы не убиться?
- Етить твою!!
Ник сделал жест, словно отодвигает незримую шторку от невидимого душа. Макс приложил средний палец левой руки к своему лбу, чуть выше переносицы. Проморгался.
- Пойдем, погуляем. И ты расскажешь мне обо всем, что тебя мучает.
Макс накинул легкую спортивную куртку из чёрной болоньи, поднял воротник и без прекословий вышел из дому. В парадной пахло мочой и канализационными стоками. В углу валялись два шприца и окурки. 234 подхватил Макса под локоть и превратился в высокую молодую женщину. Таинственно и призывно улыбаясь, она вывела его из темноты на освещенную фонарями аллею. Её красивое гладкое лицо утопало в меховом воротнике. Что-то вроде лисы или песца. А на руках – крохотные вязаные рукавички.
- Ну, не томи, выкладывай.
- А если хулиганы пристанут, попытаются нас задирать?
- Ну, ты же меня защитишь, беззащитную девушку?
Они улыбались открыто и с любопытством рассматривали друг дружку в свете фонарей.
- Ты не хочешь, чтобы кто-то посторонний думал, глядя на нас: «вот два мужчины идут в обнимку и щебечут, - наверное, геи»?
- Ох, какой ты смешной и предсказуемый, - 234 потерлась щекой о его щеку. – Я хочу, чтобы ты расслабился наконец, доверился мне. Я тебе не враг. Я честно, хочу тебе добра. Расскажи уж, что тебя гложет? И я, чем сумею, помогу тебе.
- Но почему?
234 прыснула со смеху.
- О, во всем тебе нужна причина, логическое обоснование, выгода. Пфф. Я ведь женщина. Сейчас мне захотелось тебе помочь. А через полчаса у меня может измениться настроение…
- Хорошо, я почти поверил. Очень хорошо.
- Не смотри на меня так. Я ничего не делала. Сверх. А то влюбишься – Шу-шу будет ревновать.
Она дробно захихикала.
- Он… о…  ну и пусть. Я не вещь. Уж если я кому и принадлежу… Я… меня нельзя потихоньку прибрать.
234 всё время молча улыбалась, глядя в глаза Максу. Этот взгляд не соглашался и не оспаривал произнесенные мужчиной доводы.
- Пока я не на работе, я могу позволить себе немного пошалить.
- Гм. Я, кажется, начал понимать, за что тебе медальки вешают. Думаю, довольно скоро ты продвинешься на службе. В замы 301-ого.
Вот к чему снилась горящая башня – к скорым неожиданным переменам. И перемены настигли его.
Они шли по ночному проспекту в час, когда звенящая тишина заполняет пространство между землей и индиговым небом. Рыжие фонари не давали забыть о месте, а хотелось раствориться и ни о чем не думать. Они остановились у Библиотеки. Мрамор сиял подобно огромному кусочку сахара. Сыпались ледяные сюрякены снежинок, и оттого парапеты искрились, как рукава зимней реки. Из ниш выглядывали чёрные бронзовые статуи. Лёгкие клубы пара вырывались с каждым выдохом, а сердце... оно стучало бодрей. Они целовались, верно, четверть часа.

- Милая, только не вниз. Не в туннели метрополитена! Меня… тошнит от людских потоков. Эти граждане с коровьими глазами, дамочки в тяжелых шубах, вылившие на себя полфлакона «Красной Москвы», гнусавые попрошайки и карманники…
- Ты княжьи замашки забудь. Считай, что метро – единственная, доступная тебе роскошь. Это – народные дворцы, дарованные Сталиным пролетариату. Мне иногда кажется, что я подписалась работать в каком-то центре реабилитации, и ты – больной под наблюдением. И ты заставляешь меня тревожиться. Больше всего я опасаюсь, что всё вернётся.
- Я тоже. Я чувствую, что вот-вот сорвусь. У меня жуткие боли в суставах. Ощущение, что связки воспалились. Меня знобит, и внутри жарко и колется.
- Я сказала бы, что это совесть и раскаяние.
- Все напялили шубы и дублоны, пиастры и мониста – не продохнуть в метро. И без того удушливо, так ещё воняет акриловой краской. Когда я разговариваю с тобой, думаю, вот-вот у меня прорвётся аневризма в мозгу. Рискую. А тут ясно чувствую – сейчас кровоизлияние в брюшную полость произойдёт.
- Кишка тонка. Сразу видно – эгоист и мизантроп. Не хочешь ты стать проще и ближе народу.
- Я, знаешь ли, не лорд Б., чтобы испытывать тягу сближаться с народом.
- Во-во, напоминай о том себе почаще. Что ты не лорд Б. А то я порой пугаюсь и путаюсь. Смотрю на тебя, сквозь тебя, а вижу его.
И будешь ты баба с яйцами. Мозги-то твои, инженерные.

Слуги Пепла.
Хорошо, не Аццкий Цыплёнок.
Откуда тебе известно про Цыплёнка? – с подозрением спросил Макс.


Купил бутылку водки Абсолют Рок – в настоящей шведской металлической упаковке. Трублэк! С плоскими шипами-пирамидками.
Я склоняюсь к мысли, что нам осталось последнее средство – соус Ухты-Ухты®. Он даст нам понять, что все наши мнимые проблемы меркнут и растворяются. Ничто не устоит перед мощью соуса Ухты-Ухты®!!
- Я так жду, когда же в Моранье случится революция.
- О-хо, боюсь, нескоро. Ты ведь не знаешь, творец… поймал себя за язык. Да, прошло уже семьдесят лет, неизвестно, как могла эволюционировать природа.
- Етить твою маковку, Ник!!
Мажик мужик нуар.
Шарикоподшипниковый завод имени монаха Бертольда Шварца. Комбинат общественного питания зла!!
И такие странные танцы у нас начались
Тёплый, абрикосово-яичного оттенка, свет озарял голые деревья с угольными стволами. В золоте солнечного потока даже стальные бока гаражей казались стенами античных храмов.
В пять вечера окошки разом гасли – сказка кончилась.

