Анна Эриш - про картину: св.Иосиф так углубленно помешивает ложкой суп в котле, что не замечает явления волхвов.
*
Скакал Чернокнижник в девяносто седьмом годе по Питеру на одной ноге, что твой Колобок: я от Смерти ушол, я от Люцифера ушол, я из психиатрички ушол, я от следствия ушол... С Витькой и Шуром уже наигрался, забыл, бросил, с Федей (будущим Григорашиком) дружбу свел, с Байроном и Полли, с Жаком 'ле Жибе', Алексеем 'Лехом' Рогозиным... Да много ли их, готовых дать кровь в обмен на наслаждение? И вот, разведшись в очередной раз с Маргаритой, заглянул в милый подвальчик с приветливой вывеской "ЛАЗУРНЫЙ МАХАОН". Шел четвертый час ночи, туман, сырость, а голубые неоновые крылышки вспыхивают, дрожат, манят голодное сердце. Открывший дверь оказался сам управляющий, пф, пф, он ведь уже отпустил сотрудников по домам, а сам засиделся, подсчитывая баланс, и не ведая, что творит, пригласил упыря в свой дом.
В свои пятьдесят семь Александр Заможский выглядел ну никак не больше, чем на сорок, а в скупом свете абажурчиков - и вообще на тридцать с копейками. Он всегда следил за собой и очень тщательно ухаживал, мылся-брился сто раз в день, посещал салон красоты, блюл строжайшую диету. Он был тогда живой и теплый, очень-очень деятельный и увлеченный. На нем был тонкий белый джемперок с плетенкой 'в косичку' на груди, черные, обтягивающие ляжки брючки с едва заметным серебристым узором под кожу питона и темно-коричневые элегантные ботинки, будто из бабушкиного сундука, явно он их не снимал с шестидесятых. Ну, а что? Качественная кожа, немецкое производство. От добра добра не ищут.
Его губки матово блестели, полированные ногти были чуть длиннее, чем принято у мужчин, и овальной формы, бровки 'в ниточку'. Одна прядь челки покрашена в рыжий. В правом ухе - миниатюрная сережка-гвоздик, просто шарик металла. Надушен как полевой букет.
Жил он в то время в своей большой квартире у Московской заставы, тоже еще бабкино наследье, а на даче, за городом, в доме с яблоневым садом - его жена с двумя уже взрослыми детьми. Нет, они с Аделаидой Самуиловной не разводились, никогда не скандалили и продолжали видеться каждый день. То, что они спали в разных кроватях, - так это не сегодня началось. Даже, вернее, никогда не заканчивалось. Ксандр был близок с ней лишь в первую брачную ночь и еще однажды, когда она очень попросила. Они любили друг друга, терпели друг друга, слушали и помогали, но эта теплота была всегда такой осенней, такой утонченно-интеллигентной и как бы стыдливой, негромкой. Аделаида Самуиловна была женщиной того типа, что признают в себе недалекий ум и считают себя годными лишь на домоводство и взращивание детей. Нет, она не была круглой дурой, конечно. Она всё прекрасно понимала. Без слов. Она навьючила на себя быт и заперлась там. У мужа своя голова на плечах, он позаботится и о своих нуждах, но так, чтобы шито-крыто, чтобы не возникало неловкости или, не дай Бог, ревности, он семью никогда не забудет, она и дети - его главное сокровище, главная цель. Он ведь в самом деле никогда не позволял себе ничего лишнего, держался подальше от приключений и неприятностей. Светлая головушка, добрая, мягкая душа. Просто когда-то, когда он еще совсем был мальчиком-подростком, его чуть не унесло с ленинградскими беспризорниками в ужасно недружелюбный криминальный мир. Одного непродолжительного срока в колонии для несовершеннолетних ему хватило на всю жизнь. Он всё делал, чтобы никогда не соприкасаться с этим дном. Да, конечно, Заможский продолжал приворовывать, но по чуть-чуть и гораздо осторожнее, неявно. Горбатого могила...
Пан Заможский ставил интересы семьи и дела выше своих собственных. Прежде, когда он был моложе, в армии положенное отслужил, а потом в одной известной гостинице проработал много лет, администратором при роскошном ресторане. На чаевых поднялся. Пару сервизов по-тихоньку, по предмету, уволок да выменял у иностранных товарищей на спиртное пластинок и книжек. Детей вырастил, слава Богу, были одеты, обуты, ночи не спал, ветрянку-коклюш-краснуху, зубки-ссадины-коленки, первые любови - всё испытал... Воспитал две разумных, честных, самостоятельных личности. И вот - Оттепель, Перестройка... Свобода!!
Нет-нет, Александр Заможский цену себе знал и да, продешевить боялся. Так что за всю жизнь у него не было ни сколь-нибудь серьезных романов, ни треволнений, ни желаний. Он был влюблен разве что в себя. Платонически и взаимно. А 'богеме', всяким молодым чертякам-бунтарям-непризнанным талантам он благоволил и покровительствовал, это да, но держал их на некотором расстоянии. Он со всеми готов был поделиться (не в ущерб себе) и душевным теплом, и советом, и крышей, и пищей. И их к нему влекло. И каждый из них находил приют и отклик, но редкие из них оказывались столь интересны и приятны Заможскому, чтобы допустить их чуть ближе... Да и то сказать, животные страсти ему претили и не приносили великой радости. Скорее, сплошное разочарование.
Нет, он не стал воровать больше, чем ему было надо. Но ежели все хватают, чиво же не принять участие?.. Но - с умом, избирательно, с претензией на шик и вкус. Все хватали турецкие кожанки и японские телевизоры - пан Заможский из Дома Культуры выносил под полой дореволюционные издания и каталоги Рембрандта.
Нет, он не принялся сразу же всем подряд говорить открыто, что он - гомосексуалист, лихорадочно искать партнеров по играм и целоваться при всех с бывшими своими мальчиками, теперь уже - по большей части бородатыми людьми искусства с разной степенью успешности и/или деградации. Он посчитал это неблагодарными хлопотами. А вот открыть кооператив, своё маленькое, частное дело...
И вот уже пять с лишним лет он владеет, 'раскручивает' и совершенствует своё вначале - небольшое кафе, теперь - вполне приличный, дорогой и фешенебельный клуб. Да, это ночное заведение и посетители, чего уж таить, люди не без греха, что часто доставляло Заможскому проблем. И закрыть его старались все кому ни лень, гнездо порока, куда мир катится, куда власти смотрят, газвгат, кагаул, кощьмары! И сами гости-клиенты порой сплошь и рядом хамы и плебеи, да-с, случалось пару раз в сводки милицейские угодить, по больницам-судам помотаться, доказывая, что сажа бела как первый снег. Время дикое, опасное, бандиты-головорезы, разборки русской мафии. Выбивают денежку за аренду. Грозят выгнать вон, уж больно место богатое, в центре, на пересечении многих дорог.
Нет, он под видом клуба не содержал притон, голубенький бордель. Что вы, что вы! Но некоторым, что очень обидно, подчас 'своим' же, это было не объяснить. И тут... Как в сказке... Не кручинься, старче...
Открыл дверь - и пригласил обогреться. И налил дорогого вина. И выслушал. Красочные схемы, достойные сына турецко-подданного. "Ты мне люб, иди ко мне, я обеспечу тебе защиту и успех." Порядочный вор еврейско-польских кровей повстречал, как ему показалось, ну чуть ни шанс на миллион. Гость нежданный, явившийся ночью, весь в черном и алом, чрезвычайно длинный и костлявый, говорил много, громко и убежденно. И вина выпил, и слов площадных не стеснялся. "Александр Заможски, водолей. - Влад Цепеш, скорпион." Играл словами и смыслами, ласкал коленку и обещал горы золотые. И, то ли гипноз сработал, то ли что - закоротило, заискрилось, понеслось!
И был он горяч и жаден, и слышать не желал отказа, нет, не смотри на меня, но - на колени, молча, повинуйся.
"Молись за меня, молись на меня, отринь твоего Бога, он мертв, прими меня, меня, я - твой господин, я - единственный центр Вселенной, вокруг меня всё вертится, я - Черная Дыра, в меня всё неизбежно падает и пропадает, пропадает, пропадает..."
Влад открывал свою Легенду про себя частями, приучал своего нового фаворита к себе и своему вИдению мира постепенно, он его деньгами приманил, пыль в глаза пускал, ручки целовал, танцевал с ним старомодные танцы. Позволял себя поучать и развлекать, а сам подкидывал разные халтурки, счета-фактурки и крышевал заведение Заможского. И по одинке знакомил со своими любовниками, и подпитывался его кровью, и подталкивал к экспериментам. К тому, чтобы полностью подчинить себе этого смертного. Пока еще Влад сам нетвердо понимал, зачем, Саша был просто материалом, глиной, из которой он намеревался слепить себе Безупречного Воина. В далеком, весьма далеком будущем.
Влад был для Заможского чем-то неожиданным и неминучим. Он как будто тот запоздалый попутчик, что ставит ногу в закрывающиеся с лязгом автоматические двери и садится с тобой на лавку в последней, пустой электричке. И ехать вам долго. До конечной - и далее. Бесконечно. По кольцу.
Нет, живой Заможский не был робким или прям уж такой жеманной куклой, верти мной, как тебе любо. Не лестью, не угрозами Влад покорил его. И даже не этим лоском нувориша. Да, в натуре Влада всё было варварским, и гнев его, и страсть, и гордость. Но в нем оставалось место и для Истории, поэзии, музыки. Его острый слух, его вечно голодный взгляд, его неспящий разум и твердая память. Знание языков и - внезапно - хороших манер. Да, это всё, нахватамшись по верхам, и соседствующее с дремучим невежеством и звериной грубостью.
Покатилась головушка... Алчность сгубила старую ученую мартышку. Александр сначала всерьез полагал, что сумеет справиться со своим бурным любовником. Привить ему больше такта, разума, или хотя бы сделать так, чтоб кругом не летели невинные головы с плеч, чтобы никто больше не страдал. Но сил одного Александра, смертного, для закрытия этакой титанической амбразуры оказалось мало. Шур подтвердил, увы, он - психопат.
Заможский, живой и настоящий, из плоти и крови, недолго был пленником владова магнетизма, донором и участником танго а-ля-труа и катренов едва не по букве маркиза де Сада, стопитьсот ночей Содома. Как и все прочие, он был разжалован и изгнан, как только перестал быть нов и интересен Владу.
Влад не обращал его в вампира при его первой, земной жизни. Но Александр был допущен до всех тайных ритуалов и сотонинских обрядов его Клана. Другие фавориты Принца Пиявок были Саше З. симпатичны, он по-настоящему сблизился и подружился с Федей-Григорашеком, с Шуром, и, особенно, - с Виго.
*
Поехали со мной к ребятам.
Чито я там забыл?
Трахаться будешь!
Чего ради я буду тратить время и энергию на незнакомцев, когда у меня есть ты? Мне достаточно, помилуй.
Повертелся перед зеркалом, оглядел спину, зад, бедра.
Ох, опять ты мне наставил засосов... Как я теперь домой пойду?
Не ходи. Оставайся со мной.
С ума спрыгнул? А это, это?
Ну прости, царапнул, подумаешь.
Ты только вчера с горы спустился? С какой?
Э, далеко, в Мунтении. С Кэлимана.
Ума не приложу, как я тебе так позволяю... Ужас...
*
Саша З.: Паг'ижское дно?... помилуйте, дно Парижа ничем не отличается от дна Ленинграда.
Влад: а ты там был, в Париже-то?
Ксандр: я-то? Таки-не был. Мои знакомые рассказывали.
Влад: с этого места поподробнее. Кто такие?
к...к....кондитеры!
*
Внезапне! Юмор от меня. Логика логична. (Арсену лишь бы этакая идея не пришла, а то армянское радио заработает. И - потратит)) Ведь не спроста наш милый Ксафа кренделя выписывает и слух музыкальный развит. И-и-и! - подумала я-автор. Да ведь он, небось, заботливой бабушкой был записан в дом пионэров на БАЛЕТ с малых лет. С музыкальной школой не сложилось, не срослось, а танцам он лет десять-то отдал, воистину. С пяти и до пятнадцати, ей-ей. Ну ты представь эту прелесть... У станочка... Правда, конечно, и тут он был не велИк талант, но очень старательный мальчик - хвалили его бедагоги. Нет, это прям видится мне кадром кинохроники... Сорок пятый год. День Победы. Парад. Осень... Неловкий еще, угрюмый от сосредоточенности, пятилетний Ксафа в белых носочках и черных трусиках, повторяет за учительницей движения и держит спинку...
Блин... В голове у автора всё помчалось и поскакало кубарем... Вай... Я же будто волшебные окуляры надела. И вижу в подробностях ВСЮ его биографию. И каковО это было нашему тонкому, нежному и ПОЧТИ честному загреметь в юности под суд. И сесть за кражу. Конечно, он сдал всех. И, конечно, они это ему припомнили. Почему его и не взяли в комсомол и компартию: из-за того, что сидел.
Почему сам-друг Ксафа так печется, чтоб все были накормлены-напоены. Потому что он из семьи коренных ленинградцев, и сам - да, эвакуированный, но - дитё Блокады. Тут не то что корочку, тут и крошку хлеба... Да, в каких-то ситуациях это всё выглядит, наоборот, как скупость.
Тетя Рая, небось, в театральной мастерской Александринки костюмы шила, а тетя Соня во всесоюзной гостинице работала, она-то парня туда и пристроила, после армии...
Сын Ксафы вполне мог стать журналистом. Сына зовут Борис Александрович Фейдельман (он взял себе как псевдоним девичью фамилию матери), и он в Первопрестольную переехал... Думаю, про новости культуры и искусства статейки пишет. Сыну щас где-то сорок восемь лет. Между его детьми разница восемь-девять лет, дочь - старшая, у неё трое детей, на данное время (реальность "Послесала", осень 2015) она уже пенсионерка. У сына - двое, но один неродной. Аделаида Самуиловна Заможская (жена Саши) уже умерла в нашей реальности. А вот сам он... Я-автор... Не знаю.
*
Дверь была приоткрыта, на стене - нет кнопки электрического звонка, в прихожей полумрак, пустота, два огарка, воткнутых в тяжелый серебряный канделябр на пять свечей, давали мало света.
- Добрый вечер, Федюша. Не ожидал тебя здесь застать.
- А, здоров, противненький! <обнялись, поцеловались в щечку> Зачем пожаловал?
- Документы привез на подпись. А чито, свет мой ясный, он-таки дома или забыл про уговор и уехал?
- Да дома, дома, проходи, раздевайся.
На Фёдоре (впрочем, близким друзьям он разрешал себя называть и ФедОрой) были мешковатые джинсовые брюки-клеш, приспущенные таким образом, что, простите, округлый зад выпирает и спереди срам едва прикрыт (ага, проказник, ходит без белья), белая майка-сетка и сверху - рубашка-гавайка с огромными огненными магнолиями среди изумрудной листвы. Саша З. - в кремовых брюках от делового костюма, отглаженные стрелочки, белая рубашка с коротким рукавом, в мелкую полоску, на шее - изящный шелковый шарф, туфли начищены, сверкают. В руках - туго набитый портфёй. Божечки, до чего они оба миловидны, стройны, женоподобные сердцееды.
- Не стой тут как столб. Проходи. Он или дрыхнет, или лается там со своими... Я ужинаю, аливенце, красное вино, будешь?
- Нет, благодарю. Я здесь подожду.
Присел на кушион, премилую козетку зеленого бархата. Огляделся. Всё вокруг выглядело неопрятно. Пыльно. Разбросаны какие-то вещи. Посреди гостиной стоит таз с замоченным бельем, лежат платяные щетки. Более всего походило на разбойничий вертеп. Или, что во дворец Матильды Кшесинской после захвата власти Советами въехал цыганский табор.
Федя ушел на кухню и оттуда время от времени окликал Заможского, к которому у него неожиданно накопилось много вопросов. Ксандр посидел минут пять, отвечая вяло и невпопад, поглядывая на часы. Влад назначил встречу ровно на девять, а он приехал немного заранее. Потом встал, побродил по Зеленой гостиной, поводил острым носом из угла в угол, разглядывая детали убранства. Задавать вопросы слепому - почему нет у богача в доме электричества и нет зеркал? Ему-то что? Он всё равно не видит, бедняга, вечно во тьме. Варварская роскошь соседствовала с грязью и повседневностью. В настоящей золотой вазе из скифского клада лежали горой окурки. Гобелен рейнской мануфактуры с великолепной сценой псовой охоты сорван со стены, кое-где прожжен и заляпан чем-то бурым, валяется как коврик.
"Да. Да. Ну. Аркцыд, пэнсарь... Ку мя пянтру лей, ши... А? Де че? Ну. Фесцинэ лянты. Ахахахаха! Че ворбэшц? Да. Киамарэ. А тоамна, пляке. Бун." Хозяин показался на минутку в дверях другой комнаты, с мобильником у уха, кивнул Заможскому - "буны зиу", снова исчез в темноте. Черт, да он же совсем голый.
- ...Ты меня не слышишь, эй? Оглох, часом? Или отвечать не хочешь? - Федя прошел из кухни в ванную. Саша З. стоял в нерешительности у закопчёного медного треножника, держа двумя пальчиками обложку старинного черного манускрипта. Сунул и туда свой любопытный нос. Закладкой там служил тонкий нож с белой костяной рукоятью. Пожелтевшие, хрупкие пергаментные листы. Исписаны двумя почерками. Латынь. Алхимические знаки. Зарисовки с натуры. Даты. Понял немного, но вполне достаточно. Захлопнул.
- А, чито? Прости.
- Ты к вещам его лучше не прикасайся. Он этого не любит. Заметит, что трогал, голову, конечно, не оторвет, но... Лучше не зли его. Тебе везет, он сегодня в хорошем настроении. Может, даже, живой уйдешь.
- Чито?..
- Влад ведь, это самое... зловещий мертвец, дьяволопоклонник и кровопийца. А ты думал, он просто дурно воспитанный, нахальный вор? Хотя, нет, не боИсь, конечно, я не в буквальном смысле. Ты ему нужен. Для другого. Он на тебе покататься хочет. Я серьезно. Как ты насчет... любви втроем?
- С кем? С тобой и с ним? Это как-то... Излишне... фривольно.
Мимо его лица бесшумно пролетела большая летучая мышь, резко взмахивая крыльями. Саша З. побелел лицом.
- Я хочу только подписать бумаги и уехать. Мне безразлично, чито у вас за соглашения... Союз...
- Да я у него тут живу как у Христа за пазухой, миль херц. Со мной он ласков. Сам себе завидую. Я - его придворный шут.
Они стояли, одного роста и телосложения, в полушаге друг от друга. Улыбались кривовато, как два авгура. Федя уговаривал нежно, на ушко, изредка чертя легкие узоры по бархатистой коже рук, и выше, и дальше, вдоль лопаток под тонкой хлопковой тканью. Целовал, шепча:
- А, как?.. Хватит пороху? Влад тут себе содержит маленький гарем. Согласен стать еще одним наложником?