Пустынны и страшны ворота Ада:
Вахтёра нет –
вахтёр ушёл пить чай.
Колдовство? Колдовство!!
- Ты еще сушки погрызи или сухарики.
- А что, помогает? – поднял голову Макс.
Электричество – это род магии.
Исфинити.
Дом украсили голубыми ёлочными шарами с серебряными тремя шестёрками и перевёрнутыми пентаклями. Знаешь, в Китае очень любят делать такие штуковины. Так прям сижу и вижу – множество маленький желтолицых детей трудолюбиво и старательно прорисовывают ядовитой краской на только вынутых из печи шарах аццкие знаки. Да придёт спаситель.
- Ты ещё чёрных свечек зажги.
- Что, тоже в помощь бедному инвалиду?
- Гы, снимает сглаз и порчу. Очищает помещение от вредных духов там и пр.
- От духОв?
- Ага.
- Жестоко!!
- Ах, орлуша, орлуша,- сокрушенно вздыхал Макс.
- Печень или пятка? – улыбнулся Ник. Глаза совсем монгольские на чёрном лице.
- Тебе нужно другое имя. Мне не справиться. Меня смущает эээ звать тебя Николаем.
- Никки, по-моему, вполне себе имя-унисекс. Меня вот не смущает.
- Ты передаст.
- Ой, кто бы говорил. Пфф.
- Я кое-что подозреваю. Меня коробит. Чего-то коробит меня, слышь?!
- Да я не враг вовсе! Сказать, что я тебя любил – тьфу, тьфу, гадость. Во мне плескалась дистиллированная ненависть. Но сказать, что сейчас я равнодушен – и я вляпаюсь в ложь. У меня отношение к тебе… как у тебя к твоей кошке. Соседско-дружелюбное.
- Беса не… беса не мучай! А если ты забеременеешь от меня?
- Ты чо, считаешь, я совсем дура? Я стерильна. У меня перевязаны трубы.
- Йоп.
Только и сказал Макс.
Безлюдные улицы, брошенные автомобили. Снежный постапокалипсис. Сугробы даже на подоконниках. Ник раскапывал вход маленькой деревянной лопаткой, обитой жестью. Если бы не он – его друзья остались погребены, занесенные снегами до весны. Им было лень выгребать завалы. Они, обнявшись, смотрели грустно из окон второго этажа на порхающие снежинки, а ведь могли бы вылезти и помочь.
В голубых сумерках пришёл Ник с бутылкой водки и коробкой дорогого шоколада. Подмигнул, растянулся на матрасе. Смежил веки, вскинул длинные руки вверх, дотягиваясь до стены. Шур и Макс умудрились вдвоём создать толпу, сгрудившись над ним. Ожидая новых волшебных сказок.
- От таких щедрот тихонечко сопьемся.
- Это чтоб забыться.
- Бардак не может быть полным, пока в нём не участвует Никки.
- Аха, пилИ меня, пилИ. Я им добро, а они мне…
Ник улыбался. Его признали, его уважали и побаивались. Он был им нужен. Он был им предан.
Такое ощущение, что вам перестали платить зарплату крышечками от газировки. Приезжай почаще.
Если бы кто собрался составлять словарь современного русского языка, Блядь, Хуй, Пизда и, странное дело, Твою – заняли бы верхние позиции по частоте употребления.
летающие целлофановые пакетики – это первый признак открытия Врат Ада, самое первое проявление демона.
Нам есть чем гордиться – висел плакат на входных дверях, и на гостя призывно и вдохновенно смотрел Че Гевара.
Белить потолок или не белить? – главный эротический вопрос женщины. Любимым и единственным способом коротать зимние дни и вечера оставались споры о масштабах, целях и деталях ремонта. Шур хотел покрасить стены в тот жемчужно-голубой, что и на канале Грибоедова. Макс был за массивную люстру, как в большой зале Варпада. Вася видел дом только облицованный изнутри деревом. Ник забраковал все проекты, согласился лишь привести в божий вид санузел и душ. Сам чудо-душ привез из Мораньи Шу-шу. Это светящийся изнутри ободок с перламутровой плёнкой, словно для надувания мыльных пузырей. Встряхнёшь его – раскладывается в прозрачный купол с брызжущей сверху водой. Температуру и напор струй регулируешь, проводя по обручу ладонью вправо-влево, вверх-вниз. Закончил омовения – и душ превращается в тоненькое кольцо. Мечта туриста и дачника, одним словом – красота, высокие технологии! Ник кое-как хаотично оклеил ванную комнату изумрудно-зелёной мозаикой, постелил резиновый коврик и принёс пару полотенец. Чтоб руки там помыть или что ещё – в ледяной ванной комнате из торчащей в стене трубы постоянно текла струйка такой же ледяной водицы. Бррр. Мох и водоросли прекрасно уживались в лунке стока.
Н - Ты недобитый романтик.
М - Нет, увы, последним романтиком был спартанец Лютик, погибший в войне с лакедемянами. Слушаааай, меня всё ещё не попустило – гложет одна мыслишка. Дозволишь молвить?
Н - Ты ещё добавь «хозяин» и пописклявей – тогда выслушаю.
М - Ты занял мой трон?
Н - Хых, ТВОЙ трон, я не ослышался?
- Ёлы-палы, не увиливай, я жутко устал от этой твоей бесплодной дури!
- Чем наградил – тем и пользуюсь. Да здравствует фальшивое мудрствование!
- Мне что и больно. Всё обернулось, - он стиснул зубы и закрыл глаза, – наизнанку. Ты это заметил?
- Ну, не слепой. Ну, мои инженерные мозги – тут Ник выпучил страшно глаза и забрызгал слюной – позволяют сообразить. Что всего гаже, я ведь и функционально – ты, ты, ты, будь ты трижды проклят! И уж как мне в твоей шкуре ох несладко, жгуче-тоскливо. Прости, что гневил тебя, отче. - Слова были произнесены так низко, что загудели трубы в разрушенной ванной. - Так что не жди от меня помощи бОльшей, знаешь же: пуст внутри. За защитой обращайся. Само собой, раз уж я твой лорд-создатель, приглядывать буду.
- Ага, а я – мяско на коляске.
- Ничего – много лучше, чем ничего? – одарив улыбкой чеширского кота, Ник растаял в воздухе.
=*=
- Почему я узнаю последний? Что Никки теперь Вика? Прихожу домой из Мораньи, а там, простите, баба какая-то голая лежит. Я в крик, она – в смех и слёзы. У вас с ней, того? Я переживу. Как-нибудь.
- Ну, опять неладно. Вроде, ты-то у меня старший, всего на своём веку перевидал. Это… гм, увлекательно. К тому же, я ему многим обязан. Почему бы не сыграть по её правилам раз?
- Вика сказала, вы уже второй месяц вместе. Скажи лучше, что ты ей рабски предан.
- Ты же сам нахваливал Никки, а теперь имеешь что-то против Вики? Пф. Сознание, личность от того сильно не изменились.
- Да, но я с этой пантерихой жить не согласен.
- Она хорошая.
- Она, сердце моё чует, приберет тебя к бархатным своим лапкам, обустроится тут, а меня выставит вон.

О, как много я нашел бы для тебя дел в этой стране, Макс. Совершенно идиотских прибыльных дел! Сколько много зла можно причинить, гастролируя по стране, где верят в чудодейственные байковые трусы, возвращающий потенцию! Синий иней, розовое озеро, голубой магнит.

Вот одного я не понимаю – это точно: геи, а никакой чувствительности к прекрасному и возвышенному. Ни тебе модных дизайнерских тенденций, ни тебе арт-деко, ни утонченность психики. Грубое животное, скотина, чудовище. Ну, иди сюда, ляжем…

Вика – высокая брюнетка с несколько лошадиным лицом и маленькими, заносчивыми карими глазками. Она очень высокая, тонконогая, широкая в тазу, с девичьей, чуть различимой грудью. При всей нескладности фигуры, она умела так себя преподнести миру, была столь грациозна, величава и умна, что вокруг неё всё было наэлектризовано, пропитано магнетизмом.
На работу Ник являлся в своём условно-мужском обличии чёрного безголового гуманоида. По улице – в магазин там, по делам каким – выходил как нормальный такой парнище, разве что темнокожий, как эфиоп, и зубы вперёд, будто у крысы. Но, стоило переступить порог домика, пропахшего кофейным духом с нежилым привкусом строительной пыли, как вся эта шелуха опадала, в сумеречную холодную прихожую втекала обнаженная статная женщина с осанкой правящей королевы. Хитро и немного капризно улыбнувшись, она шла в душ через горы щебня и старых досок с торчащими отовсюду гвоздями. Виктория. От этого имени всё само собой вверх дном переворачивалось, оно вибрировало в горле и с жарким придыханием выплёскивалось наружу.
Прошел ровно год с того дня, что струсивший перед Хильценблюмом Манффи Шварцер упросил Ника сделать хоть что-нибудь. И тот не заставил повторять просьбу дважды. Пришел с букетом и нетрезв:
- С днём вырождения! – плюхнул на стол миску манной каши с воткнутой в неё пасхальной красной свечкой.
- Иди в сад, - буркнул Максимилиан, заслоняясь давешней газетой.
- Хватит выкобениваться, садись жрать, пожалуйста. Я тебя не затем вытаскиваю из переделок, чтоб ты с кислой рожей подыхал от голода.
- Не могу я есть. Не хочу. Меня рвёт.
- И. Детка, кто говорил, что будет легко? Болезнь задавили, тельце обновили, личико подменили – а он всё фырчит и нос воротит от братней помощи.
- Не надо было из меня гуля делать.
- Мы уговор не нарушили. Речь шла о вампиризме – иное состояние, согласен?
- Да не то, не то, не морочь мне голову! Как же тебе объяснить? Отторжение – вот что. И каша ваша, милейший, - отрава, она шершавая и горячая, как асфальт, смола с гравием.
- Ну, отрежь себе голову и катай как мячик. Нянькаться с тобой брр себе дороже. Ты мелок, ты жалок, ты-прежний и ты-нынешний! Даже черви у меня вызывают больше симпатии, чем ты! На, давай, поднатужься, уползи прочь, прячься в темный угол. Ниже падать тебе уже некуда.
- Я иду вниз. Но у меня нет тряпок, которыми необходимо затыкать щели, чтобы мораль и гуманизм не просачивались.
- Мораль дырочку найдет. Ты так и не отучился бросаться на каждую завиденную амбразуру и прикрывать её чем попало. Многовековая привычка.
- Нет никакой справедливости. Есть только Смерть. И если ты сейчас сядешь мне на колени и примешься читать Берроуза или Гинзберга, я повешусь.
Тут врывается всклокоченный Читатель и начинает голосить: - «Да как можно? Да когда ж это кончится? Одни диалоги, никакого действия!!» – «Сударь, у вас ширинка расстегнута», - заметил Макс в театральный бинокль. «Какая г(р/н)усная толпа» - подумалось Главному Редактору. Ему стало тоскливо, и он ушел в кабинет, выпивать самбуки. Только не надо устраивать сеансов столоверчения. И без пассов руками понятно, кто тут прима-балерина. Студенты из Ливии и Боливии. И сердце пело: «Гондурас, Гондурас…» Кофейный дух парил над площадью. У него темное сморщенное лицо беззубого старика. Расстрелянные звезды свисали на нитках с подкопченного неба. Светало. И не было конца – хоть умри – бремени лет. Макс вдохнул холодного воздуха и прислушался к шуршанию шин по асфальту. Ночью город не спал. Он продолжал проживать деятельную теневую жизнь свою. Его не касались и не волновали чьи-то безудержные всплески гормонов, словно обезумевшие муравьи с бубнами пляшут под кожей – а, пусть. Сердце перестало петь про Гондурас. Сейчас же, утром, в жиденьком жемчужном рассвете плавали луна и солнце. Город замер, вздремнул, ласковый чешуйчатый зверь на руках у улюлюлюлю. Шершавое толстое неполнозубое. Макс беззаботно рассмеялся. Само собой пронеслось изображение памятника дедушки Ленина со взорванной промежностью. Макс закрыл форточку, перестал высовываться из окна.
Расскажу о панк-группе «Братья-Утюги». Они же «Утюги-БротХерз». Команда из семи человек, главным образом, гиперборейцы. Группа «Утюги» каждый раз планировала уложиться с выступлением в подвале клуба Гипербореи примерно в сутки. Ну, в двое суток… Через неделю после начала, концерт все-таки закончился. Праздновали хорошо. Самогон был разлит в чугунные батареи-гармошки. Пить его можно было через четыре краника. Публика тепло воспринимала каждую композицию группы «Утюги» - жгла, одним словом. Зажигалки, спички… Один фанат даже самовоспламенился. Ему – хоть бы хны, веселился дальше, а вот соседи забеспокоились… Его быстро потушили. Благо, пива тоже было вдосталь… «Утюги» пели известные хиты: «…и вдруг погасли две звезды, но лишь сейчас понятно мне, что это были я и лай-лай!», «и молодая не узнааает, какой у парня был…», «Песец» и «Полный Песец». После окончания концерта, оконные стекла были не только заплеваны, но и, пардон, заблеваны. Уборщики даже откопали под одной из пустых батарей так и не выползшего фаната, в полусне бормочущего «Утюги – кул!»
Нафик как-то гостил в Гиперборее у Майора, потом наведывался и к Манфреду Шварцеру. Трансформации отца воспринимал философски. Рассуждал приблизительно так: «всё пройдёт, и это – нахуй». Заинтересовался творчеством коллектива и стал принимать участие в их концертах. Вскоре у панк-группы «Утюги» появился свежий хит: песня «Жил-был у бабушки… ВОЛОСЫ!!!!!»
Ввиду отсутствия средств для оплаты репетиционной площадки, в марте 20**го группа «Утюги» приостановила работу над новым альбомом. И турне оказалось под угрозой.
- Приготовьтесь, парни, мы едем к моей родне.
- Уу, к твоим предкам? Эти чмошники ни хера в искусство не втыкают.
- Я обещаю, они вас не будут гнобить и попрекать Шостаковичем и Врубелем. Они с закидонами, но вполне себе рулят. Главное, вы не приставайте к ним лишний раз. Отца моего вы все видели. Только он с тех пор круто поменял внешность – участвовал в программе защиты свидетелей, перенес множество пластических операций, и вы его не узнаете. Потому прежнее его имя я вам не скажу. Сейчас его зовут Макс. Единственный минус – он замкнутый мизантроп и пессимист. Он гей и живет с мужиком по имени Алекс. По всем вопросам лучше контачьте с ним, нечего напрягать моего отца.
- Слышь, Нафик, а ты сам, часом, не того?.. твой приемный отец не просил тебя…
- Еще раз похожую глупость услышу – наваляю. Они вдвоем, может, и презираемые секс-меньшевики, но достойные люди, и не надо их смешивать с грязью. Худого я от них не видел. Всем всё понятно?
- Дааа…
- И не надо засирать их дом. Они не миллионеры. Простые работяги.
- Вроде Дулина из «Нашей Раши»?
- Кто в рыло захотел?
Желающие не откликнулись.
- Тогда в путь.
Заиграла мобила Грегуара. Там-та-да-да-там, там-та-та-та-дам, тарарарара-та-да-та-та-дам… «ЗдорОво, мои ненаглядные. Не знаю, как отреагируете, но дело неотложное. Думаю, вы все же не очень на меня надуетесь. Я ваш новый адрес дал Нафику, и он уже едет к вам. Пока, целую купно».
Почти тотчас в дверь постучали.
- Привет! Макс дома? Мне ваш адрес дал дядя Гриша, извини, что заранее не предупредил – у самих запара. Короче, помнишь, ты приезжал в Гиперборею, в зимней спортакиаде участвовал? Вы с Васей порвали «Проклятьем Заклейменных»? И Вася у нас на втором басу играл?
- Группа «Братья-Утюги»? Да, это незабываемо.
- В общем, нас припёрло обстоятельствами – негде репетировать. Можно у вас дома чуток пожить?
- А сколько у вас усилителей? А то у нас жилье – старый фонд.
- Пять.
- Ну, заходите.
Команда была в восторге от Шура. Галдела наперебой: «Это круче, чем слон в зоопарке. У твоего отца отличный вкус. Экий мОлодец, без изъяна, почти Железный Арни. И такой добрый, и, э, насколько уместно это слово, порядочный. Альтернативный такой, индустриальный, современный. Ну и пусть себе любит трахаться в попу. Начхать. Зато – о, а, тату в виде серийного номера, пирсинг, гриндера, панковский ирокез, красные контактные линзы и нарощенные клыки! Чума!! Пипец!!». Шур, которым никто никогда не восхищался, враз очутился иконой андеграунда. От внезапной славы не шарахался, а улыбался во все свои заточенные зубы и угощал гостей черничным компотом, пока не вернутся Хозяева и не начнут закручивать гайки.
- Так где папа? – спросил опять Нафанаил, распаковав громадные сумки с инструментами и аппаратурой.
- Он в отъезде. С Васей куда-то умотали на неделю, в леса, предполагаю. Скоро вернется уже. Ну, и какой репертуар?
- Мы готовимся писать альбом «Клей и рыжие муравьи». Сейчас как раз работаю над аранжировками. Слова еще сыроваты. Но, потерпи, - сейчас тебе представим улётную вещь! Итаааак, новая песня Утюгов-бродхерз! «Мой мальчик». Пааааехали!
Мой мальчик не курит и не пьёт,
он ваще правильный образ жизни ведёт,
но он приводит ко мне домой своих друзей,
е-ей, е-ей, и дальше понеслось!!
Кабалалалала, правильный парень!
Удудудуду, мой мальчик!
И вот однажды я нажралась в усрачку,
а он такой прямолинейный,
опять привёл своих друууузей…»
- Что это за лажа?
- Это хит. Утюги форева! Ядерный панк, на грани дэт-металла.
- И твоей… девочке нравится ваше творчество?
- Она балдеет.
- Кстати, где она? С дней нашего знакомства в Канаде, я о ней ничего не слышал.
Нафик неопределенно пожал плечами и неразборчиво хмыкнул. Типа – не твое дело, да и мне пох.
Насрать мне на политику,
Насрать на депутатов,
Насрать мне на правительство,
Они дегенераты.
Насрать мне на налоги,
Насрать на службу в армии,
Всё это лишь предлоги
Для тех, что нас болванили.
Во мне душа бродяги,
Мне лишь того и нужно,
(тут мы еще не придумали текст!! О-о)
И в солнцепек, и в стужу.
Мы даже насочиняли немножко экспериментального дума.
(поет гроулом на мотивчик чего-то из ранних «Май дайинг брайд»)
Люди! Я не знаю, что мне делать.
Забытый всеми, сижу, бухаю.
Луна блестит.