- Извини, Феденька... Для меня это не больно-таки заманчиво. Ты знаешь мои предпочтения. К тому же, я повязан по рукам и ногам. Ты свободен, как птица, ни дома, ни семьи, ни работы, где пригреют - там и гнездо. А для меня? Года уже не те. Одно дело - мечты, фантазии. Иное дело - вот так вот, как ты просишь... Это... небезопасно.
- Да ну тебя совсем! - Федя рассмеялся, ущипнул за бок. - Ломаешься как <...>. Упрашивай еще его. Нашел божью пташку. Это я-то, намекаешь, иждивенец? Да я - инвалид! Ну и <...> с тобой. Ты просто подумай, голуба, пока тебя подобру-поздорову просят.
- Да это неизвестно насколько растянется. Я не могу... заниматься подобной...
Их прервал Влад, пришедший из глубины своей бесконечной, подобной лабиринту, темной квартиры. На нем был черный как уголь отлично сшитый итальянский костюм, лакированные штиблеты с узким носком, красная рубашка цвета свежей крови. В расстегнутый ворот видны ужасный шрам на горле и впалая безволосая грудь. Бледная кожа, будто антрацитовые, глубоко посаженные, внимательные и насмешливые глаза. В крупных волчьих зубах зажата вонючая папироска. Он разговаривал отрывисто, громко, гулким низким голосом.
- Буны сяры. Принес?
Взял в руки портфель Заможского, нажал на тугие пряжки, встряхнул, покопался в содержимом. Глянул мельком, хмыкнул, щелкнул пальцами - всё испарилось.
- Но мы договаривались сегодня...
- Завтра, лучэдорул, завтра, меу флор... Чего вы тут сидите у дверей, удрать решили вдвоем, бедные мои педерасты? - потрепал Федю по волосам, обнял обоих за талию, повлек за собой. Обратился к Заможскому: - Пойдем со мной. Будешь паинькой - даже не укушу.
Они вошли в следующую гостиную, Синюю. Здесь были полы из черного и серого камня, плиты выложены в шахматном порядке и по числу - шестьдесят четыре. Камин, три огромных кресла, похожих на царские троны, с головами грифонов, вырезанными на подлокотниках, обтянуты кожей, с рядами латунных гвоздей. Стены задрапированы тяжелыми бархатными занавесями с золочёными кистями. В двух симметричных альковах - коллекция рапир и стилетов вокруг потемневшего герба и 'Звездная Ночь' ван Гога. Обдал струйкой крепкого табака, затушил дешевую папиросу меж двумя черными ногтями, бросил тут же на пол. Обернулся к Федору:
- Ты поел? Чистый?.. Ты с ним поговорил?.. Присаживайся.
Силой усадил Заможского в громадное кресло по центру. Камин горел, но его пламя не давало тепла, только колеблющийся свет. В комнате было зябко, откуда-то по ногам сквозило ледяным холодом, посреди жаркого лета. Чтобы почувствовать себя уютнее, Ксандр снял ботинки и забрался на кресло с ногами, забился в уголок. Федор - напротив, лег поперек другого кресла, выгнулся всем телом вызывающе, раскинул ноги будто распятый мученик или балерина. Пожаловался хозяину:
- Он мне ни да, ни нет не говорит. Цену набивает.
Влад сел в третье, свободное кресло. Его глаза в темноте неожиданно засветились как у ночного хищника, когда он посмотрел в упор на Ксандра и заговорил с ним. По-немецки.
- Не понимаю. Я тебе уже не люб? Послушай-ка меня, любезный. Тебе предложение делает принц Сагидский, князь земли Залесской, воевода Мунтении, победитель при Косове, рыцарь ордена Дракона. Я вижу, ты нужный мне человек. Ты умен, образован, прекрасно воспитан, обладаешь вкусом и идешь на уступки. Всё верно? Я тебе такое щедрое предложение сделаю, как никому доселе. Я даже разрешаю тебе покамест исповедовать твою веру. Ты ведь веришь в Бога, мой мальчик?..
Заможский молча смотрел в эти колючие волчьи глаза и ничего не отвечал. Вообще его семья все сплошь были убежденные коммунисты-атеисты в трех поколениях.
- Учти, друг мой, я один раз говорю. Я спрашиваю тебя, надеясь на твой очевидный интеллект. Меня удивит и будет мне неприятен любой ответ, кроме согласия. Чем дольше ты заставишь меня говорить сегодня, тем меньше ты себе выторгуешь свобод, <...>. Я не обманываю тебя. Я даже обещаю - я! Я! Я клянусь! - не наносить тебе большого вреда. У меня уже есть безвольный раб, слуга, твой тёзка, его зовут Александр. Я вас скоро познакомлю, и ты убедишься, что я тебя не обделил. Ты вправе даже остаться при своих пристрастиях, перверцул найба... Я не стану тебя принуждать к большему, чем ты охочь мне дать добровольно.
- Помилуйцем, но всё, что вы говорите... <бред сумасшедшего>
Влад нахмурился, зрачки его искристых зеленых глаз сузились, и он откликнулся на мысленный укор:
- Да, я, увы, душевно нездоров. Это так. Ты нужен мне в первую очередь как поверенный, со-товарищ. Но я не думаю, - он подчеркнул интонацией, вставая, - что ты откажешь мне в небольшом одолжении. Понравилось ведь в прошлый раз? Полюбиться и в этот.
*
Шуряйка: Ой, бля!! Ну и срач...
Ди: Наводить в доме порядок - женское занятие.
Шу: Пф! А ты чем занят? Завоеваниями?
*
Официант: "Добрый вечер. Что будете заказывать? Напитки, закуски?"
Ди, пристально глядя ему в глаза, скалясь: "Я люблю пить молодую горячую кровь. Но бог с тобой, юноша, несите текилы с солью."
Уже были выпиты текила и вермут. Лед таял в бокале мартини. Ди посасывал корочку лайма. Наконец, освободившись, в зал подоспел Заможский. Очарователен, как всегда: узкие коричневые брюки, белая сорочка, вязаная кремовая жилетка, галстук-бабочка, косой пробор, танцующая, летящая походка и две капли сладких цветочных духов. Ди посмотрел на него, на пустые бокалы, снова на него, и, дразня, облизнул сухие тонкие губы.
- Садись с нами. Мой спутник - Шурик Молохов, я о нем тебе рассказывал. Это ВЛАДелец клуба, тоже Саша, вот совпадение.
Обменялись проникновенными взглядами.
- Здравствуйте. Александр Заможский, водолей. Рад, сердечно рад знакомству.
У Влада не шее, чтобы скрыть уродливый шрам, под кроваво-красной рубашкой, повязан элегантный черный шелковый платок с повторяющимся принтом в виде головы Медузы. На пальцах правой руки - тяжелый орденский перстень с рыцарским крестом и драконом, кусающим свой хвост, и массивное кольцо с черным камнем, вырезанным в форме глаза. Официант уже запарился менять ему пепельницы. При виде Саши З. Шурик заулыбался и стиснул зубы, и стал коситься на стены, - чтобы не заржать в голос. "Анекдот вспомнил," - объяснился на их вопросительные взгляды. Сам подумал про хозяина и его заведение: "Цирк!"
Вообще в такого рода месте Шур оказалась впервые. В его представлениях гей-клуб - темная дыра, грязная нелегальная забегаловка, где крутят порно, гремит дискотека с хитами восьмидесятых, вроде "Это грех", "Мучительная любовь" или "Я выживу", и полураздетые парни в черной коже и их феерически разряженные, накрашенные женоподобные дружки пьют, балуются дурью и трахаются где попало всю ночь напролет.
А тут? Очень чисто, светло, уютно. На стенах развешены вовсе не эротические мужские фотографии, а репродукции со средиземноморскими пейзажами, портреты див синематографа, звезды театральных подмостков и оперы прошлого века, китайские рисунки тушью - речные долины, величественные горы. Всё, что может указать взыскательному посетителю на тему запретной любви, - легкий, почти неуловимый намек. Несколько копий миниатюр Обри Бёрдслея, среди них - обложка уайльдовской "Соломеи" за стеклом, отдельно от всех, будто икона, да крохотная бронзовая статуэтка греческого бога Пана с флейтой. А музыка? О, что за музыка!..
- Выпьешь что-нибудь? - спросил Заможского Влад. Добавил, видя его колебания: - За мой счет.
- Белого сухого вина, пожалуйста.
- Бокал? - уточнил официант у шефа.
- Бутылку, лучшего, - отрывисто скомандовал Влад. - Что не допьем, с собой возьмем. Да есть ли в этой дешевой таверне доброе вино?
Минут пять, потрясая винной картой, перечислял какие-то мадьярские сорта, выяснял, что нет,
у них нет таких, только французские, испанские, итальянские и немецкие марки, убедился, отстал. Саша З. покачал головой, типа "ахти, сам угощает, а мне-таки лучьще известно, что за вино я продаю", ласково попросил Совиньон-блан.
Еще минут десять Заможский и Влад негромко вели какую-то деловую беседу на немецком, Шур с любопытством наблюдал за ними из своего укромного уголка, только глаза сверкали за стеклами черных очков. Влад что-то доказывал, чертил в ежедневнике схемы вечным золотым пером, раздраженно цыкал сквозь зубы. Собеседник кивал, соглашался, как-то мечтательно прикрывал веки, щечки его ангельского личика зарозовелись от выпитого. Влад, знай, не зевает, зубы заговаривает, одной рукой вина подливает, чтоб бокал не опустел, другую запустил под стол...
- Александр, щастье моё, чито вы весь вечер молчите? Первый раз пришли? Вам нравится у нас?
- Да не то слово, круто, ага. Э... Очень здорово. Э... Очень мило.
- Не робейте. У нас дружелюбная атмосфера. Мы открыты всему новому. А вы... симпатичный.
- С лица тебе не пить, - ощерился Молохов. Мог бы и матами послать, крепился до последнего. Заможский неподдельно изумился его реакции, но продолжал тепло улыбаться. Музыканты старались во всю, играли джазовые обработки известных западных песен десятилетней давности. Контрабас, саксофон, гитара и - внезапно - синтезатор. В центре зала постоянно танцевали две-три пары. Музыканты играли, в перерывах курили, пили кофе, болтали с завсегдатаями, принимали записки на следующий час. Две песни Шурик узнал, навострил уши, постукивая в такт ногой. Это были его любимые "Любовь разлучит нас вновь" и "Полюби тишину". Влад ковырялся в зубах острыми черными ногтями, похожими на когти хищного зверя. Заможский молча, заботливо подвинул к нему зубочистки.
- Мульцумэск...
Заможский потрогал свой тонкий длинный нос, поправил челку.
- Александр, а вы чито же, не танцуете?
- Да не знаю я... Здесь всё такое необычное. Мне надо привыкнуть. Слишком, ну... Не моё, одним словом.
- Ой, да мы тут все по-простому, в этом и прелесть.
Саша принялся перечислять имена и должности дорогих гостей, чтобы подбодрить Молохова, что нечего скромничать, здесь все на равных, но узнав, что здесь толчется до фига непризнанных гениев, один другого хлеще, авангардные режиссеры, маститые художники, артисты - народные и заслуженные, и независимые писатели, и московские птицы, непонятно, то ли бизнесмены, то ли депутаты, то ли, пардон, сутенеры, Шур устыдился еще больше и готов был под стол спрятаться, лишь бы этот сладко надушенный еврейчик уже отвалил и не донимал светской беседой. Насупился, отводя взгляд. На шикарных английских обоях - узоры, напоминающие перья павлиньего хвоста.
- В другой раз, ладно? Я на первом свидании не танцую.
Заможский рассмеялся:
- Вы такой забавный и милый.
Он бы еще продолжал, придвинулся поближе на мягком полукруглом диванчике, из белой и золотой кожи, но Влад поднялся и протянул ему руку:
- Оставь его. Я приглашаю.
Сбросил пиджак, закатал рукава красной рубашки.
- Цыганщина, пф, - прошипел управляющий, возводя очи к небу, но руку подал, легко, как кузнечик, прыгнул с диванчика. Пока они шли на площадку, пока Влад обговорил с музыкантами, что будет "Танго-Магнолия", вложил в нотный зажим сотню баксов, - зал заволновался, все приземлились на время, чтоб дать им двоим место, все головы жадно повернулись к ним, в дверях кухни появился сам зам Давидик, вдоль стены выстроились и замерли с подносами официанты и даже повара выглянули в окошко раздачи, послышался шепот - "смотрите, Саша... Саша... Скорее, сейчас начнется..." И, правду, началось...
Шур не поспевал за их движениями. О, как они оба были грациозны, и сколько в их шагах и улыбках сквозило обходительной, коварной жестокости. Да, танго - это история страсти. Это безмолвная битва, глухонемой язык тел. Вся их разность становилась явна в танце. Как две волны, вскипая, встречаются и гаснут, но та, другая, набегающая с новой силой, увлекает первую, рвущуюся ей навстречу, растворяет в себе, несет её воды вспять, выбрасывает на скалы. Хозяин клуба танцевал великолепно, всё как по учебнику, изящно, непринужденно, но его партнер, прожорливый инкуб, преграждал ему путь, подстерегал, ловил, искажал чистый рисунок его танца, варварски, исступленно, как храмовый жрец, приготовивший нож для заклания. Они десятки раз были близки так, что зрители каждый раз предвкушали поцелуй, и каждый раз были обмануты. То Влад оттолкнет, то отвернется, то закружит и поймает как узника, заломит руку за спину, а свободной рукой скользит по бедру, шаг, еще шаг, поворот. Разомкнули объятья - и снова на грани. Вот же, поцелуй? Нет, склонился ниже, боднул головой в грудь, как в уличной драке. И вот - всё, конец. Мелодия замолкла, и они остановились, пьяные друг от друга, мокрые, между ними еще - электричество, их время всё еще там, минуту назад. Влад поблагодарил музыкантов, добавив двадцатку сверх. Никто не хлопал в ладоши, чай, не на представлении, почтенная публика смаковала бесстрастно. Только те, что в первых рядах да хорошо знакомы с Сашей, кланялись и делали этак ручкой: "привет! Мир тесен. Славно, славно. Не Нежинский, но недурно." Вся кухня клуба завертелась как прежде, окошечко закрылось, официанты забегали с заказами.
Пара танцоров направилась обратно, причем Влад на этот раз приобнимал за плечи, вел Заможского как девушку на гулянке, право слово. Шура раскатало окончательно. Он уже понял, что эти двое сошлись. Он злился на себя и на них, он завидовал этому немолодому, но такому - шарман! - привлекательному мужчине, он чуял его нескрываемое возбуждение, лихорадку бала, вилять, как Наташи Ростовы... Поровнялись со столиком, Влад поманил пальцем. Молохов засобирался, схватил куртку с вешалки, - Влад недовольно наморщил нос: "куда? Мы еще не уходим. Быстро, что ты копаешься?" Управляющий и его заместитель переговаривались в сторонке, но Шур всё четко расслышал: "нет, мы пока в клубе. Минут на двадцать. Конечно, а ты как думаешь? Да, можете убирать и рассчитайте нас. Да, можно. Нет, ахаха, не поскупится. Давид, солнце, и, пожалуйста, вызовите нам такси." Он смеялся и метал через плечо томные взгляды на Влада, а Шурика ажно разрывало от клокотавшей в душе ревности и не кстати проснувшегося голода. Ему так захотелось вцепиться в глотку и прикончить соперника. Тот стоял в двух шагах от гибели, перебирал по-журавлиному тонкими ногами и заливался негромким счастливым смехом.
Быстро пройдя по полутемному коридору, толкнули черную дверь с большой буквой М, выполненной из янтарной мозаики, и очутились в комнатке отдохновения. Все трое. Дворец гигиены. Четыре латунных умывальника, две просторные кабинки, стенки - из дымчатого пластика. По середке - царственное ложе, овальный кожаный диван без спинки, на полу в стеклянной вазе - живые, темно-красные розы, огромный свежий букет. Шур как ввалился, так и замер: стены и потолки были сплошь из черных зеркал, затканых узорами из переливающихся оттенками синего, голубого и фиолетового бабочек-махаонов. Продолжая деликатно посмеиваться - "Додик нас уже расписать собрался, говорит, мы Богом созданы друг для друга", Заможский справил малую нужду, тщательно вымыл руки и смочил бледный лоб холодной водой - он потерял счет часам, уже почти сутки на ногах, вымотался, но виду не показывал. Здесь тоже играла музыка, негромко, в записи, оркестр - скрипки, виолончели, арфы и какие-то колокольчики - Томбэ ля нэже, тю но вьяндрэ па со суар. Влад, покуривая сто пятую крепкую папиросу, встал, руки в карманах, спиной прислонясь к двери, как бы невзначай, чтобы никто не вошел, не побеспокоил. Повинуясь его мысленному приказу, Шурик завязал с администратором ласковые игрища и - хлоп! - повалил на табачный диванчик. Целовались с язычком. Сначала почувствовал, что он холодный как лед. Потом - что во рту у него нечеловеческие, звериные клыки. "Ах, Влад... Что вы наделали? Зачем? Такой хороший мальчик... А вы... Вы же отняли у него жизнь. Вы убили его. У вас и на меня план такой?" - "Нет. Пока - нет. Мой план таков, что мы сейчас кое-что испытаем. Нет, не уходи. Ты нам скоро понадобишься."
Пьяные, слегка угорелые, хохоча, выскочили в ночь. Шур не мог дольше сдерживаться, они и глазом не моргнули - он поймал где-то под крышей сонную птицу и сунул в пасть, отплевываясь от перьев. Рассмеялись.
- Чито это, Александр, вы пьете кровь у голубей?
- Я тоже не прочь, - пророкотал Влад, отодвигая когтем накрахмаленный воротник его беленькой рубашки и впиваясь клыками сзади в беззащитную шею.
*
Таксист на новенькой волге не очень-то был им рад. Его мысли были бесхитростны и хорошо читались по лицу: "опять эти гонимые... салон загадят... твою мать... на все... о, о, напились в своем клубе, а потом..." Алексашка Молохов натянул капюшон, очки и шарф, сел на переднее. Влад с усыпленным гипнозом другим Сашей запрыгнул на заднее.
- Куда едем?
- На юг или на север, а? - спросил Влад неизвестно у кого. Заможский не мог ему сейчас ответить, он лежал снопом, закрыв глаза, дышал слабо и часто, растрескавшиеся, зацелованные губы белее мела. Шу пожал плечами. Ему щас хоть по кругу катай, лишь бы до зари куда-нибудь заныкаться.
- Решайте уже. На север - двойной счетчик.
- Да хоть тройной, - Влад, довольный, отслюнявил пару хрустящих бумажек, назвал адрес. - Гони, командир.
Уже на другом берегу, как проехали Кантемировский, Александр открыл темно-карие глаза, серьезные и спокойные. Шур в очередной раз изумленно отметил про себя, до чего он похож в этот миг обликом на скорбную византийскую икону.