Мой отец гребаный пидор.
Моя мать шлюха-алкоголик.
Моя сестра-наркоманка щас умрет.
И некуда идти.

Я бездомный, никому не нужен, ненавидим.
Я по жизни нихуя не делал.
Я одинок. Сижу, бухаю. Я. Я.
Еще прозвучала песня «Каннибалы-колобки».

И не знаешь, что и думать – дежавю преследует каждое утро. Под заунывное пение диплосони он лежал и силился открыть глаза. Веки подрагивали, но не поддавались. Потом где-то под правым боком шевелился Шур, вздыхал, сопел и начинал уговаривать подняться, собраться и идти наконец уже на работу. Макс слезал в нежно-розовых и серо-зеленых предрассветных сумерках с матраса, что-то бормотал из серии «ну еще одну минутку никуда она не денется вот паскуда где это зубная щетка вчера здесь оставлял» и надевал неприятно сырое белье в нетопленной комнате. Помнишь? Кепка с драконом, клетчатые красные брюки на подтяжках? Да-да, Вика, правда, постаралась и добавила в его гардероб ещё кучу чёрных вещей в облипочку и что-то такое рокерское. Промучившись с вдеванием ноги в штанину, пробегав не один круг с воплями «Где моя бритва?» Макс в половине восьмого выскакивал из дома и впритык влетал на рабочее место, с грохотом поднимал металлический занавес-жалюзи и, радостно так улыбаясь, вопрошал – «Чего изволите, сударь/сударыня?» а вслед уходящему неизменно доносилось скрозь зубы  – «***дон!» И неясно, то ли просил прощения на французском, то ли обзывал именем вульгарного противозачаточного средства.

Макс не успевал рта открыть, даже додумать фразу, как Ник и Шур скучными голосами уже озвучивали его простуженные афоризмы – «я никогда не вижу снов», «нет, не смотри на меня»… Макс сжимал кулаки, дулся и шипел как дырявый резиновый сапог в глубокой… луже.
Чиво ты ржешь?!
О, ты сам на себя пародия!
И ты, и ты заодно?
«Заговор!!»
Образ вампира опопсел. И это мен бесит! Смейтесь, смейтесь…
Это угроза? О, боги. Неужто ты всерьез уверен, что ты – и только ты – и никто иной - ?
ГМ тебя побери.
Он существует помимо тебя и вовне тебя. Смирись, Мааакс. Арбор мунди и мир Хомутов. Как тебе?

Конфедерация подводной деятельности страны и центр поддержки летной годности воздушных судов.
Два купола со шпилями. Никки догадался окружить дом полосатыми ленточками и деревянными заграждениями – «внимание, идет ремонт, не переступать – опасно!» У дверей были навалены кучи угля для печки.
Вика в прыщах. «Здесь же ясно написано – DERMOprofessional. Ты ожидала иного, покупая сей препарат?»
Вика… она почти с тебя ростом… и у неё… такие сильные руки… сильные ноги… она умна… короче, будь наготове – она очень опасна.
Прагматизм и ницшеанство-о!
Петушка хвалит кукуха, за то, что хвалит он петушку.

- Наконец-то! – единодушно воскликнули разом персики, завидев друг друга.
- Мы уже все газеты с кроссвордами исписали, вас дожидаясь, - сладко потянулась Вика. – Увы, я старалась, как могла – всё напрасно. Он возбуждается только от мыслей о твоей медовой, алмазной дырочке.
- Ты бы постеснялась произносить такое вслух.
- А что такого? Я только называю вещи своими именами.
- Да. Ты даешь вещам свои названия.
- Режет слух?
- Викусь, я умоляю… - скорчил гримасу Макс, косясь на Шура.
- Всё в порядке, брат, мы заключили пакт о ненападении.
- А тебе не обидно быть на ролях устаревшего комода? И выбросить жаль, и глаз мозолит?
- Это не про меня.
Голубой камень на секундочку блестнул в перстне, когда Шур поднял палец – почесать острым и твёрдым ногтем весь в складочках от раздумий лоб. Макс потупился, поморщился, взглядом и кожей прочувствовав отклик в кроваво-красном камне своего кольца.
- Уговор! – торжественно и подло закричала Виктория, подскакивая на разодранном матрасе. – Он верен тебе, часть от части, что раньше звалась целым, - она веселилась, била кулаком по цементному полу и всхрапывала в своей лошадиной манере. – Он верен тебе, и его увлечение неколебимо, как гранитный панцирь здешней литосферы. Но, похоже, он немного остыл и примирился с тем, что у нас взаимный интерес. К твоей персоне. Ммм…
- Чокнутая, - с долей симпатии в голосе прокомментировал Шур.
- Да, как ни меняй шкуру – суть всё та же. Вы и правда не перепихнулись? Звучит диковинно.

- Слушай, у меня синяки на запястьях и на бедрах… и кровь течет иногда. И не только  носом.
- Ляляляляляачтозаидиотскиеречимнеприходитсявыслушиватьпостоянно, - скучающе прозевалась Вика, глядя в потолок с гамака. – Ты не думал, что пора уже взяться за ремонт?
- Как бы так мне объяснить тебе помягче?.. я тебе не пара.
- Ты мне раб. Не забывай этого. Я не потехи ради тебя держу при себе.
- А ты пойми: нам с Шуром ты… посторонний. Инородный.
- Как заноза в заднице. Понятно. Всё вполне доступно для осознания. Но у меня нет желания делить кров с кем-то другим. Я вас хорошо изучил. У меня на это было вдоволь времени. Целый океан. Мне с вами удобно. Уж ключики мне известны. Зачем мне изобретать что-то? Зачем мне стремиться куда-то?
- Кхмм. Может, из чувства такта?
- Макс, Макс, Максик, Максимилиан, дорогой… - с расширенными глазами, Вика подходила всё ближе, пока не прижала грудью к шершавой стене. – Я тебе так много могу рассказать про ТВОЁ чувство такта… и вот не надо мне кивать на Прошлое. Оно такое же твоё, как и моё. И оно такое же прошлое, как настоящее и будущее. Из того же теста.
Неожиданно она мягко коснулась ладонью руки, похлопала по плечу. Её глаза закрылись, рот нежной тёплой раной замер в полутора сантиметрах от его щеки.
- Не оставляй меня в одиночестве. Ведь твоё сердце оттаивает.
- Как скажешь, сестрёнка. И не пытайся откусить больше, чем можешь съесть.
- Ты о чём, мой сладенький?
- Да вот об этом, конфетка, - раздался ловкий шлепок по заднице Вики, и слова насмешливые и бодрые повисли за ними.
- Ах, Шу, ты такой внезапный, как ветер в июльский полдень, - она изогнулась, поправила сбившийся лифчик и опять забралась в гамак.
- Я и есть ветер.
- Муссон. Он дует с завидным постоянством, но и с определенным периодом.
- А сейчас – как раз сезон затишья? Или время бурь?

Это ж Витька Королёк.
Бхга, и много у тебя приятелей в воровской среде? Надо же, старые связи так медленно расплетаются и рвутся, не знала.
Фред Астер с крошкой Пауэлл – мой идеал. Потянем ли? Все бабы шлюхи. Вы готовы раздвигать ноги перед для каждого встречного. Молод он или стар, красавец или урод – лишь бы стояло.
Ты меня оскорбил. Я не буду с тобой разговаривать месяц! Обдумай свои неосторожные слова, ты, который не уставал находить себе все новые ножны, умч.
Шу прислушался – они болтали на незнакомом языке. Он вошел в комнату – они немедля замолчали. Они вообще сидели спиной друг к другу в разных углах.
- Я с ним не разговариваю месяц, - объявила Вика.
- А она меня постоянно обманывает. Не желаю даже видеть её. Если б у меня с ней были дети, дочку я назвал бы Водка, а сына Самогон, – дрожащими пальцами старательно застегивая пуговицы на рубашке, молвил Макс. Физиономия его щурила опухшие веки Азии. Язык блуждал в песках сушняка, как и пляшущие руки. Впотьмах опрокинул с грохотом какие-то ящики, и оказался обруган из угла Валерьянкой. – Ты гений, знаешь, я преклоняюсь перед твоей. Тобой? Тебе. Я. Ролик толик только? Тьфу, то есть – к чему столько пить? Напиваться? Спаивать. Во. Я устал, Ник. Вик. Я пошел спать. А вы, вы, что, не будете разве ложиться? - Из мрака на него уставились четыре горящих глаза. – А, вы же уроды, блядь, а, а. – Покачался и рухнул на уже остывшее ложе, зарылся судорожно во влажные тряпки. Правая кисть моментально занемела, но задремавшее сознание не хотелось будить по пустякам. Оставшиеся не у дел Шур и Вика вполголоса заговорили:
- А что если ты забудешь о нас, оставишь, уйдешь?
- Не люба я тебе, прогоняешь?
- «Долго юлил Юлий у речки Рубикон, а потом воскликнул – Жребий брошен! – и полез в воду».
Вика усмехнулась, покачала головою:
- А ты совсем не прост, Шу. Не разглядел тебя в своей гордыне твой попутчик.
- Не так: я слишком долго таскал горячие картофины из походного костра. Навострился.
- А, ха, я слышал этот напев. К тебе постучался Опыт, и было открыто.
Макс заворочался, приподнялся и «вывез» следующее:
- Сколько демонов и кровопийц надо, чтобы вкрутить лампочку? Ноль, ибо всем им насрать. Вот именно – если б не Золотко, так без света и жил я дальше. Хороший парень, с полупинка всё схватывает.

Что это за жуткий вой?
Вы когда-нибудь слышали, как кричит выпь?
Фу, я уж думал, собака Баскервилей.
Это птичка овсянка. Овсянка Баскервилей, сэр!
Нет, господа, это третий троллейбусный парк.
Ущипни меня за титьку, это ж мууу…. Мууу… эй, мужики, вы чё охренели, в натуре??
Ребята, стойте, отодвиньтесь, с дороги, олухи – я хочу посмотреть в глаза этой сучке!
Нафик едет на Кавказ защищать свои религиозные убеждения. И это – когда его женщина на четвертом месяце. И АК готовят контртеррористическую операцию. Но я тебе ничего не говорила.
Вика завизжала и поскакала, как была – в красных сапожках на высоких шпильках, по сугробам.
Я надеюсь, мне не надо будет ебать тебя на мёрзлой могильной плите? Ээ, или чего похуже… - Макс с опаской поглядел на товарищей.
Чтоб поднять это старьё, мне не нужны ритуалы такого уровня.
Скажи, что ты в принципе – выше ритуалов и не пользуешься ими в практике? Кстати, а как же Маскарад?
Заткнись.
Вика сосредоточенно уставилась на поле холмиков и рытвин. Хорошо, Валерьянку с собой захватил – и встряхнул сухим порошком в тонкостенной стеклянной баночке.

- АК сшили и выдали униформу. Приятных радостных цветов. Мы будем участвовать в спасательных операциях МЧС, будем помогать при тушении пожаров высокой степени сложности, ликвидировать последствия химических, ядерных загрязнений и работать на поле боя.
- Ба. Люди будут в шоке. Решат, что день открытых дверей в дурке.
- Ага. Только это не к нам пускают посетителей, а, наоборот, психи идут в народ.
- Боюсь, смертность в ЧС резко повысится. Тогда, скажи на милость, как вас содержать? Такую прорву. Трёхзначных номеров не хватит.

Мммать, что это ты делаешь?!
Подойди поближе – узнаешь…
Вика делала бритвенным лезвием полукруглые надрезы на грудях.
«Тень паяца зарезалась тенью ножа»
- У меня в голове роятся такие грандиозные идеи, их так много, они такие яркие и удачные, что я ни одну – слава Древним – не могу выбрать.
- Хоть для примера, озвучь.
- Мы с тобой могли бы жить в европейские тёмные века. Формально – быть монахами в какой-нибудь глухой обители. Я был бы старшим, ты – совсем молоденьким. По мере того, как моё тело дряхлело, а ты мужал, мы бы совершили интересный обряд обращения. Я бы воплотился в какого-нибудь сиротку, кого ты бы благосклонно принял под сень монастыря. А там, глядишь, каких-то лет двадцать-сорок – и уже тебе пора будет искать новое прибежище.
- Это… какие-то трансцендентные прятки?
- Можешь и так назвать. Нравится?
- Чудовищно. Верно, начнутся опять и война, и кровавые сопли.
- Шуля, сокращенно от Сашуля? Можно?
«Вы меня не знаете, и я вас не знаю. Меня зовут Светлана. Я обзваниваю сегодня жителей нашего микрорайона, чтобы задать всего один, но важный вопрос – зачем необходимо изучать Книгу Советов?»
«Неверный номер, сударыня».
Макс повесил трубку.
Книга Советов. Пфф. Знавал он Книгу Советов. Очень такая хорошая книга – и как блины напечь, и как дом построить, и как у ребенка глистов вывести, и как толковую служебную собаку вырастить. Вот это – Книга Советов. А то – Книга. Издранные места царской библиотеки ближневосточного царька с комментариями невежественных фанатиков.
Ты уже давно потерял квалификацию. Так что не больно кичись своими знаниями. Они не более ценны, чем ракушки на пляже.
Спасибо вам за доброту и заботу. Сердце радуется, а печень поет.
Немного театрально одет был Макс. Отрабатывал повинность? Ага, скорее всего, так как фырчал и смотрел исподлобья чаще. На него все любовались, хвалили и боролись за его благосклонность. Штаны шелковые, канареечные, с цветочным орнаментом. Торс его умащивали четыре руки, кожа мягко мерцала, ни единого волоска на теле – всё те же умелые ласковые руки любовно снимали каждую шерстинку кремом с ароматом роз. Ему сурьмили брови и подводили глаза.
«Здесь никто не живет» – появилось объявление на входе в дом в одно прекрасное утро.
- Поздравляю! Слава богам, никто здесь и в самом деле не живет. Странно, вообще-то. Я всегда был убежден, что жить с мальчиком по имени Никто – твоя голубая мечта.
Один столовый прибор на троих.
Пробки выбило еще месяц назад, но, так как каждый кивал на соседа, мол, пусть он делает, чё я-то? – обитали в приятственной тьме. Зев печурки радостно швырял искрами в сидящих полукругом, плечом к плечу, любимых моих персиков. Уголья горели красивыми огоньками, пепел вспыхивал и уносился в трубу.

«Кончай морочить голову. Милые, только не в темноэльфье!! Умоляю... всем, что вам дорого – заклинаю! Просите, что хотите, делайте со мною, что вздумается, только не отправляйте меня в темноэльфье! Я уже вижу, как я приезжаю, а мне уже готова баня и пятеро молоденьких офицеров из Меле-Магтере. Бвааф, во имя Древних, прошу милосердия».
Он был очень смешон, когда говорил это. Макс походил на солиста группы «Хокико». Только сейчас он сдвинул брови хмуро и челочка распалась на две пряди.
«Зовите меня Мубри, мэм»? – удивленно закатил глаза Никки.
«Ты, оказывается, не осведомлен. О, чудо. Ты не маньяк, а чертова лживая гадалка».
«Я твой защитНИК и хозяин. Этого достаточно».
«А я был Принц. Ныне меня не греют ваши тела худосочные. Целый день пашешь, в ледяном воздухе улицы идешь, сквозь сугробы пробираешься, снег за голенищем полусапог, ветер за шиворотом, приходишь: в ванной дубак, в спальне изморозь, и два хладных тела норовят последние джоули сграбастать и присвоить. Видите ли, я для них – пища».
На тебя напала еда? Атака помидоров-убийц?
Вот не надо про помидоры-убийцы! Они… реально существуют. Их много. Они оооо…охотники.