- Куда ты меня везешь?
- К нам.
- Ко мне было бы ближе.
- За тобой там некому будет присмотреть. Мне не охота оставлять тебя сейчас одного. Вечерком, если окрепнешь, подброшу до квартиры, уговор. Спасибо, папаша.
Они остановились в темной подворотне, у аптеки и вечной лужи. Напоследок, не удержался, укусил и таксиста. Махнул рукой - водила всё забыл.
Поднялись по лестнице, медленно, впотьмах, ступенька за ступенькой. В тамбуре разбита бутылка, пол усеян осколками стекол. Воняет мочой. Ржавые перила спилены и проданы, один неверный шаг - загремишь в пролет. Влад выкупил весь этаж, выселил соседей, обустроился с размахом.
- Федя! Где этот чертов инвалид? Спишь?
Заспанный Федор прошаркал на зов. В мятых грязных кальсонах, из-под которых торчат красные стринги. Передал с рук на руки - и свалил. Федор пронзительно свистнул в два пальца:
- Саня, фьюить, не тупи, не будь ...Антихристом. Ты доктор или кто? Поставь ему укольчик этого вашего снадобья, компенсировать кровопотерю. И тащи одеяло и грелок. Видишь, знобит.
- А он не кончится?.. - с сомнением и тревогой спросил Молохов, стоя с одеялом и подушкой под мышкой, щупая пульс бледному Заможскому. И себе вколол.
- Не, не смеши меня. Если бы наш Принц задумал его убить, уже бы сделал. Он его просто... пока распробует, отметин наставит, и всё. Пусть выспится. Потом побеседуем.
Постелил в Зеленой гостиной на диванчике, сам лег рядом.
- Ты храпишь как сказочный великан.
- Ой не наговаривай. Иди, иди отсюдова, пиявка. Нечего глазеть. Ничего предосудительного. Спорим, ты еще в школу ходил, когда он мне впервые..., старый развратник. Мы с ним знакомы с девяносто второго, нет, с девяностого. Он - мой учитель. В смысле, он как драгоценный ларец, напичкан всяческими изящными безделками. Я буду охранять его покой.
Когда Заможский уснул, тревоги улеглись, Федя, почесывая ребра, приполз на кухню.
- Есть что поесть?
- Бычки в томате и хлеб 'Бородинский'. Слушай, а ты правда так близко знаком с этим <...>?
- Ну как это - близко? Что значит - близко? Что он за щеку берет, что я ему под.л разок? Ну так это так, взаимоудовлетворение. Тут какая хитрость, паря, да, он со всеми весел, но вот быть другом ему невероятно сложно. Он в душу к себе никого не пущает. Знакомы давно, это да, но, блин, сравнил гуй с пальцем... С ним очень интересно общаться, но образованья мне не достает, чтобы я стал ему близок. Да и оба мы, две дырявые калоши, обе на левую ногу, хуррхуррхурр, противные-пассивные. Не дышать нам в унисон. Мои университеты - подворотни да лавочки, радио. Я люблю читать, но много ли книг шрифтом Брайля наберется? Дома - только Евангиль. Я пока в интернате был, всю библиотеку перечел. А потом - что? Маслов мне, когда добрый, всё что-нибудь на ночь почитает. Он мне и одежду покупал. Мне ведь идет?
- Твой бывший? Ооо, даааааа...
Федя сосал чупа-чупс, как он в шутку объяснил - "будь всегда готов!", Шуряйка, чтобы как-то унять чешущиеся зубы, жевал жвачку, надувал и лопал пузыри.
Проснулся Ксандр к вечеру, без малого одиннадцать часов провалялся. Пришел на кухню, попросил воды, заварил себе кофе по-турецки. Съел кусочек хлеба.
Федя, весьма точно пародируя речь Заможского: Как ты себя чувствуешь, свет мой ясный?
Саша З., после недолгого молчания, очень тихо: Ничего у меня не болит. Чувствую? Жестоко обманутым. Обессиленным.
- Тебе надо гемоглобин поднять. На, погрызи гематогенку. Это не совет. Это необходимость. Я его донор, я тебя подучу. Слушай, какая штука: у Влада в крови и слюне микроб там или вирус, уж не знаю, если он этак приложится к тебе как к питьевому фонтанчику еще раз-другой, эта зараза в тебе поселится и сожрет, ты ножки протянешь, в вампира вроде нашего Алекса не обернешься, нет, ты станешь чем похуже... Поэтому тебе недельку надо питаться усиленно, яблоки, гранатовый сок, красный виноград, красное мясо, греча с печенкой. Как при лучевой болезни или этой, малярии.
- Я игр с кровью более всего боюсь.
- А то, что он никогда не предохраняется и ..тся без разбору со всеми подряд, тебя не так сильно напрягает?! Ахахаха. Ладно, я с ним поговорю, попрошу, чтоб он с тобой полегче, если не хочет уморить совсем.
Заможскому стало получше. Лихорадка прошла. Он всё еще был на лицо молочно-бледен, прозрачен, ел скудно. Но, может, он от природы такой. Поблагодарил за заботу, спросил, есть ли у них городской телефон и можно ли ему сделать пару звонков.
Жене: "Котенька, здравствуй. Прости меня, мой свет, я сегодня не смогу. Нет, не приеду. - Опять напился вчера в своем кабаре с этими... вольнодумцами. - Но я ж тоже человек, могут же и у меня быть земные слабости? Да, контракт обмывали. Да, да. Нет, конечино! Скажи Наташе. И Моисея Марковича предупреди, извинись за меня. Завтра? Обещать не буду, не знаю. До скорого. Нет, ко мне приезжать не надо. Отлежусь. Да, уже полегче. Позвоню."
Заместителю: "Додичка, солнце, я завтра не выйду, я заболел. Да, помнишь, меня беспокоил верхний коренной? Да, боюсь, придется мне с ним расстаться."
Федя шепнул Шурику, корчась от смеха: "ага, зуб! В прошлый раз у него ячмень на глазу вскочил. В следующий, если он не поостережется, так ведь и грыжа в паху может выступить."
- Дай я тебе замажу.
- Сильно заметно? А то мне на работу...
- Ну, скажешь, тебя кот укусил.
- Да все-таки кругом знают, что у меня нет никакого кота!
- Скажешь - чужой кот, соседский.
- И в шею?
*
Федор один из дому-то редко выходит. Не знаю, почему он не пользуется тростью. Слепые на самом деле белые трости не любят. Пользуются либо те, кто привык, либо, в большинстве, кто уже в зрелом возрасте ослеп. Кто слеп от рождения, или с детства, те тростью почти не пользуются, ориентируются по слуху и и по запахам. Несколько лет его поводырем был его сожитель Коля Маслов, человек, в общем-то неплохой, но несколько... истеричный. А больше всего Федор любит гулять по осеннему парку. Он ждет этого времени года с нетерпением. И вот эти... <не будем ругаться... но слово очень верное> они над ним прикололись. Типа забыли. В прятки сыграть решили... Оставили одного. Ну сидел на лавке, замерз, звал их звал... Разодрал об ветки руки в кровь, упал, промок...
Второй момент - он иногда у метро денег стрелял. Его не заставляли, он сам придумал. Сначала, как шутка, на проезд (на самом деле, на выпивку). Ну не совсем уж милостыню с протянутой рукой, а так, типа я вам анекдот - вы мне трешку... Но факт.
Встретить девицу с пустым ведром или монаха, - дурная примета. А Григораша с пустым ведром, идущего от мусоропровода?.. В розовых лосинах?..
Федя любит присочинить что-нибудь. Про "пермский период" - это когда он жил в Перми, он оттуда родом. Звучат его истории вполне в духе архангелогородских сказок-потешек. Еще он умеет играть на аккордеоне. И учился когда-то не то на подмастерья столяра, не то на упаковщика. Коля Маслов его утащил за собой в Ленинград десять лет тому назад (в восемьдесят седьмом, т.е.) С родней он порвал совсем. Свобода! Жили в тогдашних новостройках, в общаге от Печатного двора, работали вместе, в универмаге напротив. Как и почему Федя примкнул к Ди?.. Понятно, тот ему наобещал всяческого несбыточного (переходи на темную сторону - я чудеса делать умею, Враг даст тебе то, чем Бог обделил...) И что случилось с тов.Масловым?.. Спился-скурился?.. Или Влада испугался? Или просто устал от Федора, нашел себе кого другого, уверился, что тому у Влада будет много лучше? Наверное, всё и сразу.
*
Посидел Заможский с друзьями. По несчастью. Вышел - и пропал. Ну, мало ли, куда человеку нужно по какой надобности? Покурить. Шур прокрался следом. Пан уж надевает ботинки-скороходы, линять. Самого покачивает, за стенку держится.
- Стой, куда?
- Домой.
Вышел и Федя, прочел хайку:
- "Не пойдет он домой до утра. А и утро придет - он домой не пойдет." Нельзя тебе. Велено ждать.
- Чего ждать? Сколько? Зачем?
- Не чего, а кого.
- Но ведь дверь открыта.
- Но уходить тебе нельзя. Обещал отвезти самолично. Откажешься - не простит. Ты ему теперь служишь. Твоим желаниям и твоей воле - конец.
- Чито?!
- Да куда тебе от нас? Пойдем, пойдем. Пока лихо заправляет своими темными делишками, мы на барских хлебах подхарчимся и всласть на лебяжьих перинах наваляемся.
Из дальней комнаты вышел, постукивая когтями о каменные полы, взъерошенный большой черный пес. Остановился, вильнул хвостом.
- О, а это наша собачка Павлова, познакомься, объект владовых опытов, фьюй-фьюй, ко мне, мальчик, сюда!
Пес был красив. Крупная голова, покатые линии носа и челюсти, стоячие уши. Сильные длинные ноги. Гладкошерстный. Похож на воплощение египетского Анубиса. Но породу назвать сложно. Дворянин! Подбежал рысью к позвавшему Феде, подставил шею под ладонь, глаза умные, теплые, карие.
- Очень терпеливое и воспитанное животное. Тебе с него пример следует брать. Без команды ничего не делает. Зовут Виго. Уже пятнадцать операций перенес, другой бы скончался, верно говорят - заживет, как на собаке. Вот, пощупай швы.
- И чито он бедную скотину мучит? Какая у него цель?
- А он что, докладывает кому? Ахахаха, не знаю. Кобелёк Франкенштейна. Да, Виго? - Федя взял его за передние лапы, поднял, поставил лапы себе на плечи, как бы собираясь с ним на пару танцевать, как с человеком. - Ты - кобелёк Франкенштейна?
Пес сдержанно рявкнул в ответ, облизал ему лицо.
- Вообще, разумею, он с ним кровью обменялся, так что это уже невиданный монструоз, собака-вампир! Не знаю, может он в него человеческие органы по кускам вшивает? Хочет одержать триумф над биологической эволюцией? Как в сатирической повести про Шарикова. Может, он его хочет обучить человеческой речи, приживил гортань, связки, речевой центр?
- Какая чушь, - фыркнул Молохов, - не говори, в чем не разбираешься. Это невозможно. Даже для Влада. Он ему вообще не для этого. У тебя в башке Жюль Верн с Гербертом Уэллсом перемешались. Прям "Остров Доктора Моро". Дальше что? Нападение куриных-зомби-окорочков? Восстание чудовищных божьих коровок?
- А кто это?
- Кто? Что?
- Божьи коровки? Стада священнослужителей?
- Насекомые. Жуки.
- Как муравьи и мухи?
- Да. Поймаю - покажу. Дам погладить.
- То есть они маленькие и безобидные?
- Да. Но в своем мире они безжалостные истребители, бронированные убийцы. Короче, твои доводы из разряда выведения сухопутной акулы или ружья с кривым дулом, стреляющего из-за угла.
- Ну и для чего ему тогда собака?
- Он ищет лекарство от вампиризма.
- Да ладно?!
- Да. Виго как бы природный резервуар культуры.
- Чего?..
- Ну как большая пробирка для поколений микробов. И еще он - Предмет Силы. Для шаманских нужд.
Помощник в духовных странствиях. В него в первого вселяется душа сновидца. Как бы убежище.
Федя катался по полу с псом, трепал ему лохматое пузо, дразнил какой-то скомканной тряпкой. Удивился:
- Ишь ты, знаток. Это Ладик тебе сам рассказывал? Мне он ни хрена не говорит, тайн научных и магических не раскрывает.
- Да мне тоже не говорит. Это так... Чуть более разумные теории.
Федя встал на ноги, отряхнулся. Стиснул руки Заможского в своих:
- Саша, Саша, пойдем танцевать, я знаю, ты любишь это дело.
- Федюша, изволь, не сегодня, мон фрэр.
- Давай хлопнем бутылочку грушовки? Тебе курицы положить? Фьюи, Алекс, свари риса, што ли.
- Мне как-то неловко. Спасибо, но я уже и поел, и кофе выпил.
- Ну так давай еще чашку кофейку, чтоб моторчик шибче жарил? Или, давай, вина? Тебе надо расслабиться, почувствовать себя в своей тарелке. Мы-то с Шуряйкой тебе, што, нешта так уж нежеланны? Положись на нас, мы тебя не отяготим. Поговори с нами, не убегай. Если ты вполне уже стоишь на подпорках, чувствуешь прилив сил, так проводи меня тогда до ларька с картошкой. Это у метро. Надо две дороги перейти. Хорошо, светофор оборудован для слепых, пиликает так смешно, как птичка. Я бы и сам... Но вдвоем - веселее?
Киоскер, восточный человек, для начала попробовал обвесить Федора, но тот хорошо чувствовал разницу даже в пятьдесят граммов, а потом - обсчитал, взяв денег в двадцать раз больше заявленной цены. Ладно, разобрались мирно. Продавец сделал вид, что такое с ним впервые и чисто из-за невнимательности. Даже угостил конфетами.
Дома у Влада, по возвращении включили громко магнитофон с веселыми песенками Вмордутоком, Кая Метова, Морального Кодекса, Филиппа Киркорова и даже, о, да, Бори Моисеева, много смеялись и рассказывали забавные истории. Пока хозяин не явился и не потребовал "кончать немедля эту дискотэку".
- Вид у тебя... Мягко говоря... Тифозный.
Заможский состроил гримаску, ударил несильно в грудь обидчика:
- Ну, спасибо! А кто мне удружил?
Загрузились в черную 'бэху'. Долетели минут за двадцать. Ну, правильно, светофоры и регулировка не для нашего орла. Кто его не пропустил, считай, сам напросился.
Чугунная решетка и ворота северного модерна. Большое парадное. Колонны на входе. Старый деревянный лифт. Перещелк ключей. Отомкнул замок. Посторонился:
- Проходите. Разувайтесь только, пожалуйста.
Шур скинул ботинки. Втянул носом запахи. Лаванда. Нафталин. Шерстяные ковры. Кислое молоко. Соленая рыба. Мед. Пертуссин. Горчичники. Хвоя. Мебельный лак. Сухое дерево.
Не задерживаясь, двинули прямиком в спальню. Шур успел еще подумать - 'Птичка польку танцевала на лужайке в ранний час, хвост налево, хвост направо...'
Влад и Саша З. целовались неистово, кружились, объятые ореолом жолтого света, стаскивая друг с друга одежду. Шуряйка разделся без танцевальных номеров, с лицом каменным и понурым залез на кровать, устроился поудобнее. Караваны изнасильщиков. Что им в голову взбредет на этот раз? Зачем ему сразу двое? Повелевать. Подчинять. Упиваться. Только задумался, отвлекся - получил укус в плечо.
- Вернись на грешную землю. Займись им.
Сам взгромоздился сверху. Шур послушно поднырнул снизу. 69. Недурственное начало. Влад их дразнил, оглаживал, целовал - больно, пиявка, целовал обоих куда попало, в шею, между лопаток, в локтевой сгиб, в бедро. В нескольких местах выступила красными бусинами блестящая кровь. Он всасывал её с шумом, слизывал самым кончиком ледяного языка, оставляя тропинки розовой, окрашенной кровью слюны. Он уже был на взводе с первой секунды, но милостиво ждал, пока плацдарм для наступления будет готов. И на том спасибо. Наконец, решил, что довольно им забавляться. Разлучил. Взял за волосы одного и другого, растащил, как котят.
- Потому и надо стричься коротко, по-военному, не чтобы пилотку лихо набекрень носить, а чтобы противник за волосы не схватил, как коварная Далила - спящего Самсона.
Саша З. закашлялся, опустил голову и сплюнул на подставленную горсть белесую слизь. Влад похлопал его по голой спине, звонко шлепнул, чтобы остатки легче выскочили.
- Ну-ну, отдышись. У нас еще полно времени, миль херц, вагонами грузи, у нас с тобой вся ночь впереди, да что! У нас с тобой - Вечность. Выиграешь ты сегодня или проиграешь, останешься мне слугой по-смерти. Да, там поглядим, насколько узко это игольное ушко...
Всё у Влада так: где философия, там и религия, и темная магия, там и двойственность, тут же - какие-то непристойные игры смыслов. Говорит о смерти, что это - лишь врата, переход из одного состояния в другое, а тем временем осаждает тылы слушателя. Собачья свадьба бешеной своры.
- А почему ты не?.. (пользуешься кондомами и смазкой)
Влад не дал договорить, лежа на кровати, в свете луны, разворачивая хозяина квартиры, как ему любо, крепко держа его за руку: "Тщшшш, сегодня я не хочу слышать от тебя стоны как от публичной девки." (а сам думает: "нет, то что для другого мужчины позор и мука, этому же - наивысшее удовольствие. Нет, этим я его не пройму до костей. Что ему дорого больше всего? Деньги? Искусство?") Лицо Саши З. стало пунцовым от усердия. Он закусил губу, скользил, двигался, открывался навстречу вторгшемуся любовнику, уже и не человеку, зверю, жадному мертвецу, вцепившемуся в его бока когтями.
- Тебя принимать - только под местной анестезией.
Влад покачал головой, нахмурился, резко бросил начатое, отпустил, попятился. Лежа на кровати, нагнулся, пошарил на полу, достал из кармана брошенного пиджака и протягивает на ладони Саше З. белый неровный шарик, похожий на конфету "морские камушки".
Саша З. - Что это?
Ди - Обезболивающее.
С.З. - Спасибо, мне не надо. Позже.
Саша М. - Не бери, это опий.
Ди - Да, вилять, не мышьяк!! Тогда терпи молча, пожалуйста. Не то засуну её тебе... глубоко... так что не... - и взял сам. От его языка по телу приятный, ноющий озноб.
- Покажи класс, покажи растяжку, ты мой гимнаст...
Его поцелуи не стали нежнее, нет, его руки - как железные тиски прокрустова ложа. Под его пальцами саднило. Будут синяки и царапины. Пленил. Заполонил. Не то стон, не то хрип повешенного. Ритмичные, быстрые движения.
- Алексашка, не спать! Иди сюда, ты у меня следующий на очеррреди.
Молохов нехотя подчинился.
- Куда - сюда? Что, прямо на нем?..
Не надо быть провидцем, чтобы догадаться, куда Влад клонит. К тому, что заранее люто нелюбимо Шуриком. Блин, только бы он ошибся в предполагаемом плане. Может, всё-таки не сегодня? Не здесь, не с этим?.. Но неэээт, эта ж, блядь, неуёмная козлина! Всех допечёт, всем найдет, как и куда уколоть, о, да, штыком в живот! Гррр!.. Королевский бутерброд, чтоб его... Да, Влад ведь читает его мысли, он же всё сделает назло, ведь так. Если бы только Шурику это понравилось... Ах, если бы он смирился, если бы ему было попросту безразлично... Но это ведь тогда не испытание, не унижение. Ради чего вся схема и замышлялась в его воспаленном мозгу не один месяц. Влад уже знал, кого он ищет и для чего, когда впервые пристал к Заможскому, соблазнил этого опытного, но тихого, безобидного, такого махрово-стереотипного, пассивного 'голубка', всё разведал, разворошил, заВЛАДел его миром, когда привел Молохова с собою, когда оставил их сегодня одних, да. Но вот только они не воспользовались его отсутствием так, как он настаивал. Ни тот, ни другой Саша не горели большой охотой по собственной воле быть... насильно милыми. Они были слишком разные, слишком чуждые. Их покорил и притянул магнетизм Влада, его глаза, и ноздри, и губы, и уши, и костлявые пальцы, и пыл, и походка, и стать. Но, ах, то, что он себе позволял, то, что он с ними вытворял... Им было неловко. Да, стыдно. Пусть бы он грешил с каждым, втихаря или явно, чего уж, но не заставлял угнетать товарища, становиться рупором его, Влада, диктата, его двойником, его продолжением. Они оба настолько этого не хотели, что в вальсе возникла заминка.
- Шур, попробуй его крови, она сладкая, будто мед! Он у меня робкий, словно барышня. Новообращенный вампир. Отвергает свою природу.
Поглядел Заможский в совсем потухшие глаза Молохова, поглядел на доминирующего в игре партнера. И сердце его чуткое сжалось.
- Влад, я же вижу, Саша не хочет. Позволь, не принуждай мальчика. Со мною делай, что пожелаешь.
То ли принятый наркотик, то ли дух крови затуманили разум Владу, но он взвился на дыбы, как конь, прямо воочию - десятирогий змей из горской легенды про пастуха Ионку, балаур. Пнул коленом под зад Молохова, оттолкнул в бок. Сграбастал либеральничающего еврейчика когтистыми лапами, одной - за горло, другой - за яйца, плевать, что боль уже просто адская, зло прорычал, плюясь:
- Я тебе, сука такая, велел поганое ебало не раззевать!! Ты, х..сос, еще раз попробуй мне перечить, я тебе лицо твоё красивое... и ...! Я тебя не за тем в круг позвал, чтобы ты своё мнение имел. С тебя три шкуры спущу, уж поверь, мне твоё дозволение на это не надо.
Но вот, что странно. Да, у подвергнувшегося нападению слезы обиды и боли лились в три ручья, был он дрожащ, жалок и никуда не годен, тряпка-тряпкой, но это всё физиология, он - живой, слабый человек, а внутренне, Влад диву дался, он был непоколебим и уверен в себе, как праведник в огненной печи. Нет, в этом тщедушном лизоблюде, в заклейменном, старом содомите, осторожном воре, крылось нечто невероятное. И от того Чернокнижника выворачивало, коробило и раздражало всё сильней. Он хотел обладать этим и не мог.
- Так, хорошо, ты передо мной не благоговеешь. Я тебя...
Он еще говорил, говорил громко и многословно, на дикой смеси вульгарной латыни и венгерского. Шур встревоженно полез разнимать клубок разъяренных змей.
- Влад, остынь, пожалуйста, не затрогай его до смерти.
- Пфф, еще один защитничек!
Вмешательство, однако, подействовало. Бессмертный горец совершил еще один беспорядочный акт совокупления с убитым психиатром и, успокоенный, закурил свои невыносимо вонючие папиросы.
Саша З. никак не мог унять нервы, его колотило, зубы стучали, всё тело ныло так, будто его отметелили в уличной драке обрезком трубы. Но, видя, что Влад сыплет пепел на подушки, как-то, едва ноги не подломились, дошел до трюмо, поднес ему хрустального лебедя-вазочку вместо пепельницы. Молча.
- Иди, утрись... Смотреть противно...
Гости, в обнимку валяющиеся на кровати, не отражались в зеркале. Заможский видел только своё истерзанное, в опухших ссадинах, засохшей крови, не вызывающее ничего, кроме омерзения, тело. Кивнул себе, отражение трижды кивнуло в ответ длинным грустным носом, на щеках, в уголках век собрались обычно тщательно закрашенные морщинки. Наклонился за бельем в нижний ящик комода французского рококо. Поплелся в ванную, безостановочно вздыхая и охая. Он полагал, что его не слышат. Но они слышали всё. Даже как он моргает.
- Валим отсель, пока он не вернулся из ванной. Нас дома Федя ждет. Хватит уже ставить старика в неловкое положение <раком>. Брось, пойдем. Пора и честь знать.
- Нет. Эта ночь будет длиться бесконечно. Мы не уйдем. Пока я не получил всего, чего хотел. Прими в ротик, мой котик. Замолчи, наконец!
- А, чтоб тебя!..
- Федор не один. С ним сейчас или Полька, или Жак-Виселица. Они, я думаю, будь покоен, по нам не очень-то и скучают, - проворчал Влад, перевел разговор на другое, как ни в чем не бывало спрашивая у вошедшего бледного и задумчивого, чистого и одетого хозяина: - А во что оценивается эта картина?
- Ой я так сходу и не соображу...
- Ну примерно? Порядок цифр? Сколько нулей?
- Ну... Где-то от тридцати миллионов. Это же не подлинное трентеченто. Прошу заметить, это лишь копия Висконти. Хотя и выполнена в конце девятнадцатого века. Из собрания нашей Академии Художеств.
- Ты её выбрал из-за небольшого формата? В саквояж удобно легла? А который Висконти? Из миланского "Интера"?
- Нет, уж не знаю, в родстве ли они... Этот Висконти из Нового Света, Элисеу. У меня две его картины - "Страсти по Св.Себастьяну" и "Юность". Пройдёмте в гостиную. Раз уж мы презрели сон и предаемся бдениям...
Кисть левой руки не слушалась воли ВЛАДельца. Онемела, отнялась, будто чужая... А что делать, когда не рука, а голова?..
Шурик: - Что, опять?
Ди: - Отвали.
Обвел взглядом комнату с любовно подобранным, изысканным, салонным интерьером. Тона светлые, успокаивающие глаз.
Ди - Заможскому: - Что тебе нужно? Ты всем обеспечен.
Ксандр: - Три вещи всего лишь я прошу: внимание, уважение и понимание. Вот всё, что мне нужно, если ты всерьез рассчитываешь, что я стану твоим... наперсником. Ты же сегодня презрел и разорвал все наши предыдущие договоренности, за одну ночь нарушил все золотые правила. Подобное легкомыслие недопустимо меж нами. Впредь, пожалуйста, или соблюдай условия, или прощай, нам лучше не видеться больше. Вы назвались принцем, но ваши манеры... Послушайцесь меня, вам это не к лицу.
Шурик: - Да он самопровозглашенный принц-то, небось. Он же образцовый шизофреник, мать, кому ты объясняешь, он тебя и не слышит, только голос в своей голове.
Ди: - Я принц по крови, мой титул дарован моему прадеду будущими императорами Священной Римской Империи! Но детство моё прошло на чужбине, в турецком военном училище. Но от того, что до получения выкупа меня содержали на псарне, а по достижении совершеннолетия - в тюремной башне-одиночке, и брат мой...
Ксандр: - Вы же можете быть милы и великодушны. Я же знаю. Почему вы так стесняетесь этого? Почему вы настойчиво предпочитаете сеять кругом хаос, всячески издеваться над людьми, которые вам ничего дурного не сделали, более того, в ком вы видите, как вы говорили, и я понял вас буквально, себе доверенное лицо... У вас такой вкусный кофе.
Ди - Из Гватемалы, потомки майя поделились. Шоколад оттуда же, попробуй, настоящий, горький. Вчера как раз слетал по делам в ЦА. А что за музыку ты поставил на патефоне?
К - О, как можно не узнать, это же классика барокко, восемнадцатый век. Пёрселл, ариозо из оперы "Король Артур".
Ди - Голос какой-то необычный. Это женщина поет?
К - Нет, мужчина. Изначально такие произведения писались для певцов-кастратов. Неужели вы даже вскользь не слыхали о прославленном Фаринелли? Есть ведь популярный художественный фильм... Конечно, теперь к такой процедуре никто не прибегает. Такой голос называют контр-тенор. Очень редкий, да, когда юноша не теряет способности и мелодичности своего детского дисканта, нужны годы тренировок... Мастерство просто божественное, вслушайтесь. Поет как ангел. Особенно хороши такие голоса в дуэте с сильными женскими партиями, с меццо-сопрано...
Ди: Я думал, что классика - это Верди.
Заможский страдальчески закатывает глаза гОре: ах, мон шэр ами, ВЕРДИ!? ВЕРДИ?! Нет, это невыносимо... Как мне привить вам музыкальный вкус? Верди... И вы, ВЫ, называете это... классической музыкой?!
Если у Влада дома всюду стулья со львами, треножники и курильницы, бронза, камень, бархат. Тут - книга на французском про наряды от Средневековья до Ренессанса. Диван с вышитыми цветами - розами, хризантемами и лилиями.
К - Это особо любимые мною вещи... Ариа из оперы Ринальдо и Сарабанда - Генделя. Ариа де Капо - Баха, вариации Гольдберга...
Ди - А как же Верди?
К.в ужасе: - Чито?! ВЕРДИ? Да вы, никак, смеетесь надо мною? Нельзя же иметь столь пошлые вкусы! Вам, чито, нравится Аида, Травиата, Маскарад?..
Ди - Ладно, Штраус...
К. на грани срыва - Штраус?!!
- А вот это что за мелодия? Кажется, знакомая.
Ди принялся насвистывать, покачивая острым носком кожаного ботинка в такт.
- Это же "Зеленые рукава", известна в нотных списках с семнадцатого века. Её, возможно, Шекспир застал, и сама королева Елизавета Английская...
Влад наморщил брови, перебил:
- Нет. Нет, я определенно слышал её много раньше. В третьем веке, в приграничной крепости. В Дакии или Силистрии? В Сармезигетузах? На другом языке. "Когда я встал под знамя Орла... Не вчера ль я встал?.."
Сделал движение, будто поводит ножом по кожаному ремню. Его низкий, гулкий голос был приятен. Он пульсировал, завораживал. Нет, это нельзя было назвать песней. Скорее, декламацией.
- Вы боитесь смерти?
- Смерти?... Смерти не боятся только маленькие дети. Они не понимают, что это такое. Вы знаете... На белом кровь очень видна. На белом она алая. Кровь, что струится в человеке...
- Напомни мне из того среброрунного фолианта ... как там было про кровь, что впитывается в землю? или в снег?... при луне (а сегодня - полнолуние!) она чёрная...
"Предательство... Предательство и кровь... почему мы так цепляемся за эту легенду? Он выкупался в крови дракона и стал неуязвим. Если бы не предательство... - А, мой милый, поживите с моё и поймёте, что все его приказы выполняются единственно ради того, чтобы убрать свою голову из-под его меча. - И заменить её чьей-то чужой?"
К - Садистский секс, да еще и с молчаливого согласия сторон.... Так, банальная половая девиация. Сам же себе вы в тот момент, похоже, казались вселенским злом. Просто маленькая частная трагедия. Это так... низменно.
Ди - Хорошо, но какой в этом смысл? Я действительно заинтересован в нашем ...тесном сотрудничестве. Вы пользуетесь моим доверием.
К - Возможно. Но вы меня... подставили.
Ди - Я знаю о вас всё. Учтите это, миль херц.
К - Вы всё можете, о, да!.. Молохов доверчив, вы можете получить от него любое удовлетворение... любым путём... но только не через меня. Я в эти ваши игры не желаю больше играть. Мы договорились раз и навсегда. Вы меня кровью не свяжете. Я согласился на ... и только.
Ди - Что ж... я одобряю ваши действия. Вы в праве. Спокойной ночи.
*
Столкнулись в дверях, когда один - вон, второй - в дом. Обменялись недоуменными взглядами. Заможский посторонился, дал пройти. Высокий неприятный тип ухмыльнулся, подмигнул, цикнул слюной сквозь зубы - "здравствуй и прощай, еще увидимся, моя радость."
- Кто это?.. - первым делом спросил Заможский у Молохова.
- Так это ж Витя-Вурдалак.
- Быть не может! Как он изменился. Я же его знаю...
- Его все знают. Только одного не знают, что теперь он взаправду упырь. Не иносказательно.
- Как?! И его?!.. Когда?
- Темная история, потом... Саша, последуй совету психиатра. Не ведись ты на его провокации. Кровь наш принц Влад любит, но пуще того обожает наблюдать душевные муки и причинять страдания, расставлять психологические ловушки.
- Я уж вижу. Я словно танцую босой на битом стекле.
- Его твоя милая улыбка знаешь как выводит из себя? Он радуется, только когда всем кругом плохо.
- Кто к нам пожаловал? - донесся с кухни голос Феди.
- Это тот парень, из "Махаона", Саша.
- Веди его к нам, к наааааам!
- Да я к Владу, я на минутку, я по делу... Он дома?
- Ага, ты найдешь его в дальней комнате, не промахнешься.
Влад в самом деле был там, но остолбеневший Заможский застал его за тем, что он перепихивался с какой-то брюнеткой. Буркнул, повернув горбоносое скуластое лицо к двери:
- Чего тебе?
- Я принес...
- Оставь на столе. Я посмотрю.
- Но мне...
- Посиди с ребятами, я закончу, подпишу и отдам.
Дальше он говорил с женщиной. Она что-то спросила не по-русски, он ответил. Оба хрипло расхохотались, как две гиены или совы.
- Вот, я же предлагал заглянуть сначала к нам, - немного обиженно и гнусаво протянул Федя, встал, нашарил вновьприбывшего, обнялись.
На столе - эмалированная кастрюлька с картошкой 'в мундире'. Плавленый сырок 'дружба' и горелая корочка хлеба. Графин чего-то густо-красного. На угловом диванчике как-то умещались трое - и четвертый Молохов: Федя, и двое черноволосых романца, Джон Вильям Полидори и Жак Люрьер, по прозвищу Виселица. Звали его так, потому что когда-то он был вздернут бунтовщиками на воротах. За дело. Оба говорили по-русски бойко и почти без акцента. Молохов накидал на пол несколько круглых пуфиков, усадил гостя за стол со всеми.
- А, добро пожаловать, наслышан. Будешь? - Полли из-за пазухи выскреб какие-то бумажные кулёчки с порошками, какие-то засахаренные коричневые тянучки, все в табачной трухе. Развернул один такой, втер содержимое в десны. Из другого - заложил в ноздрю и вдохнул. Руки у него большие, жилистые, волосатые, с жолтыми обкусанными ногтями. И глаза жолтые. И чорная клочковатая борода, спутанные кучерявые чорные волосы. И страшные клыки в чорном провале рта.
- Саша, не соглашайся. Это плохие колеса. Это грязь.
- На портретах вы выглядите гораздо менее... отталкивающе.
- Ха! Так я же был моложе. Мне уже двести лет. А в темноте все дырки одинаковы. Кстати, "дон Хуан" - это с меня Джорджи писал поэму.
- Но и "Вампир" - это вы.
- Ого, ну хоть кто-то прочел!
*
анекдот от Григорашека, из тех золотых невозвратных-развратных денечков. Ксандр даже был еще вполне живым и даже еще довольно молодым. Допустим, Влад дернул его к себе на дом по делу, - как обычно, открыто, заходите... А там... Ну, дым коромыслом, попойка и оргия. Как себя ведет Ксандр? Деликатно и не теряя улыбки, и самообладания. Переступает через тела, проскальзывает и - со всеми здоровается, и каждому знакомому лицу кланяется, даже если тот уже совсем не в адеквате и беспамятстве и даже его не видит и не узнает. Главное - бумаги.
*
Сидевший у себя в кабинете Заможский сначала услышал какой-то скрежет, будто голуби царапали коготками по металлическому жолобу водостока. Звук двигался по периметру дома, удалялся, вновь приближался. Наконец несильно забарабанили в двери с черного хода. Саша З. взглянул на часы - однако, он засиделся, было начало второго ночи, запер конторку и сейф, закрыл кабинет на два оборота ключа, и лишь затем двинулся на шум. Стояла тихая ночь. В лужах от прошедшего ливня блестел белый круг луны. Некто шмыгал носом и поплевывал, прислонившись спиной к темному углу.
- Александр? Вы чего-то один сегодня? Заходите. Милости прошу.
Пришелец выглядел странно даже в неверном свете луны. Он отлепился от стены на зов, будто сам соткан из плотной тени, и тени не отбрасывал. Из-за стекол черных очков просвечивали как огоньки его алые очи. Он улыбнулся, и улыбка вышла кривым голодным волчьим оскалом.
- Проходите, я приглашаю.
Молохов сглотнул слюну и молча юркнул в дом.
В клубе уже не было посетителей, и сотрудники сдали смену. У металлических шкафчиков стояли в ряд пары ботинок и туфлей. В воздухе висела тонкая смесь сигаретного дыма, нагревающегося мотора пылесоса, рыбы, жареной в масле, и ландышей. Коридор освещался изумительными бра, репликами явно чего-то из эпохи модерн. У них были латунные основания в форме переплетающихся стеблей водных растений и расписные плафоны с изящными очертаниями лотосов или кувшинок. Администратор Саша ходил по ковровой дорожке в носках, но не сделал замечания гостю, не снявшему грязной уличной обуви. Провел его не в кабинет, но в небольшую служебную комнатку подле пожарной лестницы.
- Если вы согласны обождать полчасика, я скоро закончу, вы бы поехали ко мне домой?
- Не оставляй меня одного, пожалуйста, - Молохов уселся на продавленный диванчик, снял темые очки, бросил их на кофейный столик, щурясь на и без того не яркие абажурчики.
- Не оставлю, нет, мне только звоночек один надо сделать. И, если вы не против, я бы хотел отужинать. Целый день ни маковой росинки.
Администратор был сегодня в светлых вельветовых брючках, темной рубашке с узором-ромбиками, впрочем, без галстука, а на воротнике приколота очаровательная, явно бабушкина, крохотная затейливая брошка-кораблик с перламутром, из кармашка выглядывал кончик смятого белого платочка с вышитыми по краю цветочками. Время от времени Саша доставал его и прикладывал к носу - слегка простудился среди лета. Он словно плыл, по-особому покачивая головой, молча ускользнул, и из соседнего кабинета донеслось (дверь не стал прикрывать): "алло, да, котенька, это я. Нет, мон анж, ничего не выйдет, увы. Нет, не жди, ложись спать. Да. Да, купил. В среду привезу. Как скажешь. Да. Обязательно. Да, конечно. Целую."