Вышел Макс, закутанный в оренбургскую шаль, а из левой подмышки торчала голова Вальки. Окна скрипели ржавыми шпингалетами, ветер дул в щели, на подоконниках лежали сугробы. Искусственные зеленые, как бы меховые, ковры на полу раньше просто пылились и слеживались, примятые хамскими прогулками по дому в уличной обуви. Теперь они хрустели инеем и рассыпались. Ах, полимеры по-прежнему ненадежны. Кое-где на стенах виднелись робкие попытки не то приклеить, не то отодрать последние обои. Культурные слои их можно изучать сутками, когда вот так вот висишь в гамаке, приспустив одну ногу, качаешься.
«Ник, ладно, я готов понять всё и принять как должное. Но ответь мне на один вопрос – ПОЧЕМУ ОПЯТЬ НЕ БРАЗИЛИЯ??»
«Траеску Румыния марэ, майеста, потому. У Великого Комбинатора должна быть мечта. Иначе – к чему это всё, этот милый сердцу балаганчик?»
Меньше чем за пять минут, пока я одевался и выходил, на улице стемнело. Только что небо было зеленым, а теперь оно – синее до черноты. И лишь серп луны на западном горизонте, и одинокая звезда. Сириус? Я твоя собака. Среди черных каракатиц деревьев желтый корпус поблескивал стеклами глухих, неосвещенных окон. Купол со шпилем, крашенные в грязно-коричневый, смотрелись устрашающе. Гм.
Россия – страна неопубликованных героев. Плед в клеточку и пожалованная с шаманского плеча шуба из невинного полиэстера укрывали моих неспящих персиков. Бессонница сыпала колючий песок свой им под веки. Они молчали. И трудно дышали. И думали каждый о своем – и всё же, такие похожие мысли. Шуля решился заговорить первым – и ничего не сказал. Потом далеким, подземным голосом начал Макс: «Так горько. Я тоскую по Гречкину, хоть и не знал его никогда вовсе. Эта какая-то неотвратимая сила, память извне». Пухлые хохлатые птицы усеяли куст, виднеющийся из окна. Они вертели своими круглыми головёнками и прыгали по ветвям, изредка выискивая и находя что-то под красной корой. «Промоины и проруби – все эти двери и оконца. Конец всему. Я чую, Враг близко». Линейный ущербизм поднялся и потрясал штандартом. На алом полотнище зримо проступали серп и молот.
«Купль содомит суицид» – новая песня Утюгов. Посвящена Нафиком любимому отцу. Поди, догадайся – которому именно?
Вика, злющая, с порога замахала рукой:
- Только посмей начать «А помнишь?…»! Хватит! Заебал меня своей ностальгией! Надо иметь силу не оглядываться назад, а действовать! Ты за всё ответишь, Морион!
К стене отпрянул совсем безусый юноша в смертельно-бледной манишке, топорщащейся от крахмала над мятыми брюками. Манжеты с красивыми запонками из черных камней в серебре смешно и жалко висели на худеньких запястьях. Он не успел надеть фрак. Светлые ресницы переливались радугой дифракции вокруг широко открытых в ужасе зеленых глаз. Правый глаз всё же был уже левого, будто чуть прищурен. На губах танцевала придурошная кривая улыбка. В одной руке он держал полыхающий синим пламенем кубок. Вика налетела, схватила за ухо:
- Я тебе, дрянной мальчишка, дала столько шансов, а ты ими пренебрёг! гордец, нарцисс!
- Уй, ух, пусти, больно, оторвёшь, ухо, падла!
- Ты на кого голос повышаешь, кривой остолоп? Я тебя выпорю, будет наука!
И она принялась потрошить отличный сорговый веник.
На такой аПсурдной ноте Макс в поту и смятении вскочил с матраса. Веяло холодом. Они были вдвоем с Шу. И противно тикающий будильник.

- Милочка, за мои три с лишним тыщи лет стажа я побывал во всех местах и не по одному разу. Ну, удиви меня чем-нибудь.
- Магия крови – одна из сильнейших, доступных человеку.
- Я тебе давно уже не экзаменатор. Мне интересно испытать твой метод. Мне нравится беседовать с тобой.
- Пробуешь купить меня лестью? Я знаю, ты никогда не признаешь меня рОвней. Хоть ты и чист, беспримесный старина М., ты болеешь своим геройским Прошлым. Его корни оставили в тебе глубокие норы.
- Я его пережил. Оно ушло и нелепо сохнуть по нему. Оно, кстати, ничего геройского в себе не заключало. Такое же прозябание и мрак.
- Но ты был сверху.
Будь Максимилиан Валькой, вероятно, вцепился в глаза обидчику. Но гнилостный вкус сока манго вселял какую-то абсурдную уверенность в своих силах. Будто напоминал о чем-то забытом и даровал шанс. Макс только задумчиво качнулся в сторону Никки/Вики и просмаковал глоток густого мангового сока. Ничего не возразил. Ибо так оно и было. Вот уже больше сотни лет назад.
- Мне с тобой целоваться как с конным памятником Салавату Юлаеву. Никакого огня. На губах – медная патина и прогорклые слюни.
- Маленького обижают! Шуля, встань на защиту. Оне мене третируют.
Вика пальчиком указала на Макса.
- Варварвар, - поддразнил в ответ Макс.
Сейчас читатель притопнет ножкой и взбрыкнет – да что за фуфло мне подсунули? Эта книга бессюжетна! Мммм, и будет прав? Смотреть на кривляние неожиданного трансвестита Вики чертовски скучно. Так же, как любоваться на тягучее, клейкое безделье Максимилиана и безыдейный оптимизм Шура Молохова. Включи погромче «Пикник» и наслаждайся – скоро отворятся ворота Ада. Ты уже слышишь его дыхание – ад ближе, чем думалось тебе. Не оборачивайся. И не вертись. Тоньше волоса грань между мирами. Безмозглые ищейки – на, удостоверься, их черепа зияют пустыми чашами – крадучись, на ощупь, подбираются, дрожа от возбуждения. Жертва! Добыча! Силишься смеяться? Поперхнулся? Мне всегда было жалко смотреть «Ганнибал: восхождение». Зачем же автор придумывал оправдание charming людоеду? Почему доктор Лектер не мог ПРОСТО любить жрать человечину? К чему причина? Если это так вкусно… Почему рай светит избранным и посмертно, а Ад гостеприимно ждет любого за каждым поворотом судьбы?
- Знал бы карму – жил бы в Сочи. А точнее – не замути мой рассудок идея о гибриде с Воеводой, обитал бы спокойно на улице Верности и горя не ведал.
- Я тут углядел промах в твоем старом проекте. Похвально, что ты следишь за твоим кошачьим спутником. Но о человеке с душою благородного оленя? Каждый встречный правитель норовит повесить его раскидистые рога как трофей над каминной полкой.
- Уже нет. Он впал в немилость и сослан.
- Тем более. Почему бы не вернуть его в круг твоих друзей?
- Мало мне вас, пиявиц, на моем хребте?
- Оу, крестец пока сдюжил.
- Ну, Викусь, ну, малыш…
- Довольно капризничать. М., мне известно твое истинное имя, и я могу повелевать тобой.
- Почему бы тебе самому не исполнить всё за меня? Эх, надо было тебе не соглашаться и бежать без оглядки там, тогда, на углу у аптеки.
- Её уже и нет по тому адресу. Алкогольный супермаркет и магазин моделиста. И, в таком случае, тебе, Тень, я настойчиво рекомендовал бы отклонить дар Врага.
- Хмф, переиграть партию?
- Теперь уже не выйдет. Ты влез в опалу, и к Врагу тебя не допустят. Тут и дружба с привратником Жаком не поможет. Ты повторил судьбу твоего верного, благородного оленя.
- Он не олень, - Макс показал над головой руками рога. – Я сделал его из собаки.
- Это не важно, юный кудесник, хоть из козы. То, что ты сделал с ним после – всё равно что бросить новорожденного щенка на морозе.
Макс полюбил маленькие томаты. Как их, черри? Кинешь в рот две штуки, надавишь челюстями – и приятная влага заструится вниз, внутрь, живительная. Деревья опять надели изысканные черно-белые трико. Они склонялись над асфальтом, корявыми руками задевая редкого бегущего прохожего. Маньяк-тракторист вновь выехал на большую дорогу. «БУЛ..Н.Я» - висела вывеска над их головами. Прогресс: вчера светились только три буквы. Догадайтесь сами, какие. Голубые тени на розовом снегу. За ветви деревьев цепляется апельсиновое полнолуние. Черной кошкой – напугал! – вертится по дороге полиэтиленовый пакетик: ад снова функционирует, шпионит.