Молохов кивнул с улыбочкой прибежавшему с тарелочкой, салфеткой и ножиком тёзке, указывая на золотое обручальное кольцо:
- Ну и горазд же ты лгать.
- Чито? - Саша смел крошки со стола, достал из холодильника апельсин и картонный пакет кефира с клевером на этикетке. Взял с полочки простой граненый стакан. Сел рядышком на диван. Принялся чистить апельсин, резать дольками.
- Ты обманываешь жену.
- Я? Ничего подобного.
- Ты ж прелюбодей.
- Разве?
Он смешно, по-кроличьи дернул кончиком носа, розовым от насморка. Весь его ужин состоял из дольки апельсина и стакана фруктового кефира. Ему оставалось недолго до пенсии, но во рту еще было полно своих зубов, краска тщательно скрывала седину, а нежный тон кожи объяснялся использованием косметических средств по уходу.
- Александр, сколько вам лет?.. - поправился: - ...было?
- Двадцать два.
- А моей доченьке тридцать шесть в январе. Вот и считайте, сколько лет мы с Адочкой в браке прожили. Да, мне привлекательны лица одного со мной пола. Раньше говорили - болезнь, нервно-психическое расстройство, уранизм. Объявляли эту склонность преступной, распущенностью, нравственной язвой, карали, клеймили... Сейчас, я погляжу, всё больше, как это? Свобод? Раскрепощения? И чем это оборачивается? Цинизмом, клоунадой. Но вот проживи вы с одним человеком столько, сколько я, разве не станет она самым родным, самым дорогим существом на планете? Я души в ней не чаю, мой свет.
- И чем ты от своей откупился? Норковой шубкой, четырехкомнатной квартирой и бриллиантовым колье?
- И! Да я отродясь столько не зарабатывал, чито вы.
- Можно на "ты", - напомнил Шур. - А то мне неудобно. Тем более, раз уж мы однажды переспали...
Саша З. встал, кивнул, смахнул невидимую ниточку с брюк. Грустные морщинки пролегли на лбу и в уголках глаз. Быстро ополоснул посуду, вытер руки. В высшей мере грациозно облокотился на холодильник. Скрестил руки в замок, устало положил набочок сверху голову, правой щечкой на ладони. Помолчал, закрыв глаза. Наконец одарил долгим теплым взглядом своих глубоких темных глаз, кивнул вторично:
- Хорошо. Прости мне... То безумство. Это было так некрасиво, так гадко. Но... он довел меня.
- Аааааа... - Шур улыбнулся в ответ, покачал головой, рассмеялся, припоминая минувшие события. - Забудь. Я не думал, что ты такие слова, ять, знаешь. Обложил Влада матюками, хахаха. Это мне стыдно. Первый он начал. Как он тебя назвал?..
- Нет, ну правда. Я после две ночи не спал.
- Так хреново?
- Не во мне дело. Мне что? Что больно? Принял две таблетки - и унялось. Мне тебя жалко очень. Всё думал, как тебе помочь. Ты же с ним страдаешь, я же вижу.
- А это романс такой. "Страдание" называется. Слышал?
- И чито, ничиго не изменить? Ты уйти от него не можешь?
- Ну, вот, видишь же, ушел, - снова не особо весело посмеялся Шур, разводя руками. Вздыбленный чубчик светло-пшеничных волос на затылке. Мальчишеское еще, в сущности, лицо, такое простое, открытое. Одет в черную кожу. На запястьях четкие следы укусов и порезов. Свежий рисунок. - Только недалеко и ненадолго. Хватится, что меня нет, искать пойдет... Отлупит.
- Ах, мон повр ами! (мой бедненький дружок, - фр.) Я так сожалею. Так вам... Тебе нельзя здесь находиться? Прости, где моя вежливость, я так устал, забыл спросить, за какой помощью ты пришел ко мне?
- А ни за какой, ять. Просто так.
Шуряйка попробовал сложить из синей бумажной салфетки кораблик-оригами, но запутался и запустил им в мусорное ведро, как мяч в корзину. Попал.
- Так ты едешь ко мне?
- Раз приглашаешь - да.
Вышли. Сели в неказистые бежевые жигули. Недалеко ехать-то: на улице Н. свернули с Московского, насквозь через два двора, остановились.
- Так чито получается, Саша... Влад не сможет ко мне за тобой явиться, пока я его не приглашу?
- Ну, навроде.
- А ты не пьешь кровь? Почему? Тебе же это надо, как я понимаю.
- Я тебе щас матерный анекдот расскажу... Сразу догонишь.
- Нет нужды. Боюсь, я уже с ним хорошо знаком.
Квартира у Заможского просторная, старый фонд, высокие потолки. Непривычно гулко тикают в коридоре часы с маятником. Вся мебель какая-то необычная, не та, какой Молохов пользовался в своей недолгой жизни, явно нефабричная, не из прессованной стружки. На стенах - множество картин.
- Только сегодня, извини, если ты на что рассчитывал?.. В следующий раз, - пожалуйста, бога ради. Давай сегодня просто поспим вместе, как невинные дети.
- Что... голова болит? - грубовато сострил Молохов, стаскивая разом и куртку, и рубашку и майку через голову, не расстегивая. - Я бы тебя не обидел.
- Ой, ну чито ты... Я ведь и не спорю... Я не говорю "нет", Саша. Я говорю "не сегодня". Я утомился, если хочешь, чтобы ночь любви принесла радость и тебе, и мне, - отложим до другого случая. Не забывай, у нас с тобою есть... физиологические различия. Я - живой человек. Сегодня я по-просту... не готов. Я думаю, ты и сам понимаешь не хуже меня.
- Действительно. Я - дурак набитый. Извини.
- Тщ-тщ, ну-таки уж сразу и дурак... Подвинься немного, я подушку взобью... Покойной ночи, Саша.
Они лежали на двуспальной кровати, укрытые одним на двоих большим махровым пледом с бахромой. Подчиненные, когда Заможский еще в советские времена в гостинице работал, привезли ему в подарок, из заграниц, из самогО Парижу, дефицит. Ксандр заснул быстро, во сне не ворочался, дышал легко, почти неслышимо. Шур не спал. О чем он думал? О всяком-разном. Ловил запахи, доносившиеся из разных частей города через окно. Старался абстрагироваться от шума сердца лежащего с ним рядом живого и теплого, беззащитного человека, сердца, колотящегося для него в ночной тишине, как молот по наковальне, как поршень, движущий колеса локомотива. Считал фарфоровых слоников и балерин на этажерке. Пробовал, шевеля беззвучно губами, разобрать корешки книжек - большинство были, к сожалению, не на русском. Интересно, он, наверное, их все прочел, интеллигент? Разглядывал кошачьим черно-белым зрением портреты на стенах, выцветшие фотографии, в основном, женщин с детьми, в потемневших багетах. Большая семейка. Еще Шур очень старался избегать мыслей о Владе. Но как-то само собой получалось. Ответа с той стороны, к счастью, не приходило. Свалил, сучара, занят, не до того...
В пять утра включился гимн. Заможский сразу проснулся, пошевелился, потянулся, сел, встал. Несколько недоуменно, рассеянно улыбнулся Шурику: "А, доброе утречко, Саша... - и тебе, доброе." Пока Молохов продолжал валяться в постели, он сделал зарядку перед распахнутым окном, обтерся мокрым полотенцем, проворно оделся за ширмочкой, немножко покрутился перед длинным, во весь рост, как в магазине 'Пассаж', зеркалом. Ладно ли костюмчик сидит? Нажал на кнопочку - и допотопное трюмо осветилось добрым десятком лампочек. Заученными, элегантными движениями придал лицу свежий вид. А спал-то всего часа три, не больше. Ушел чистить зубы - вернулся, благоухая розами. Сложил ручки по швам, как неземной оловянный солдатик, - и смотрит в упор.
- Прошу прощения... Мне через пятнадцать минут уходить. Ты остаешься тут?.. Пережидать грозу?..
- Нет, я с тобой. Можно?
- Можно, а чито же, конечино, можно.
Шур подскочил на кровати, оделся.
- Я уже бегу!
Увидев, что Ксандр идет заправлять постель, бросился первым.
- Ох ты, мой сахарный, - расплылся в добродушной улыбке хозяин. Глянул еще раз перед выходом в зеркало, поправил-подкрасил тонкую бровку. Зазвенел ключами в прихожей.
- Куда ты так рано? Ты как метеор. У тебя же клуб типа это... ночной?
Саша З. был в прекрасном настроении и засмеялся звонко и мелодично, как колокольчики в часах.
- Конечина, так. Но вот читобы гости с удовольствием и щедро проводили там ночи и друзьям нас похвалили, мы должны трудиться спозаранку, мой свет. Столы сами собой не накроются, дорожки и кресла тоже по щучьему велению не станут чистыми. Кто-то должен приготовить угощение и напитки. И обеспечить... зрелищем. Сейчас я расскажу тебе мой распорядок. До половины восьмого я буду оооочень занят, потом я обычно завтракаю - мы можем поговорить еще. Затем я опять работаю, до часу дня. Факсы-звонки, одна-две встречи с поставщиками. В час у меня обед, но я или на прогулку его трачу, или добираю часик сна - вот и еще нам с тобой время на-поболтать...
- Слушай... Я у тебя там только мешаться стану под ногами. Пойду я, пожалуй...
- И куда ты пойдешь? К Владу? Дался он тебе. Садись, поехали. Давай-давай, - похлопал по свободному сидению справа. - Ты ведь сегодня не работаешь? - Шур отрицательно покачал головой, забираясь в машину. - Ну вот. А если так приключится, что Владу понадобишься, - позвонит, примчит твой принц, не переживай. А мы с тобой, душа моя, тем временем... Или, позволь, это тебе от него что-то нужно?
Молохов опять покачал головой. Достал из внутреннего кармана ампулу и шприц.
- Нет. Пока не нужно. Можно я уколюсь? Это заменитель крови.
Они постояли некоторое время на красном, хотя на дороге не было машин, кроме одной, на которой ехали они. Саша З. указал на величественный храм с куполом.
- Я его так люблю. По большим православным праздникам оттуда раздается такой дивный перезвон. И каждый день, когда службы, люблю приоткрыть окно и слушать, а когда святят куличи, и народ тянется с вербочками... А вечером, когда темнеет, его окна светятся божественно, такие краски!..
- Это что же получается? Твоё гнездо порока прямо под боком у цитадели веры?
Саша З. рассмеялся, взял тоненькую сигаретку в мундштуке.
- Куриоз натуры, феномЕн. Да, так, а еще в двух шагах от казарм милиции и военной академии. Я ненарочино, мон кёр. Ты же знаешь, у меня в высшей мере приличное заведение. И мне странно и неприятно, когда на мой клуб возводят напраслину. Гостеприимство - мой долг. Да, не скрою, с особенной теплотой здесь принимают мужчин-геев. Так и задумано. Но персонал у нас, как ты увидишь, всё больше женщины, девушки. И я не держу охраны, как ни странно. Бывают драки, ой, милосердия в людях нынче ни на грош... Но от чего-то серьезного, я уверен, застрахован. Пошумели - и будет. Мне не важно мнение людей с улицы. В определенных кругах у моего клуба безупречная репутация. Этого довольно. Да, моё, если хочешь, кредо... Я, может, и ласков с гостями, но не путай это с флиртом.
- А что, никто не претендовал на твоё... сердце?
- В клубе? Нет. Я не позволю. Я не хочу. В среду мы закрыты. В будни работаем с семи вечера до часа ночи. В выходные - с одиннадцати до шести утра. Но я там, если по работе, именно днем, в первой половине, обычно до пяти. Что касается танцев... По пятницам у нас особенно людно. Стриптиз? Но у нас такого ничего нет. Культурными мероприятиями всецело руководит Давидик. Я в клубе более за старшего бухгалтера, управляющего, подписываю сметы, заверяю контракты. Да, конечина, по-первости я всегда отсматривал номера. Но уже давно перестал, так чито он сам решает, кого позвать. Обычно это небольшие джазовые ансамбли. Раньше мне всё из Москвы сын присылал каких-то деятелей, молодых поэтов-авангардистов, лириков-сатириков. Но я не разделил его восторгов. Политикой не интересуюсь. И мне сложно разобраться в современном искусстве. Боря меня всё высмеивает ретроградом. Он часто звонит из Москвы, сам работает журналистом, хочет держать меня в курсе всего. Он у меня молодец, да. Вот у нас еще художник выставлялся, Эдуард, в нем я что-то вижу. По крайней мере, он умеет рисовать людей, а не примитив, вроде яблочко на ведре в окружении красных полосок. Жаль, замечаю, его никто не покупает, и он чито-то часто выпивать стал... Когда он пьян, он уже не настолько приятный человек. Боюсь, он растратит задатки таланта попусту. Ему не хватает как это? Верно, трудолюбия. Вообще, я - человек привычки. Я всегда выходной провожу с семьей и вечерами, если только не отвлекают по делу, тоже стараюсь хотя бы на час-другой да вырваться за город к Адочке. Я ведь правда люблю её. А ОН ЭТОГО НЕ ПОНИМАЕТ. Точнее, нет. Он понимает, как всегда, по-своему. Он всё использует себе в угоду.
Всё это милейший в мире администратор рассказывал уже будучи в клубе, сидя в подсобке за завтраком, с салфеткой на коленях. Шур при жизни мог в одно рыло навернуть пять говяжьих котлет и две тарелки макарон и миску крутых щей со сметаной И маслом. А Заможский откушал постной каши, ржаного сухарика и выпил чашечку черного кофе. А весь остальной день он поддерживал себя минеральной водой, куда добавлял ложку сахара и ломтик лимона. При этом энергии - как не у всякого юноши. Он даже допускал иной раз потанцевать, так, пару движений, пируэт. Наверное, он всюду успевал именно потому, что никуда не торопился. У него всё учтено, всё просчитано заранее. И в документах, и в графике работ, и в частной жизни. Услыхав про таинственного ЕГО, Молохов напрягся.
- Ты про Владислава?
- Про него, родимого.
- А чё он тебе?..
- Ох, Саша...
Тут опять Заможского закружили дела, и Молохову до обеда оставалось мучиться догадками и нехорошими подозрениями.
В обед они вышли в соседний сквер. Набежали тучки. Гроза, вторые сутки блуждающая в небе над Петербургом, казалось, готова разыграться по-новой, но пока лишь накрапывало. Заможский накинул светлый пиджак, взял зонтик. Кругом лавки прыгали прирученные воробьи: Саша З. покрошил им сахарного печенья. Фонтан, пасынок коммунизма, не работал. На дне разбитой бетонной чаши лежали прошлогодние листья и кусок разорванной дерматиновой обшивки от детской коляски. Молчание тяготило. Шуряйке всё мнилось, что вот-вот мимо пронесется черный бээмвэ без номеров с наглухо затонированными стеклами, завизжат тормоза, сдаст задом и выпрыгнет, лихой, весь в черном... Он ведь убедил в своем вездесущем присутствии, непостижимой власти над судьбами и событиями, крылатый фатум. Но - нет. Ах, эти летние дожди, эти радуги и грозы! Эти розы и неврозы!
- Я очень нетерпим к вторжениям в свою жизнь, Саша. Я с ним дела веду... На свою беду.
Стряхнул с ладони последние крошки. Поднялся, за ним вслед, след-в-след, - Шур, пошли по унылой аллейке, вокруг каких-то нелепых гаражей, складов и бесконечных заборов.
- Ты знаешь Федю?..- назвал фамилию, Молохов кивнул (это был будущий Григорашек). - Он мне тут как-то говорит, нашел мне компаньона, у него всё схвачено, несколько вульгарный, но деловооооой! Думаю, хорошо. У меня как раз что-то как-то не задалось, видишь, черные вторники, а то - черные понедельники, то милиция, то вот нацмены... Я как сорока в детской сказке, этому дала, вонэтому, на бобах сижу, в окно гляжу... И ведь я ему почти уже поверил... Совсем плохо, Саш. Денег он мне отвалил, не жалуюсь. Но покой я с ним потерял. Я на той неделе был у Алички в салоне - и чито? У меня полголовы седых волос за ночь стало.
Шур насупился, втянул голову в воротник, Ксафа прижимал к носу платочек.
- Это из-за меня?..
- Из-за тебя? Нет. Чито ты, нет, майн шон гелибхен. Да, я переживал за тебя, а то как же! Я, когда еще тебя... не познал столь близко... надеялся, ты повлияешь на Влада... Я полагал, он будет мой щит. А теперь я на щите, уже и не человеком себя чувствую, так, - кожа пленного. Ох, погибель моя! Вот, посмотри...
Заможский вытащил из тонкой кожаной папочки, из бокового карманца на молнии, две фотографии, десять на пятнадцать. Молохов повертел их в руках, рассматривая:
- А ничё так. Лица, правда, немного смазанные получились. И што? Мы тут сидим себе мирно в твоем клубке, мало ли, дружеская вечеринка... Што такого?
- Хорошо. А это? Это у Влада дома, а это у меня на квартире. У него три таких пленки, по тридцать шесть кадров. И на каждом - дата и время съемки. Он мне для примера напечатал. Сказал, может сделать еще копий. Есть знакомый в фотолаборатории. Увеличит и размножит.
- Вот, ять, урод...
- Я их все до единой сжег. Сейчас и от этих избавлюсь...
Разложил газетку, полил растворителем из коричневой стеклянной бутылочки.
- Две нормальных мне отдай, пожалуйста. На память.
Человек в голубой рубашке долго смотрел на непонятное ему действо:
- Извините, что вы делаете?
- Мы сжигаем прошлое.
- А, ну тогда ладно...
Они вышли из дворика и увидели, где, собсна, они палили - это были зады приемной ГУВД.
- Он меня шантажирует. Он надо мной просто издевается. Он мне звонит домой ночью. Ладно, на сотовый. Я его стал выключать на ночь - как-то нашел мой городской, он мне даже на дачу начал звонить. На дачу! Жене.
- Х..ню какую-то несет? - уже догадываясь, мрачно поинтересовался Молохов, кусая нервно губы. Заможский автоматически поправил прядку намокшей от дождя высветленной чёлочки. Чтоб красиво лежала, завивалась. Стрельнул печальными глазами в спутника, вздохнул.
- Читобы я ВАС не забывал, читобы продолжал... навещал бы почаще... Хочу я? Могу я? Вставайте, все вставайте - видите ли, князю приспичило. Раз дал - помечталось, отстанет. Нет!
- Да, это была твоя ошибка. Не надо было поддаваться. Теперь не отпустит. Пока все соки не высосет.
- Саша... Со мною так никто никогда не поступал. Это... не по-джентельменски. Что угодно... Два взрослых мужчины... Между которыми существует связь... Зачем ему афишировать наши отношения?.. Дурачество, мальчишество... Ведь он уже добился, чего хотел.
- Каждый раз ему надо чуть больше.
Заможский замер в прострации, его глаза засверкали и расширились, он негромко ахнул:
- Как - больше прежнего?.. Насколько? Каков предел? Чито же это за наказание? Сначала он меня убеждал, что всё конфиденциально и без последствий, потом вот с Федей, но там всё к взаимному удовольствию... Теперь вот с тобой... Кем он себя вообразил? Кем он меня считает? Я что ему, валютная проститутка?.. Сашаааааа... Мне важно знать... Я-то за свою многогрешную жизнь, почитай, через всё прошел. Зарастет, зарубцуется. Но тебя-то он впутал зачем?.. И Адочка... Она же не переживет... Его угроза... Он в самом деле может так подло поступить или бахвалится?.. Есть же границы разумного?
- Реально, да. Он же чокнутый. У него и справка есть. Шизофрения. Ей-богу, не вру. Как обострение - он прям рвет и мечет.
- Он смерти моей хочет... Посмеяться... Я ему не нужен, нет... Я умру от моей трусости, у меня разрыв сердца будет...
Он принял нитроглицерина. Они уже подошли к дверям клуба, на этот раз с проспекта. Сошествие в преисподнюю. Постояли внизу, под зеленым навесом, за решеткой с узором из мечей и тюльпанов, еще покурили.
- Мне неловко просить об одолжении. Страшно помыслить, чито он может... Как себя поведет...
Дотронулся до свежих шрамов.
- Мне уже не привыкать. Я умер.
- Я отблагодарю. Передай ему, пожалуйста, пусть приходит в пятницу вечером. Один или с тобою. Не знаю, как лучше. Скажи, нам надо всё еще раз подробно обсудить. Я не могу принять его условия.
*
канва беседы такая, в перемене блюд и после небольшого философского диспута, когда наш огурец софизмы едкие извергает, а будущий безупречный воин его ссадил ласково, найдя его доводы нелогичными, демагогия.
Саша З. - Ди, присаживаясь рядом, тревожно и скорбно и многозначительно и просительно меж тем нет-нет да поглядывая на Молохова: я люблю тебя, <зараза ты этакая> а ты мне вместо услады, одни муки преподнес.
Ди (пошла фаза маниакальная): а на кой мне твоя любовь, <...>? Я хочу, чтобы меня боялись.
Саша З., вздыхая, затем очень спокойно: я тебя не боюсь. Ты мне совсем не страшен. Меня пугает, что своим невежеством ты навлечешь на себя большие беды.
*
Шур Молохов стоял в сумерках недалеко от станции метро, разглядывал заголовки вечерних газет. Он не чувствовал дождя мертвенно-ледяной кожей. Он был одет в зимнюю куртку на искусственном меху, джинсы и стоптанные, рваные полуботинки. И - непременные черные очки. Он почувствовал затылком взгляд раньше, чем человек приблизился и протянул руку тронуть за плечо. А еще раньше он учуял его запах, который уже ни с кем не спутает никогда.
Запахи сводили его с ума. Они просачивались подобно спорам грибов, развевались по ветру, тянулись, переплетались, сталкивались, как воздушные тропы, как волны, как след от корабля на воде виден простому глазу. И тут вдруг в букете нечистот, горячего металла, клея, бензина, пластика, папирос, асфальта, пирожков с картошкой, пота, специй, земли, собачьей шерсти, - ландыши.
- Саша, это вы? Я так боялся, что обознался. Я так рад, вы не представляете, как я рад!
На Заможском была какая-то невиданная заграничная тонкая кожаная бледно-коричневая курточка с вышитыми по плечам птичками на ветвях и узкие зеленые брюки. Ботинки, впрочем, всё те же, из бабушкиного сундука.
- Здоров. Да, это, оказывается, в самом деле я. Ты откуда?
- Не совру, если скажу, что практически с того света. После всей этой истории... Слег с пневмонией и малокровием. Вчера только домой выписали.
- Как дела в клубе?
- Пока никак. По старому адресу случился пожар, по счастью, никого в тот момент не было, интерьеры только пострадали, я принял решение его не восстанавливать. Вообще... там еще касса пропала, выручка за неделю. Несгораемый сейф был вскрыт неизвестными, дознаватели установили, плакали мои денежки... А пожар - это уже для отвода глаз, миль херц, подстроено. Так что на канале дел у меня больше нет. А жаль, очень было удобное место, культурный центр, много туристов, приличный заработок... Пока что присматриваю как раз вот в этих краях новое помещение. Да я-то что, вы сами как?
- Ксандр, ты меня прости, но я очень тебя прошу, давай на ты, мы же договаривались?..
- Ах, да, конечина. И - я обещал тебе... Я помню...
Ксандр прижался на секунду к Молохову, пользуясь тьмой, прильнул к холодной плоти умягчёнными бальзамом губами, а теплая рука скользнула в нагрудный карман куртки - он положил туда свою визитку.
- Я хочу тебя видеть... В любой день и час, когда пожелаешь... Приходи ко мне...
- Да я помню адресок-то.
- Там мой новый номер. Позвони перед приездом-то. Я подготовлюсь.
- А чё?
- Будто вновь...
Заможский добавил несколько слов на ушко.
- Ооо-о... Хорошо, я постараюсь предупредить заранее. Спасибо.
*
Два Саши лежали в обнимку на софе. Молохов сверху, в одних джинсовых штанах, вытянулся на его груди, как сфинкс в пустыне. Заможский - в домашнем парчовом халате, под которым была беленькая рубашечка и мышиного цвета брючки, водит по его волосам костяным гребешком с позолотой. Чертовски приятно. Говорят тихо:
- ...но он ведь... изверг. А вы такой славный мальчик. Бегите его, он дурно с вами обходится.
- Куда мне? Я - его выкормыш, его слуга. Я без него не могу. Я связан кровью. У зубастого кровососа есть лишь одно весьма слабое место - "сжальтесь! Я ядовитый! Меня нельзя есть, отравитесь!" Знаешь, это как старая сказка... Когда лиса подучила волка подвязать хвост и уши, чтобы вольготнее на базаре кур воровать... И вот однажды верёвочка возьми да и лопни...
================================================
*
Александр Заможский в конце концов указал Владу, да, даже уже прекрасно зная, кто или что он (по крайней мере, Первое Дно, что он - мертвый Чернокнижник, бессмертный вампир и т.п.), НА ДВЕРЬ. И выставил из своей жизни навсегда. Его фаворитов - нет, не прогнал, хотя виделись они и не часто, но всегда могли рассчитывать на доброту и гостеприимство Ксандра-Первого. А что сделал наш фуфуфу злодей? Правильно, украл кассу и сжег клуб. Но у Ксандра-Первого были сбережения, и он открыл своё заведение заново, попроще, в новостройках, но всё равно ни процветал, но и по миру не пошел. Он еще пожил довольно, а потом помер. И вот тут начинаются ТРИ его других судьбы. Не из одной точки, но временами - перпендикулярно или параллельно его земной первой жизни.
Я-автор, как и мой протагонист, Тень Чернокнижника, всегда даю хорРррошим мальчикам вторые шансЫ.
*****************
АЛЬТЕРНАТИВА
XXXVI. Непрерывность
Предметы старины хранят налет
Неуловимой сущности - она
Бесплотна, как эфир, но включена
В незыблемый космический расчет.
То символ непрерывности, для нас
Почти непостижимой, тайный код
К тем замкнутым пространствам, где живет
Минувшее, сокрытое от глаз.
Я верю в это, глядя, как закат
Старинных ферм расцвечивает мох
И пробуждает призраки эпох,
Что вовсе не мертвы, а только спят.
Тогда я понимаю, как близка
Та цитадель, чьи стороны - века.
*
Я умирал. Понимание, не страшное само по себе, но тоскливое в своей необратимости. Я уже не мог говорить и произвольно двигаться, глаза закатывались куда-то под лоб. Говорят, в такие минуты перед человеком проносится вся его прошлая жизнь. Передо мной же стояли белые стены палаты и моя семья. Я понял, что моё сознание мутится, когда от стены отделился мой старый добрый знакомый. Под странным углом зрения он виделся мне плоской чёрно-белой тенью. Было что-то неприятное в его присутствии здесь, аккурат у моего изголовья. Я человек, вообще, не суеверный, но в тот долгий миг у меня в голове сменяли друг друга неясные обрывки мыслей, одна нелепей другой. Я не мог скосить фокус, чтобы посмотреть, видят ли его родные, или же галлюцинация цепляющегося за мир сознания. Он постоял как бы в нерешительности, затем переместился вправо, чтоб я мог его вернее различить гаснущим зрением. Он ничего не сказал, но я почему-то понял, что он предлагает мне новую жизнь. Мне стало смешно и нелепо, и ужасно не по себе, но я всё же силился ответить "да". Губы безнадёжно скривились, рот хватал воздух, задыхаясь, судороги скорчили моё тело. Он легко кивнул, и неожиданно процесс моеё неминуемой энтропии оборвался. Время вокруг меня стало ощутимо ватным, и я услышал его голос, словно из моих ушей вытащили пробки.
- Это будет интересная игра. Это мой подарок тебе. Ты славный малый. Тебе ведь больше нечего терять. Вот сейчас ты умрёшь здесь. Ты посадил сад, построил дом и вырастил детей. Ты свободен. Ты узнаешь то, что не сумел ещё ни один смертный до тебя - ты изведаешь будущее и обратную сторону смерти.
Он улыбнулся. Его кожа, его глаза светились нежным, матовым сиянием. Во мне совсем некстати проснулись давние эмоции, еще по молодости испытанные к этому удивительному существу. Боль оборвала их. Время вновь побежало, навёрстывая упущенное. Я перестал ощущать окружающее. Я умер.
1
Я открыл глаза и провалился в бездонное синее небо. Я провалился в бездонное синее небо. В нем не было ни облака, но ветерок колыхал высокие травы вокруг моего обновленного тела. Я ощущал себя легко и свободно и был в полной уверенности, что попал в рай. До того момента, пока не услышал тихий окрик.
Я обернулся и увидел высокого мужчину, пристально всматриваящегося в меня. Прищурившись, смотрел он на меня, словно оценивал мои способности. Так высокородный сеньор ведет себя на конюшне или псарне. Он положил у моих ног одежду и молча наблюдал, как я одеваюсь. Я чувствовал себя идиотом.
Я понятия не имел, где я нахожусь.
По крайней мере, это Земля, - подсказало трясущееся от страха сознание. Или что-то на неё похожее.
Вдалеке маячила громада города.
Как я узнал позже, город назывался Иссос. Мой спутник был очень внимательным и спокойным человеком. Его карие глаза искрились золотом в лучах рассветного солнца. Но вот оно выбралось наконец из-за лесистого холма, и словно кто-то резанул мне холодным лезвием под сердцем: радужка собеседника вспыхнула алым и казавшаяся загорелой кожа лица, рук, шеи враз стала белой, словно сияющей изнутри ровным слабым сиянием. Я улыбнулся, попытался придать себе смелости, но во рту пересохло и ноги задрожали. Мой провожатый посмотрел на меня с усмешкой, впрочем, вовсе не обидной или неприятной, полез во внутренний карман куртки, достал коробочку с крохотными ампулами, потряс перед моим лицом, выдавил одну на ладонь, показал и убрал назад.
Мы продолжали путь по пустой автостраде. От жары не было спасения. Я обливался потом, снял рубашку и майку, повесил их на шею и прикрыл голову. Мой спутник же шел легко и непринужденно, не пресекая попыток наладить разговор. Его голос ласково и уверенно пробовал и так, и этак добрался до моего разума. Язык, слова - о, они мне нравились! Они очень походили на мой родной, но понять из сказанного я мог едва ли четверть. Страна, в которой я очутился, - большая, экономически и социально разбирая республика. Моранья-Морана. Эээ... Вот на этом всё и закончилось.
Мы остановились у маленькой платформы. Электронное табло показало часы, температуру и дату. Я похолодел второй раз. Что черт! 11 июля 1972 года. "Я сплю. Я сплю. Спокойно, без паники! Вот сейчас я медленно открою глаза. Раз. Два. И..." Конечно, я не проснулся. Хотя бы потому что моё последнее воспоминание было... Что я умер. А, стало быть, с реальностью не поспоришь.
Мой новоявленный знакомец (кстати, его звали Виго) талдычил мне о паспортном контроле. Я кивал, потел и всматривался в горизонт, куда наискось уходили рельсы. Роса высохла. Везде, куда ни глянь, - нескончаемые просторы настоящей степи. Деловито жужжали насекомые, стрекотали кузнечики. Высокие, ах, какие же высокие перьевые облака элегантно загибались к северо-востоку. Серебряной стрелой чертил небо неизвестный самолет. Или (что вероятнее) НЕ самолет.
По-видимому, Виго забросил попытки выяснить у меня, кто я такой и откуда, потому что подошел к оранжевой тумбе и нажал на горящие синие кнопочки. Выплыл экранчик, на нем - симпатичная брюнетка. Виго пообщался с ней, расплатился с бездушным автоматом пластиковой карточкой, и ровно через минуту к нам подъехала прозрачная, как мыльный пузырь, и такая же круглая кабинка. Распахнулась дверца, бесшумно развернулись красные ажурные кресла из эмалированного металла. Мы сели. Дверца вернулась на место, и странноватый транспорт плавно набрал скорость.
Виго раздумывал, сложив пальцы "домиком". Черты лица у него были резкие, тонкие, длинные, будто лицо это творец раскатал скалкой ввысь, вверх, а потом похлопал по щекам - годится, шагай в строй. Когда он не смотрел прямо в глаза - еще можно было не напрягаться. Потому я непроизвольно отвернулся к окну. То есть стене, стенке вагона. Теперь я знаю - это вид такси, практически единственный (из наземных - и в самом деле единственный) вид транспорта Мораньи. Маршрутный вертигер. Комфортный, практичный... Как и всё в Моранье. Да, всё в Моранье реально обозвать этими двумя словами - комфортный и практичный. Армия, одежда, учебе, отдых, клумбы, дороги - всё. И граждане.
- Тебе нужны документы. Все граждане Мораньи носят в кости левой руки чип с данными о себе.
- А если у гражданина нет левой руки? - глупо пошутил я.
- Тогда в правой.
- А если нет и правой?
- Исключено. В любом случае он носит чип в протезе.
Я гляделся в стекло и не узнавал самого себя. И я, и не я. Нет. Всё другое. Господи, кто же я??
- Меня зовут Александр, - спохватился я.
- Ксандр? Старое имя, - покачал головой Виго. - Сейчас никого так не зовут. Разве только в быту, а семье. Официально - только код.
- Что?
- Код. Набор букв и номер серии.
- Паспорта?
- Да. Ты - паспорт. Ты и паспорт - одно и то же. Паспорт - это ты сам. Ты всегда с паспортом, потому что паспорт - это ты.
Я почувствовал себя голым. Представил гигантский человеческий муравейник, где все пронумерованы как в концлагере перед газовой камерой.
- Это - для контроля? - "озарило" меня.
- Конечно.
- Значит, я - вне закона? Не-гражданин?
- Тебе повезло. Я помогу тебе.
*
я уже свыкся с моим новым домом, новым именем. Виго любезно предложил стать ему помощником, что было и почетно, и хлопотно. Поначалу я лишь изучал историю и культуру Мораньи, много гулял по городу. Но чем больше я проникался его духом, чем въедливей я становился, тем большее количество ОПАСНЫХ вопросов стало населять мой разум. Я уставал от них, но и во снах, обретая причудливые и угрожающие формы, они обступали меня и душили.
Виго был непростым, ох, государственным служащим. Влиятельный депутат, глава партии, владеющей третью голосов в нижней палате, председателем Совета Девяти. По моим меркам, почти небожитель. Про себя он никогда ничего не рассказывал. Мягок, но немногословен. Я знал только официальную биографию, из личного дела - цифры и факты. Он держал в руках основные козыри - земельные угодья, источники ископаемых.
Постепенно я понял глубину нашей игры. Я считался гостем страны. Откровенное положение соглядатая из другого мира - ходи, смотри, завидуй. Это А. Б - я определенно нравился Виго. Он готовил мне теплое место при партии, возможно даже, в качестве своего зама. Я во всех смыслах был свежим человеком. Может, немного наивным, но честным и обучаемым. < Потом мне часто и многие напоминали это моё качество - 'обучаемость'>
И настал день, когда Виго взял меня с собой в Правительство, обещая показать его снаружи и изнутри, что экзюпериевского удава.
Я приехал один. По СФС (штуковина вроде наручных часов с дисплеем и динамиком) связался с Виго.
"Я жду тебя у входа. Зеленое здание со шпилем," - сказал он.
Я заозирался.
"Прости, но я такого не вижу."
"Да как же?.. Ты тем маршрутом ехал, каким надо?"
"Даааааа... Тут какие-то однотипные серые заборы и желтое здания с куполом."
"Так это оно и есть!"
Мы посмеялись. Я перешел улицу. Вокруг ни души.
- Пойдем, я представлю тебя министрам.
Комок к горлу, свело желудок. Я вцепился в его локоть, будто не стоял на ногах. Он приободряюще похлопал меня по плечу. К форменному черному костюму привинчен значок ГРП. Увидев, что и он нервничает, я вдруг успокоился. Я не такая важная персона, чтобы мною интересовались его коллеги.
<Ошибался. Я был немного НАИВЕН.>
Министры, коварный народ, и впрямь сделали вид, что не придали никакого значения моему приходу. Довольно холодно, церемонно поздоровались и уселись за круглый стол с позолоченными гербами на крышке цвета слоновой кости: совещание. Я остался в углу, у окна, конспектируя для себя основные моменты прений.
Это было куда интереснее выпуска получасовых новостей! Министры не утруждали себя в сдерживании эмоций. Похоже, на партию покера наоборот. Да, домино в подворотне советского Ленинграда! Господи! Я помню ТО ВРЕМЯ! Я помню эти СЛОВА!
Самый горячий - министр обороны. Мордастый, сильный, порода так и прет. Виго о нем рассказывал, что он сверх всего, СТАРЕЙШИНА. Одного этого достаточно, чтобы держать всю эту камарилью (выражаясь терминами не этого мира, не этого времени) во власти первобытного ужаса. Но не Совет Девяти: они смели и с ним спорить, и даже побеждать его в споре. Непростительная смелость!
Я не обошел вниманием министров торговли и внутренних дел, составлявших оппозицию Вълковицу. Невооруженным глазом видно, что они повязаны.