- Да я могу удовлетворить тебя большим пальцем левой ноги.
- А ты самонадеян. Помнится, ты еще и уложить меня на обе лопатки одним левым кулаком обещался. А?
Вика в бесформенной ночнушке до пят пригрелась сбоку в гамаке.
- Как хорошо иметь и мужа, и жену. Чувствуешь, что ухватил у жизни максимум.
- Я рада, что ты полюбил метро. Раньше ты забивался в дальний угол и ехал в коме до нужной станции. Но, согласись-ка, пользоваться электричкой, чтобы в давке потрогать как можно больше мужских задниц – это не выход? Как-то мелко и жалко, после стольких-то побед. Столько жертв принесено, столько убийств и растлений, а всё зря. Даже смешно делается. Намёрзнешься в России, а и в аду уже местечко остыло, инеем покрылось. И забыты все твои заслуги. Жуть.
- Ты чем лучше? Какую выгоду ты получил?
- Ты мыслишь всё в тех же ра(м)ках своей религии – спаситель человечества и нижний мир. Вселенная намного шире. Я не вхожу в эту систему.
- О, великий инженер, подвизаешься на роль помощника господа-творца?
- Муцерра, если творец – это ты, то я скорее опекун господа.
- Тело-хранитель?
- Да, защитник столь ценного сосуда, как физическая оболочка. Я с марсианами согласен, что ты за нее излишне цепляешься.
- Так ты в Маскараде не участвуешь?
- Нет. И я тебе докажу. Я пройду по улице как есть, в удобном мне обличьи.
- Черный гуманоид? Народу свихнется полмиллиона.
- Служу подразделению АК! И будет тогда нас рать. Я презираю тебя.
- Как много слов для Господина Совершенство. Не я ли кормлю тебя?
- Ба! На здоровье! Не далее ста лет назад кровопускание считалась лечебным. Что наши жизни? Простая трансфузия. Ты снабжаешь меня своей живой кровью, а я тебя – своею, мёртвой. Кажется, из каждой молекулы так и прёт твоя образина. Твои гены, М. Или Посторонний В.?
- Хорошо. Обещай, что мы отсюда никуда не будем перемещаться? Никакого уездного Куприянкуприянычска, Фёдоркузьмичска или иного населенного пункта?
- Что, понравилось? Прикипел?
- Да раньше мне здесь каждый чердак знаком был. Каждый двор-колодец. Они такие удобные, не находишь?
- Я веду бытиё моё отлично от твоего прежнего. Охота для меня – работа. Я – почётный загонщик. Никак не хобби. Не могу оценить прелестей зажать невинного юношу в тёмном подъезде и пригубить его горячей крови, разбудить его молодое тело, у-ммм. Нет. Я профессионал. Я пастух недремлющий.
Вика/Никки лежала с отсутствующим видом, уткнувшись затылком в грудь Макса. Её лодыжки даже сквозь шерстяной носок казались сделанными изо льда. Как минимум, из замороженного азота.
- И всё-таки не могу успокоиться. Твоё поведение меня раздражает сильнее перцового пластыря, догадайся я налепить его на промежность.
- Приказывай, хозяйка.
- Вот ещё, ты посмотри. Даже если ты схлопочешь за свои выходки звездюлей от правильных ребят – я и не подумаю тебе помогать. И зашивать тебе череп тоже не буду. Само заживет. Будет больно – возможно, лучше запомниться. По-первости прикольно было наблюдать твои забавы. Но хоть бы вариации новые придумывал, что ли? Все твои ухищрения так типичны. Неужели недополучаешь ласки? Только же хвалился, что в кои веки ты доволен домашним очагом.
Макс не ответил. Вика поджала губы, насупилась. Макс спал. В четвертом часу ночи еле слышимо скрипнули створки шкафа. Большая угловатая тень прокралась из Междумирья, замерла на входе в комнату. Вика приподняла голову, улыбнулась в темноте – вроде как кивает, заходи, милости прошу. Тень почесала себе локоть и живот, примерилась и залезла по балкам купола на самый верх. Движения точны как у гимнаста на кольцах. Ну, или у паукообразной обезьяны, если та не наестся забродивших фруктов. Вика стала невесомой и разреженной, она улетучилась – на её место улёгся вернувшийся Шу.
«И как ты его терпишь столько времени? Хорошо, я – псих, а то умом можно тронуться» - Вика вспыхнула маленькими искорками, фиолетовыми и цвета фуксии. Они разлетелись повсюду и, померцав еще, тоже испарились. 234 решил, что, вероятно, пора и честь знать. Это был салют. Дерзай, и да смилостивятся Древние.
=*=
Разлеплять веки очень не хотелось. На секундочку внутри всё заныло от ужаса – так бывает, когда просыпаешься от воображаемого неостановимого падения. Макс глубоко вдохнул сырой сладко-затхлый воздух помещения. Голова закружилась. Нащупанные плечи были куда шире Викиных. Откладывать пробуждение стало некуда. Беспокойные алые глаза встретили его и – просто обхохочешься – задорная клыкастая ухмылка.
- Тевирп. И когда вы успели поменяться?
- Ты спал. Мы не стали тебя будить.
- О. Я польщен. Обо мне и впрямь заботятся. Разом двое. Так приятно.
- Тебе нравится Вика?
Вот так вот, в лоб, без иносказаний, в гамаке, в четырех метрах над поверхностью.
- Ээээ… эммм… а что?
- Не обижайся только. Никки – лучшее, что было во мне.
- О.
Макс помолчал, додавленный таким неожиданным признанием. Считай, выручальные кольца не в счет. И года ко-эксплуатации. Волны ностальгии медленно схлынули, перестали биться в висках.
- О, - за неимением альтернативы повторил Макс. – Значит, Вика тебе… эээ… тебя… не…. интересует?
- Куда дряннее – этот облик 234 вызывает отторжение. Пожалуй, я ревную его к нему же.
- О.
Диалог получался однообразным.
- Ты ждал случая поговорить со мной наедине о таких… эм… интимных моментах? Кстати, ты откуда вообще? Из Мораньи, Этвасды?
- Надо было многое обсудить, они толковые советники.
- Ксандр и Вася? Да, на них всегда можно положиться. И, вердикт?
- Я теряюсь. Я в неэвклидовом пространстве. Мне нет точки приставить циркуль или транспортир. Почвы под ногами в конце туннеля.
- О.
- А ты? Ты в ней что-то нашел?
«Я подневольный человек, - развести руками. – Какая может быть объективность? Она неглупа, мастерица, прядильщица сетей, она затмевает солнце и луну. Даже Лилит, страшно подумать. Хотя, я, конечно, осознаю её вторичность по отношению к Никки. Но она… свежа, она не изучена, она увлекательна». Осторожно подбирал слова. Чай, не кирпичи с Жёлтой Дороги. Говорящих золотых рыбок не бывает.
- Она утверждает, что всё это, лишь чтобы помочь мне распутать клубки времени. Чтобы я не боялся, был ближе. Открылся. И тогда она поможет мне. Во мне будто пожар. Сам не знаю, во что из сказанного верю. Она сильнее, изворотливее меня. Мудрее. Я влип. Нам нечем мериться. Куда бы не пырнул наугад – всюду пустота.
- Кажется, я понимаю тебя - мы влипли, - с нажимом произнес 285744ИУК.
- Да неужели ты всерьез думаешь, что-то изменилось со времен Заговора? У-и, суть всё та же. Я уверен, я слышу прежний мотивчик. Только тебя, беднягу, не разумею. Что тебе во мне? Старая легенда? Она сгнила. За несколько десятилетий сменить три… три? или больше? – тела, лица, биографии. Каким надо быть одиноким идиотом, чтобы ко мне приклеиться и бежать вослед?
- Ты обещал не клеветать на себя, - прошептал Шу, самозабвенно целуя выдираемые из ладоней пальцы, плавно растирая раскрытой горстью рёбра под сбившейся рубашкой. Потерянные пуговицы провалились в ячеи гамака, покатились по полу, ускакали в щели. Неловко ворочаясь в ласковом плену, М поводил головой и шипел:
- Как некстати, Шшшшу, да дослушшшай же меня, я не нарывался на изобилие жалости и страсти. Перестань, ку…
- Видят боги – не могу. Я буду нежен, стократ нежен. Ну же?..
М прикусил язык и перестал бороться. Только недоуменно и раздосадовано смотрел, и кривил губу – пережевывал положеньице. Разоблачен наполовину. А вот и штаны полетели вслед за пуговицами.
- Хорошо-хорошо, но давай не в гамаке? А то чувствую себя фигово, словно муха в паутине.
Они спустились. Прелюдии отняты и выброшены вон. Нескончаемый фарс, эти смешные конвульсии и отдача – на, живей же, нет, постой, постой ещё…. Всё. Перекур.
- Славно побарахтались? – мрачноватый тон взят для шутки, и брови у переносья морщинятся. Прям – былое и думы.
- Сколько раз я говорил тебе – завязывай с курением? – тоже немного психованно отгрызнулся 285744 ИУК.
- А в чем тогда искать отдохновение? Не так уж я, по сравнению с прежними годами, много и курю. Смотри – тут написано супер-легкие.
- Неправильно. Там должны печатать: супер-рак-легких.
- Ай, да что мне будет, защитнички? Во мне целый табун здоровья, всех не перетравят, никотина не хватит.
Валька обалдело следила за ними из корзинки. Хоть бы звук издала – нет, щурится, лукавая, любуется. Понимает. Ах, она совсем не проста! Курить расхотелось. Затушил сигарету о шершавую стену, поставил локти на колени, уронил голову на ладони. Мрааааак.
- Ну, может быть, я лопух? Меня опять обдурили смышленые ребята? – подал голос Шур, несмело подвигаясь к Максу. – Я только хотел продлить мгновение. А они предложили свои услуги. Никки ведь маг.
- И не только маг, но и мог, - невесело, нет, складывалась беседа. – Я стерплю, пусть подавиться. Я и в сам деле по уши в долгах. В очень нехороших.
Приоткрытый рот подёрнулся. Будто в трансе, Максимилиан начал бормотать несвязные слова. Тарабарщина разом на нескольких языках. Молитва? Проклятье? Обет?
- Дружище, не надо… - мягко успокаивал его озадаченный Шур, вдруг боясь прикоснуться к нему. – Хочешь чая с печенькой?
Макс прервался, удивленно посмотрел на спутника, поморгал.
- А, валяй.
Мирно проследовали на импровизированную кухню. Было холодно (впрочем, как всегда), Максимилиан накинул на плечи одеяло. В красном зареве печки он смотрелся аборигеном одной из Америк. Шу бесхитростно любовался своим другом. Ничто не мешало, не сковывало, не тяготило. О, печеньки! Сила ваша безгранична! Будто буря ушла, небо очистилось, и веет озоном насыщенный ветерок.
Тут надо рассказать, как проводит время 285744 ИУК (известный ранее как Александр Молохов). Да, конечно он сам не свой до растениеводства. Вскапывать, рыхлить, прорежать, поливать, удобрять. Ну, да, ну, да – любить своих преданных мертвецов. Близких и далеких. Но это не займет и трети бездонной прорвы Времени. А хочется еще как-то создать уют в этом покинутом доме. Деньги 234 не приносит, предпочитая снабжать «семью» готовыми изделиями пищевой и одежно-обувной промышленностей. Так вот: Шур собирает по свалкам всевозможные ненужные выкинутые вещи. Часто – почти новые, ни разу не использованные, годные к употреблению. Таким путем перекочевали в дом набор пластиковых табуретов, антикварный самовар, коробка подмокших вафель приторно-апельсинового вкуса (да простят мне упоминание цитрусовых, о, святые мандарины!!), симпатичный радиоактивный столик для детской, весь в диснеевских Винни-Пухах, невиданное число пакетиков с кофейным порошком и два кривых посеребренных подсвечника. Я уж не говорю о рулонах бракованного толя и почему-то действующем дряхлом телевизоре (дети, а вы слышали когда-нибудь о транзисторах?..) И - Печенье. Горчило, и Валериану было не унять – она чуяла запах мышей, но ведь это – то самое, Королевское Датское Печенье С Кусочками Шоколада или Джемом! И пусть весь мир отсосёт…
Из диплосони по гулким комнатам разносились тяжелые звуки сарабанды в исполнении похоронного оркестра «Абстрактный Дух». Максимилиан подливал кипятку из антикварного самовара, дул на блюдечко, давился печеньем и исподтишка следил за Шуром. Какая ягнячья кротость у того на лице порхала. Дыхание ангела. Почему в этот беспросветный, мутный час не нашлось поблизости художника? Это лицо достойно Сикстинской капеллы. Или что там? Фра Беата Анжелико слег бы, узнав, что упустил шанс писать Сашку Молохова. Так бы и заболел.
- И как нам быть? Я представляю, ты копаешь под Вику, но она не съедет. Она – госпожа. Гм. Глава нашего цирка-шапито. Только сегодня на арене – безногий и слепой богатыри!
- Она отнимает тебя у меня. Она отнимает у меня Никки. Она невыносима. Затычка в каждой бочке.
- Устроишь контрреволюцию? Попробуешь уговорить?
- Пока подожду. Надеюсь, она доделает, что хотела, и или вернется взад, или окончательно съедет.
- Ну, только рази-и-и с катушек, - неприкрыто зевнул Макс. Май мэдсин куин Валериана коротко мяукнула у ноги – просилась на руки. Покосилась на Шурика, весьма таинственно подмигнула и заурчала портативным моторчиком на холостом ходу.
Воскресенье, утро, зима. Солнце пробивалось в затёртый соседними домами дворик и оттуда – уже освещало кухню. Молохов вздрогнул, будто тоже задремал за компанию, и вот луч ожег ему щеку. Он медленно встал (скрипнул отодвинутый стул, глухим треском отозвались рассохшиеся доски пола, пробежал вспугнутый паук) и ушел в дальнюю комнату, где хранил чемоданчик с ампулами. (Йаду, йаду мне!) Максимилиан второй раз за неделю запоздало вспомнил, что забыл, какую обувь раньше носил Шур. Кеды с рваными шнурками? Коричневые ботинки с круглым носом, чуть стоптанные внутрь? Хмм. У того совсем не было зимней одежды. Никогда не водилось. Всё какие-то продуваемые плащики и кургузые пальтишки.