*
Стол, вокруг которого сидели министры, был крохотным, из потемневших от времени досок. Помещение с низкими потолками, тоже маленькое, ничем не освещалось. Я видел в темноте. Видел сквозь предметы. Советники играли в карты. Все как один бледные, красноглазые, в черных плащах с крупными стоячими воротниками. Эти безжизненные лица были прямой противоположностью тому, что творилось под столом. Нижние половины их тел дрались за обладание друг другом. Ужасно. Я застыл, опасаясь дышать. В этой комнате было некуда прятаться - ни шкафов, ни занавесок. Я заметил у себя за спиной пустой открытый гроб. Через секунду эти твари силой уложили меня в него, а самый маленький и противный из них проблеял: "ты - наш! Ты подчинишься нашей воле! Ты уже мертв!" Он оскалил нечеловеческие зубы, и в один и тот же миг острая боль их укусов пронзила мои руки, ноги и грудь. Я закричал и проснулся.
На улице - ливень, капли со стуком развиваются о стекло. Я осторожно приподнялся, сел. Заметил Виго за работой. Впрочем, он сидел, повернувшись ко мне в полоборота, и следил за мной.
- Дурнота какая-то приснилась. Будто советники на заседании имеют друг друга под столом, а меня хотят насильно обратить. Они вцепились в меня, как собаки.
Сверх всех странностей ночи он спросил, а не хочу ли я, действительно, стать обращенным? Я ответил, что всерьез не задумывался над этим и меня пугает масса ограничений, да и минусов этого состояния или видится больше, чем плюсов. В конце? я пошутил:
- Вы - закрытая, привилегированная каста. Не думаю, чтобы твоих братьев порадовало появление нового голодного рта. К тому же, - вспомнился сон, - умирать я пока не спешу.
К чести Виго будь сказано, между работой и почти семейной добротой, вниманием, поддержкой, он незамедлил выбрать второе. Расставил в электронных документах закладки, свернул дисплеи. Он пришел ко мне, облитый светом магниевых вспышек молний, сел рядом.
Приятно и опасно. Бросок кобры, не расплескай яду. Третий по значимости человек страны был моим. Осознание могло вскружить и более светлую голову. <а я был немного наивен> Если бы я и в самом деле являлся шпионом заморской державы, я бы уж точно не упустил шанса изменить ход истории. Но у меня не было больше родины. Мало-помалу ей стала Моранья. И теперь, как перед трибуналом, скажу: интересы только этой страны и этого народа я защищал и буду за них бороться. Это единственная цель, которая удерживает меня от самоубийства.
Виго предложил узаконить наш союз. Мне показалось это смешным.
- Если бы я вынужден был жениться, то моей супругой стала бы глупая и здоровая баба. А ты мне - соратник, брат.
- Нет, братом я тебе не являюсь. Пока что я лишь корм и подстилка.
- Не оскорбляй нашей дружбы. Мне больно слышать твои слова.
- Я не могу доверять тебе, пока я лишь пешка в твоей игре, прости. Когда я стану лучше разбираться в политике и, не дай Бог, примкну к оппозиции, ты оставишь меня.
- Ты не совершишь подобной ошибки. Когда ты сам увидишь, во что втягивает правительство министр Влковец, ты ни за что не встанешь на его сторону. Это чудовище, настоящая гидра о семи головах. Его надо избегать, а если чувствуешь силы - биться на смерть.
- Вот этих самых сил я так-таки и не ощущаю, - повинился я. - Я всё еще гость этого странного мира.
*
- Это еще вопрос, кто из нас гость этого странного мира! - Николае развалился в гамаке. Он улыбался, хотя обычному человеку этой улыбки не увидеть и не воспроизвести. Довольный собой, как сытый кот. Он строил планы. Планы громоздились один над другим, один над другим, белыми макетами на фоне черной бездны космоса. Он играл ими, разрушал, смешивал, менял местами.
- Ты - раб, бОльший, чем я, - огрызнулся ВЦД. - Во мне всё еще есть частица эго Чернокнижника. Ты молод и чересчур самонадеян. А, между тем, ты - раб. Тенебриферум, Абисмус - имена твоего господина. Но если я знаю, что я - раб, ты об этом не догадываешься, не желаешь признавать факт подчинения.
- Ты не прав. Я понимаю, какие силы меня кормят и какие ветры влекут меня.
- ...и тебе значительно хуже... Он пожирает тебя изнутри, этот червь захватил твой рассудок.
- Тебе страшно? Я - безумец? Хо-хо.
- Ты - дурак легковерный. Тысячи, не две, не три, тысячи лет я изучал черную магию, я видел миры, в которые ты не посмеешь заглянуть, в миры, где нет мне места, ибо места все давно заняты. Рлиех цхэ анамш.
- Я был и там, - солгал Николае, напрягаясь.
- Ложь. Ты сам говорил, что ключи потеряны. Я это чувствую,
*
В небольшой закусочной на углу улицы Верности я стал встречаться и подолгу болтать с Марикой Влач. Она с первого взгляда показалась мне необычным человеком. Наша дружба крепла, но по непонятным мне причинам она перестала приходить.
Конечно, я обратился в единую справочную службу, но их ответ лишь разозлил меня. Миленькая девушка-киборг вежливо прощебетала, что запрашиваемый блок памяти недоступен или не существует и попросила обратиться позднее. "Когда - позднее?!" - заорал я и ударил громоздкий аппарат. - "Сука ты! Ты, ты... Искусственная женщина!!" Моей злости надолго не хватило. Она переросла с тревожную задумчивость.
Марика любила рисовать и показывала мне свои полотна. Я честно ей признался, что не видел ничего более драгоценного и самодостаточного, чем её искусство. Цвет дня и ночи, лимонный, оранжевый, иссиня-черный. Вода и травы, фантастические звери с мохнатыми головами и лиловыми глазами. Порою мне чудилось, что она сама - из того, нарисованного мира, особенно, когда надевала канареечную тунику и лиловые линзы. На голове, в прическе, у неё всегда был пожар, переполох - рыжие, кучерявые волосы светились на солнце одуванчиком. (в этом мире у зрелых одуванчиков пушинки были не белые, а кирпично-охристые).
Мы беседовали с ней много об изобразительном искусстве, да, по многу часов посвятили истории и политике. Я виделся с ней не только в выходные, но и на работе, в Правительстве.
Я легко узнавал знал её партии, второй по могуществу, - Трудовой Союз. Вот наш последний разговор.
М.: После Великой Войны всё изменилось. Да, наша страна из древней восточной империи превратилась в мощную индустриальную державу, но тогда мы не знали, на что обрекаем себя. Наш народ... Счастливый лишь наружно. Ты обратил внимание, как много киборгов работает в городе? И это в одном только Иссосе. А есть другие города, просто промзоны. Это всё - рабы, рабы Нового Времени.
Я: но ведь они все - преступники и сумасшедшие. Их прошлось модернизировать. Иначе как они могли приносить пользу?
М.(охватывая мои руки своими ладошками, прищурясь, глядя в упор) скажи, Ксандр, ты всерьез в это веришь? Это - обман. Скажу больше - они из нас самые чуткие и разумные. Они слишком хорошо понимали, что за дела творятся "у руля".
Я: почему так много говорят о Великом Константе, но нет ни единой видеозаписи, пусть самой ранней, времен Кризиса или не особо ценной какой-нибудь бытовой хроники? Почему он никому не показывается? Он вообще существует? Или это такая фигура речи, оборот?
М.: конечно, существуют. И будет жить еще не один десяток лет. Вопрос не в том: он изолирован от нас, как и мы от него, и нет никакой уверенности, что его информированность относительно событий в стране не фальшива, не искажена.
Я: Марика, почему именно я?.. Мало у тебя соратников, единомышленников?
М.(невесело улыбаясь): они так долго "варились" в этом котле идей, что я разуверилась в их смелости. Ты - свежий взгляд, новый человек.
Я: думаешь, я осмелюсь на решительные политические шаги?
М.: пока - нет. Но у тебя сейчас очень выгодная позиция. У тебя хороший протекторат...
Я невольно потрогал подарок - кольцо белого металла с вставкой - синим кристаллом, плоским, длинным, узким, с золотой искрой на донышке.
М(снова улыбнулась, хрипловато посмеялась): ничего личного! Но - так.
Я: а если Констант всё знает, если то, что происходит, и в самом деле - его приказы?
М.: тогда непременно устранить. И, желательно, не с него начать, а с Руки. Ничего не имею против подобных нашему дорогому Виго, но... Я бы действовала острее и безогляднее. Я понимаю, его связывает помимо прочего, "вопрос крови". (она фыркнула, помахивая красной салфеткой.) Приду - напишу натюрморт. (она составила две керамические пиалы в ряд, прислонила сбоку нож. Солнце светило сквозь щели в жалюзи, теплое и ласковое.) Понимаешь, Рука - родной брат моего деда.
Я: ты встречаешься со мной только потому, что рассчитываешь, я повлияю на Виго?
М.: нет, глупый! Я рассчитываю только на тебя. У него не хватит рисковости. Он мог - и не сделал этого. Целых тридцать лет. Я ведь родилась в войну. А он - командовал армией. Не рассказывал? Спроси. Они - Виго и Рука - славно повоевали. Тысячи и тысячи лет, как странно, западным странам, тысячи и тысячи не дает покоя битва Каталаунских полей. И никто не помнит, кто же выиграл. Ты - помнишь?
Я пожал плечами.
М.: и я - нет. И вот всё повторилось. Они встретились с союзниками у реки. Теперь уже ничто не зависело от времени или удачи. Враг загнал себя в "клещи", его раздавили, сравняли с землей. А мой дед не вернулся с войны. Мы даже не знаем, где лежат его кости.
Я: но раз ты и Рука - одна семья, разве он тебе не помогает?
М.(зеленые тени и тушь, лиловые линзы, в ниточку выщипанные брови, прямой высокий лоб, мраморная кожа, веснушки у носа): я никогда не унижусь - просить у него!
Я: это было бы чертовски весело - тянуть из него деньги на покушение на него же.
М.: я не о том речь веду, ты, ты...
Я: глупый?
М.: фррр... Ты много женщин в Правительстве видел?
Я: эээ... Разве что они удачно маскируются.
М.: а на улицах?
Я: на улицах я вообще чаще брожу один-одинешенек. Зато их безумное количество работает в ЕСС.
М.: это всё куклы-роботы, киборги.
Я: кстати, к вопросу о Правительстве... Я - чужестранец, не могу сказать, что мне так уж уютно в Моранье. Я пообвыкся здесь, но еще слишком много неясного, нелепого. Почему Совет Девяти - все больные? Это ведь ненормально, когда больные обладают привелегиями, форой перед простыми смертными.
М.: поздравляю, ты уразумел то, что меня бесит уже со дня моего зачатия, не меньше! В Моранье, по моему мнению, приняты "обратные нормы". Поэтому мне НИКОГДА не стать министром. Это удел узкого круга, элиты, а ведь именно им, за редким исключением, место в приюте для умалишенных.
Я: но они не безумны.
М: они эгоистичны! Их страшный сон, что они НЕ у власти! Эта зараза, она больше, чем горстка микробов, заселивших лимфу, вызвавшая перерождение органов. Это психоз в масштабах страны. Что ты знаешь о наших войсках, о вооружении и обороноспособности Мораны? А вот я - знаю: процент обращенных и полукровок в войсковых единицах растет, это при том, что общее количество населения с течением лет не меняется.
Я: это плохо?
М: само по себе - нет. У нас нет доказательств обратного. Меня дразнит и плодит во мне ненависть, что наша дивная, богатая, культурная страна как была, так и есть - патриархальное болото. А по вине некоторых так будет даже не одно поколение.
Хотелось сказать банальное "чем я-то могу помочь?", но я только внимательнее присмотрелся к ней, её лицу, запоминая этот ленивый горячий полдень, эту прямую и вместе с тем загадочную женщину.
М.: я, наверное, предаю себя и моих братьев с потрохами, ой как больно, Ксандр, тяжело, если я обманулась! (она покачала головой, волосы рассыпались по лицу) Тебя не тронут, я знаю, ты им нужен. Но если будет тебе плохо, силы откажут и захочешь смерти, а она не придет, пожалуйста, не сдавайся. Народ за нами...
Мы пожали руки, поцеловались, она выбежала на улицу.
Когда-то, больше месяца назад, Марика подарила мне ? значок своего движения, простая шестеренка, белой эмали с золотым ободочком. ТРДВЙ СОЙУЗ. Сейчас я держу её в ладони. Её острие царапает кожу. Я мог бы плакать об утрате, но слез нет. Нет давно.
Виго: а ты пробовал искать её родственников? Просто по фамилии? Может, они что-нибудь расскажут. Если она уехала или...
Я: ...её забрали? Я думаю, во всем виновата полиция!
В.: полиция ни в чем не может быть виновата. Она - закон.
Я: поедем за город, если ты не занят? Мне многое надо узнать, обсудить...
В.: если для того, чтобы избежать слежки, то бесполезно.
Он ткнул в маленький экранчик, и сотни спутников, обрабатывающих информацию с Земли (ох, а Земля ли это?) э, из космоса, показали до мельчайших деталек поля и леса вокруг; еще увеличение, звук на максимуме - и я услышал, как растут травы!!!
Я: скажи... Я никогда не говорил тебе... А ты не спрашивал... Почему в тот день меня встретил именно ты?
Виго не стал прятать глаза, он честно признался:
- таково было решение Совета.
- что вам обо мне известно? - тут мне стало страшно. Пожалуй, впервые с визита на заседание.
- Ничего.
- А это, это?! - я потряс кулаком с кольцом перед его глазами.
- Это моё личное решение. Я тебя ценю, люблю. Я доверяю тебе.
Я немного пришел в себя, сел.
- Рассказывай. Говори, какие теории на мой счет у вас в ходу.
- Ты - агент одной или нескольких западных стран.
Я молча смотрел новостной блок. В новостях показывали только мировые события - там полстраны затопило, тут международное спортивное первенство... Никогда про личности. Никогда - что-нибудь про некую А. или какого-либо Б. Только государства, континенты, нации.
- Так написано в твоем деле. Ты гость страны. И у тебя ...нет прошлого. У всех, кто помнит Войну, нет прошлого. Оно чужое, искусственное. Совет считает тебя нужным. Я знаю, ты им нужен. Совет помешан на заговорах. Рука, кстати, всерьез думает, ты связан с константом...
- Я?! Что за... Нет, он и впрямь сумасшедший.
Виго взял меня крепко за левую руку, притянул к себе и закончил:
- ...потому что иначе не было нужды стирать тебе память.
Я растерялся. Хотел возразить и не сумел.
- Это... правда?
- Правда в том, что зреет заговор. Против САМОГО Константа. Я держусь в стороне, но тебя хотят в него примешать.
Я рассмеялся немного напряженно:
- Ты знаешь, Виго, как называют твою партию?
- Уже тридцать лет знаю. Ретрограды. Да, консерваторы. Лучше старое зло. Мы не признаем перемен. Мы - их противники, будь они к лучшему или худшему.
*
и носит он мундир жемчужный...
А ты идешь туда, где свет,
где для меня спасенья нет...
---
просцениум
"Мой Мальдорор - алмазный меч!"
Осталось лишь два узла памяти. Николае довольно мурчал, играясь вселенским манипулятором. Словно хирург, он заглядывал в кости мира. Только два, так мало, и ключи мои! Недолго скрываться от меня тебе, Чернокнижник. Я чую кровавый след. Я верну тебе твои две трети, возжелавшие свободы, майор, скоро он будет твой!
Гадкий мальчишка, ты бредишь! Я поселюсь в твоем теле. Я пожру его, сделаю своей одеждой.
О, да, да, учитель, так будет, но хозяин получит от меня жертву, смевшую сбежать с алтаря. Он увидит, как я верен.
Он отдаст тебя мне, мне!!
Я знаю, но он получит своё, вот увидишь. Это будет мой лучший шедевр.
Я - Йхэг, хранитель ключей! Я - бездна! Я - глотка! Ты своими поисками неумолимо сокращаешь своё существование.
Я знаю, мой дорогой, мой грешный...
"Крепка и бестрепетна грудь моя, как хладный гранит саркофага"
---
Я помню отчетливо - я мог прикоснуться к шершавой коре и отполированной серой древесине. Оно произрастало на совершенно голом холме, усеянном валунами. Луна молочным светом серебрила его ветви, но я сознательно не желал пристально глядеть на них. Я и без того знал, чем они украшены. Ветер играл дарами неизвестных. Перья, скальпы, шкуры и черепа мелких зверей, цветные ленты. Мне было не по себе. Я не мог видеть на дальнее расстояние - туман. Но вот я различил пару светлых точек. Затем их стало больше. Я напрягся: я увидел. Волки! Они неторопливо обступали холм и приближались ко мне. Я попытался в панике залезть на дерево, но сухие ветки обламывались, и я падал, падал, падал...
Я нашел сестру Марики, Ланку. Она была младше на два года. Мы поговорили, но ничего конкретного я-таки не узнал. Да, приходили полицейские. Был обыск. Марику арестовали и увезли. Куда? Её это не касается. И меня тоже.
Потом было что-то совсем нелепое. Меня забрали прямо на пленарном заседании. Без объяснений, зачитывания прав, оглашения сути преступления. Молча. Виго даже ухом не повел, не посмотрел в мою сторону. Что ж... Он, наверняка, лучше знает порядки. В магнитных наручниках, в кольце охраны, вооруженной весьма эффектными металлическими 'рогатками', по которым пробегал синеватый разряд, я покинул зал. Везли недолго. Остановка "Судбна Выршна". Когда я ступал по широким гранитным ступеням, всё во мне колотилось. Мыслей, передуманных многажды ночами, теперь было мало. К чему? Мною играли. Неприятно. И, при всей патетике, хотелось по малой нужде.
Мои конвоиры оставили меня у дверей самого имперского вида, что мне когда-либо встречались, сняли наручники и легонько подтолкнули, мол, входи, тебя ждут. Я не видел их лиц из-за черной зеркальной брони, покрывавшей их тела словно жидкий металл. Эти двери... Они мне запомнились тем, что будто смеха ради кто-то привез их из другого, памятного мне мира. Они меня расстрогали. Но я справился. Я был чудесно обучаем.
Не было великого сюрприза. Меня ждал в гости министр Рука Влквец.
- Александр? - медленно выговорил он необычное для его языка имя. Я кивнул. - Стой смирно. Ты ведь умирать не спешишь?
Красные линии сплели вокруг меня узкую клетку.
Меня интересует мир, из которого ты пришел.
Он встал очень близко. На полголовы выше меня, склонился, ища зрительный контакт. Брюнет. Вдруг я дрогнул. Шальное. Он же... слеплен из того же теста, по тому же лекалу!
Здрааамсст... - невпопад выползло из меня змеей на ковер.
Рука заулыбался, обошел кругом.
Тот мир, как в него попасть? Прошу доброволия. Иначе. Мы всё равно. Узнаем. Но дольше. Больнее.
Мы?..
Я, - поправил себя Влквец.
Это грустно, но я не знаю.
Мне в самом деле стало грустно.
Ааааа! Очень плохо. Но у меня. Есть время. А завтра. Время будет и у тебя. Жаль. Ты всё равно будешь полезен.