Вишня с коньяком, чернослив с водкой, ромовые яблоки – пожалуй, это перечисление не всех типичных начинок шоколадных конфет, что исправно приносил 234 после тяжелого трудодня. А в комнатах, на повторе, круглосуточно громыхала траурная песнь «Абстрактного Духа».

- Что… что это за ифриты?!
- ЗдорОво, Нафик. Я пришел проводить тебя в поразительный мир инвалидов. Если ты щас же не капитулируешь.
- С какой стати? Я веду святую войну, и никакие черти меня не уговорят. Прочь с дороги! Или я взорву тебя! У меня граната!
- Трепещу, - Никки/Вика отступил на полшага и исчез.
Нафик только нахмуриться успел, как полетел наземь, с почти вывернутой в плече рукой. Граната куда-то подевалась с негромким хлопком. «Так, щенок, слушай внимательно». Нафик сумел что есть силы изогнуть шею и разглядеть у себя на спине чудовищную лягушку, вылепленную из смолы. Или черного кузнечика. Безголового. «Я друг твоего отца. Я обещал, что пощажу тебя. Более – тебе никто не причинит здесь вред. В этой вашей бойне. Хорош, поиграл в «войнушку» - возвращайся домой. Где у тебя дом-то? В Канаде? Я туда без визы тебя подкину, не переживай. Ты, главное, выбрось эту тупую затею. Происламский экстремизм».
- Капитан Мамочка и лейтенант Пачкулин, третий взвод. Докладывайте.
Офицеры вели себя сдержанно, их лица застыли каменными барельефами египетских монументов. Особенно сходство было заметно в профиль.
«Улыбайся, парень. А, хотя, нет, можешь не напрягаться. Спи, моя радость, усни…»
Нафик ослаб и безвольно повис в объятьях нападавшего.
- Вы видите, нашел наконец нашего информатора. Нафанаил Хой-муслим Аль-Хаззрэд. Спасибо ему скажите, если б не его ребята, провалилась бы операция. Кстати, их тут еще семеро должно быть. Вы их сразу узнаете: такие щуплые и вместо автоматов – электрогитары.
- То-то я смотрю – больно они странные для смертников, пропагандирующих джихад. Значит, это наши?
- Наши, наши.
Вдалеке заиграл гимн: «татара-татара-татара-татара…» - прям-таки слаааавься народная республика Татарстан.