---
"Из девяти краев Забвения, из семи колодцев Пустоты, выйди, о Владыка! Из Четырех Пределов, из города Черных Камней, приди ко мне, Воплощение Алья-Хо! Владыки Кероша, войдите в мой мир через Врата! Цахг-анамм! Цхэ! Гугг! Арагат!
Ты так смешон. Знай: кто не рожден Заклинателем, есть лишь сосуд для него.
Ха! Осталась одна, последняя печать! Последний узел, и я тебя освобожу, Чернокнижник!
---
Я был легко обучаем.
Всё та же стража проводила меня до камеры. Глазу не за что зацепиться. Ничего, кроме дырки в полу и щели почти под потолком. Двери закрылись. Я постоял, походил, полежал, поспал.
Проснулся от боли. В моей левой руке, в самой кости, торчал хромированный шприц, подсоединенный к трубкам, проводам. На коже, на плече горело огнем 41 00 00. Но боль гнездилась не там, не в руке. Боль была такой, что я орал и плакал. Мне хотелось разорвать себе пальцами грудь и выдернуть сердце. Я хотел выцарапать себе глаза. Я готов был калечить себя, лишь бы боль, причиняемая мною самим, пересилила боль внутри меня. Меня будто пожирали большие красные муравьи. Они ползали по моим внутренностям. Тело, лежащее посреди белого мира, разламывалось, распадалось.
Я увидел белое лицо, такое же, как многие:
нельзя умереть дважды. Теперь ты наш брат.
Кажется, я с кем-то дрался. Я кусал их как зверь. Они падали и поднимались вновь. Я слышал голоса. Вот оно, обращение. Чья-то злая кровь вела меня. Среди сотен голосов я услышал явственно один.
Постой, Ксандр, погоди! У меня вести для тебя с рудников. Я - Шклах Кудукарн, номер 16 23 14, и я видел Марику Влач. Трдвй Сойуз. Мы - соратники.
Я просто оторвал ему голову. И пил, пил. Кровь не имела вкуса. Она была как вода.
Основал нулевую серию, безбуквенную. Эти индивиды появились уже после Переворота. Это было второе пополнение УАК. С ними стало веселее и опаснее править. Большинство старейшин мы перебили. Началось всё с казни Руки Влкъвица здесь, в доме Константа Мораны. Он распался в пыль, из которой был сотворен. Констант заселил Морану великим множеством своих копий.
- Теперь ты видишь, зачем я поместил тебя именно в этот мир? Я хочу, чтобы ты из него сделал технократический рай. Ты справишься, я это вижу.
Я не стал избавляться от Тодора Дворзы, он - мой соратник и друг. После Переворота ему чуть подправили память, и из него получился первоклассный глава министерства внутренних дел.
- Но ведь ты не перестанешь существовать, ведь так? Тебя просто больше не будет в этом мире, созданном тобою? Я займу твой пост, твоё место.
- Я уйду. Обещаю крайне редко тревожить тебя. У меня к тебе будет немного просьб. Позаботься о Виго. Он получился довольно удачно и мне симпатичен. Приюти у себя тех, кому это понадобиться в будущем. Я создал Безупречного Воина. Ну же! Отблагодари меня верной службой.
************************
Несколькими десятилетиями позже, воспоминания Шура Молохова
*
Шутка-шуткой, но карты, насмехаясь, не обманули: долгая дорога, казенный дом. Как ни старался, налитые дареным железом мышцы не расслабить. В желудке - наш, карельский, гранитный валун. Тысячи иголочек кололи кожу: солнце. Я щурился. В пыли, дрожащем раскаленном воздухе, по обе стороны дороги стрекотали армии насекомых. Небо, страшно высокое, почти белое. Направо - рельсы, налево - рельсы. Садись и плачь. Нет, никто не обещал торжественной встречи, с рук на руки. Песок набился в рот, глаза, швы ботинок и одежды. Провел по волосам - и там он. Я поднялся по щебенке насыпи. Ни пятен какого-то мазута, ни тебе вечного, неубиваемого иван-чая. Не было даже шпал. Идеальные бесшовные полосы рельс устремлялись к линии горизонта.
Певучий скрежет - как завывание ветра в дюнах или печной трубе - нагнал меня шагов через пятьсот. Я сошел с путей, встал у обочины. Серебристый кокон вертигера скользнул и, обдав сухим горячим паром, дрожа, остановился. Стеклянная дверца приподнялась надкрыльем жужелицы. Внутри, в приятной полутьме меня ждали двое в форме.
- Поджаловайцэ к нам, кивнул один из них, что повыше, в темно-зеленом мундире. Ага. Внутренняя безопасность, наземные войска. Второй, улыбчивый, в серо-голубом, (военная политика? Внешняя разведка?) ничего не сказал, подвинулся, чтобы я сел между ними. Шагнул внутрь, дверь бесшумно опустилась, а с ней - и сердце моё в бездну понеслось. Не от скорости. От внезапного осознания ВСЁ, КОНЕЦ, ЗАБУДЬ, ЕГО БОЛЬШЕ НЕТ. Так нельзя. Нету - и фиг с ним, стряхнуть срочно оцепенение. Вот новый мир тебе, всё такое яркое, надо полапать и на зуб положить, а не дуться, сидя у окна, по которому разу переживая Невозвратимое. Я почесал за ухом и как можно приветливее обратился к провожатым:
- Здравствуйте. Вы от Ксандра?
Посланцы не отвечали. Стоп, не паникуй, возможно, у них указание в духе сталинской эпохи: не болтай! Хотя, может, они реально не понимают мой язык. У них же тут какой-то свой, особый, искусственный диалект, точно. Вряд ли мы поедем сразу во Дворец Съездов или как там его?.. Словно в ответ на мои мысли, кругом потемнело. Вертигер качнулся на повороте, сбавил ход в туннеле, ведущем, как мне показалось, в бесконечный бункер. А может, это местное метро? Мы недолгое время ездили по подземным коридорам, наконец что-то звякнуло, лязгнуло, и на площадке, слабо освещенной ровным, белым светом откуда-то сверху, мы вышли. Из-за стола мне навстречу встал высокий черноволосый мужчина в чорном, протянул для рукопожатия ладонь, улыбнулся крупными зубами. Его умные темно-карие глаза сверкнули красным, когда он кивнул мне присаживаться. Провожатые щелкнули каблуками и незаметно для меня вышли. Я стоял, растерян, нет - раздавлен и - одновременно увлечен, взбудоражен. Какое поразительное сходство. Я моргнул. Как всё же он похож на своего - нашего создателя... Чуть более грубоват и массивен, да, волос кучерявый. Я ж его знал когда-то. А вот он меня, похоже, забыл напрочь. Да, говорят, Влад им всем заменял воспоминания перед отправкой в этот свой дегенеративный механический микро-мирок. Не позволил додумать, произнес с мягким акцентом, но, вот удивительно, по-русски:
- Я здесь, чтобы разъяснить вам порядок вашей регистрации. Вы не можете не согласиться с ним, но понять и получить достоверную информацию - ваше право и мой долг.
Я потом часто вспомнимал его слова. Более чОтко и кратко нельзя описать положение дел в Моранье, отношения государства и гражданина. Будьте сколько угодно против - а подчиняться и делать всё, как положено, вы обязаны.
- ...процедура такова...
- Вас послал Ксандр?
- Это не в моей компетенции.
- Как вас зовут? Откуда вы знаете русский? Зачем вам?..
- Вы спрашиваете лишнее.
- Х... Давайте обойдемся без зачитывания бумаг. Я осознал и проникся. Где подписывать?
- Нельзя. Идет запись нашей беседы. Я не хочу получать штраф за нарушение протокола. Тут всего три пункта, потерпите.
- Хорошо. И кем я стану, заключенным?
- Гражданином нашей республики. Это почетное звание, что несет... Налагает... Вся мера... Трудом...
На меня туманом наползла неподконтрольная ассоциация. Такие абсурдные речи я уже слышал в собственной теплокровной коротенькой жизни. На принятии в пионеры. В ЗАГСе на регистрации брака. Ах, как же её звали? Машенька? Маня, Манюня... Ах, куда же меня к черту лысому занесло, тебе и не снилось!
К моему личному делу (досье в электронном виде, конечно, только подписал - всё сразу же обработалось, зашифровалось, и тут же в общей базе данных страны) прилагался объемный скан моего лица с масштабной линейкой, биохимия крови, тест на антигены, метка моего проклятья, да, там было отмечено, что я вампир, и штрих-код, снятый с металлического, похожего на шприц устройства, теперь - внедренный в плечевую кость. Мой личный инди... Инде... Идентификационный ключ. N 285744, серия - ИУК. Посчитался? Побрел на улицу.
Это общество умело бинтует свои нарывы. "Пойдем, я покажу тебе один из моих миров. Мне надо залечь на дно, пойдем. Я опасаюсь за твоё благополучие. Может статься, тебя решат взять в плен," - так начиналась когда-то моя первая поездка в Моранью. Мир-мастерская. Влад, Чернокнижник, - его демиург. Этот мир юн, совершенен и выполнен по замыслу и под идеалы конкретного "бытового философа".
Здесь никто не крадет, потому что бессмысленно. Здесь все знают всё обо всех. Здесь чисто и уютно, потому что все выполняют свою работу качественно - они работают за хлеб и дозу. Мне смешно и стыдно: они верят в свои придуманные их богом-творцом идеалы и свою Историю, выдуманную им. Валенок Изобилия. Планета, кстати, называется Иртма.
Как объяснят учебники появление и процветание моих красноглазых братьев? Чрезмерным экспериментировамием. Это у них, простите за непрошенный каламбур, в крови. Что, как волна, почти стихийно - мутация по гену rsH, причина - фоновое повышение радиации в горных районах Мораньи (тогда еще состоявшей из большого числа разрозненных, закрытых республик, скорее даже, полисов, городов-государств) вследствие опытов над климатом и погодой. Чтоб, значит, дождь и солнце по расписанию, хотели моранчане.
За погоду они больше не брались, честно, но, видимо, руки так и чешутся что-нибудь изменить. У себя не хотят, опасаются, а вот доведись им шанс...
В микросхемке, вживленной в руку гражданина Мораньи (в мою, стало быть, тоже), есть пункт "коэффициент оседлости", который нельзя изменить. Путешествовать можешь, а вот пмж в степях - облом. Я посетил шесть городов, меняя работу. Быть туристом со скуки, из любопытства - мне противно. Сейчас, после всех этих непристойных танцев с Никки и 410000 <это он про события Заговора Пятерых, т.к.записи он делал как бы сразу после, по горячим следам>, я - муж с достатком, считай, столичная птица. Мууурун, Иссос. Без дрожи не вспомнишь... Нет-нет, тихие провинциальные центры, всё как везде, стандартизированное, одинаковое. Вездесущие улицы Героев, Оптиков, проспекты Труда. В тени местных деревьев, похожих на земные клены и вязы, аллей, усаженных вьечериями, я чувствовал себя плененным и заброшенным, до зубовного скрежета.
Много решеток, металлических сеток, шлагбаумов, оград, запрещающих знаков и надписей. Так много, что поначалу, пока я не научился моранской грамоте, это не бросалось в глаза, казалось - это декоративный элемент, украшение фасада, рельеф, лепнина, просто бегущая информационная строка - может, новости или погода? Потом я стал замечать, что, куда бы ни шел, - я заперт, вписан в контур, только что на цепь не посажен. Цветные дома, пестрые, лимонно-желтые, лиловые, зеленые, черные, с колоннами-тумбами, на которых мягко светятся афиши культурных мероприятий (ага, самодеятельные ансамбли поэтов-песенников), контрастными наличниками шестигранных окон-сот, толстостенные и не выше десяти этажей (здесь часты землетрясения). Наружные лифты. Сады на крышах.
На улицах никогда не встретишь ни детей, ни стариков. Первые, видимо, в общественных инкубаторах. А вторые... Экономика должна быть экономна, всех, старше пятидесяти, - в расход, на удобрение. И пьяных нет. Все окольцованы как животные, бегают-летают с разноцветными маркерами, две основные категории граждан - скот и упыри. Инвалидов тут нет, все нуждающиеся в медицинской помощи превращаются в киборгов. Цивилизация. Наш брат за пакетик плазмы удавится, никакой дармовщинки. Утолить жажду? Иди и работай. Никакого нездорового ажиотажа. Принес пользу обществу - получи в круглосуточной забегаловке из аппарата свой паек. Я-то сам хорош, не на долго моей воли хватило, продержался десяток лет, потом дал слабину, потерял человеческий облик. Привет тебе, племя младое, незнакомое... И алые глаза, и острые шилья зубов. Помнишь историю Ихтиандра? Он был земным мальчиком, а добрый дядя Сальвадор сделал из него амфибию, и, как итог, достался крошке скупой на ласки, холодный и немой океан, земля же стала недоступной. Де факто, моя биография.
Организму моему вконец надоело трудиться на два дома, чтобы два типа метаболизма поддерживать - заипаишься. Я ведь раньше мог побаловаться твердой пищей, фруктовой газировкой, теперь же я стал чистым гематофагом. Вроде есть такой термин? От него не так фольклором и баснями воняет. Я забыл уже, каков вкус пища. Я узнаю её по запахам, но от вида обычной человеческой еды меня воротит как от помоев.
В каждом городе у меня два любимых места. Это "публика мыльня", по-русски общественная баня. Бесплатная и всенародная, на подобие римских императорских терм. Водопроводчик из меня того же свойства, что и астроном, но я заметил, моранцы не знакомы с трубопроводом, у них везде только гибкие шланги. Лежишь по шею в горячей воде, млеешь, лениво перекидываешься словом-другим с другим таким же счастливцем, любуешься мозаиками на потолке, искусственным галогеновым солнцем. Бани устроены терассами, летом - на открытом воздухе, зимой - и в парной за милую душеньку время проведешь. Второе - это центральный парк. Поначалу просто нравилось отдыхать, вслушиваясь в шепот листвы на ветру. Меня, противного, похоже, потянуло в романтику. А потом нашел занятия по плечу, по уму, по: заделался я цветником, сам от себя не ожидая. И стал ходить в качалку.
Постой-постой, а как же, а где же Безупречный Воин, которого так хвалили, о котором все уши прожужжали, которого сулили, которым и бредили, и грозили? А вот он, смотри на уличные часы, уже идет, круглолиц, но худой и бледный, мягко стелет - жестко спать. Не подумай дурного.
Ксандр сохранил те же губы, те же глаза, что я помнил у его земного воплощения. Коротко стрижется, по каштановым волосам - заметная плеш. Жемчужный мундир так шел его ладной фигурке. Улыбки вот только не дождешься. Сдержан, педантичен, сух. Погружен в себя, в государственные заботы.
Нет, не поверю я, не уговаривай, что в его душе не было пожаров и заморозков, что не было потрачено ни единого нерва. О, каюсь, я запустил однажды руку в нагрудный карман его мундира. Носит, носит, и розу, и шестеренку. И ночами не спит. Всё взвесил. Всё обдумал. И вышел ему Влад в минус. Но возможно ли винить его в этом? Жопу вазелином как кашу маслом...
Если думаешь, что у Ксандра - хоромы, ибо Великий Констант, а у других граждан хаты попроще, то - нет, они все одинаковые. Вот уж всесильная стандартизация. Единственное отличие - за что и люблю их с Виго комнатку - так это за балкон. Технократический рай будто пропустил что-то, не просчитал в своем уравнении баланса, не перемолол и не выплюнул. Таким странным и чужеродным для Мораньи, стеклянной и каменной, пластиковой и металлической, таким милым и ценным был этот балкон. Я не спрашивал, понятно - они его самовольно обустроили, своими руками. Полы и стены - из наборных беленых реечек, дурно-сладкие цветы-граммофончики оплетали греческую колонну-подставку для музыкального проигрывателя, из которого доносились как слабое эхо голоса и мелодии былых эпох. Земная музыка, так любезные уху Ксандра итальянское барокко, французский авангард, немножко блюзовых баллад. Здесь я кожей чую дыхание ветра, в нем будто слышится море иного юга, иного времени, хотя я знаю - город посреди сухой равнины.
Когда я выучился говорить и читать по-морански, с удовольствием поглотил несколько книг по истории отечества (говор аб'ръдна). Грамоте и культуре рукописного слова я разучился. Здесь тексты или надиктовываются, или печатаются на экране. Русский язык я порядком подзабыл, да, даже когда я редко-редко попадал потом на Землю, в разговорах с Владиком всё равно проскакивали целые предложения на моранском. Язык искусственный, нечто среднее между польским и румынским в произношении, я узнавал, конечно, общие корни - хлеб, труд, мир, май, но по грамматическим правилам сложный не менее, чем венгерский или языки индейцев-алгонкинов. Разнообразие значений, время и прочее достигалось путем наращивания суффиксов. Знаки - буквы, красивые, как санскрит, но мне это учебу усложнило. Линия, от которой вниз и вверх идут точки и крючочки. Где конец, где начало? Еще они всё всегда сокращают, жертвуют гласными, обожают аббревеатуры. Им-то понятно, а мне?
Читал файлы по истории, честно, как анекдот, утром, после рабочей ночи, перед сном. Поля и луга питались водами пяти великих рек во времена оны. Их перегородили и слили в гигантское водохранилище. Но что-то опять пошло сикось-накось, как и с погодой. Поморанская равнина едва не опустынилась. Слава богам, угроза миновала, но вот леса сошли раз и навсегда. Степь не степь, но беспредельное безбрежье трав - белые, розовые, желтые, лиловые, мелкие, пахучие, медово-зудящие. И, странно, там никто не селится. Ничья земля. И ни хрена не выращивают, пардон. Сколько ездил вертигером - ни тебе элеватора какого, ни пастбища, ни грядок - тьфу, чуть не ляпнул, совхозных полей.
Фабричные здания ну никогда бы не принял за таковые. Архитектура - арочные, сводчатые, легкие и воздушные. Видали полотна Эшера? Точь-в-точь. Безе, зефир, с чем еще сравнить? Дымящиеся трубы - это да, но корпуса заводов - будто переплетенные узоры на крыльях бабочки. И цвет стен - фисташковый, кремовый, нежно-розовый.
Круг профессий, к которым я имел доступ, был до смешного невелик. Всего-то что-то около пятнадцати. Самые непыльные - помощник электрика и работник склада (типаааааа, кладовщик). Ткнул на угад - выпало таинственное слово "кармшык-чёста-робвниц". Ух, не знал, что первым делом узрею оборотную сторону этого пригожего мира, аццкую кухню. Мною, кадром, пополнился мусороперерабатываящий завод. И попал я именно в цех утилизации человеческих останков. Удобрения, витамины. В Моранье не приняты захоронения. Роскошь недозволительная.
Работа физическая, настоящий труд, а не кабинетное просиживание штанов, мне понравились. Стал посещать спортивный клуб, откуда что взялось - отродясь не увлекался физкультурой, мышцы выросли, и как-то я посвежел, во взгляде появились самоуважение и спокойная сила. Даже пошучивать начал. "Вот что крест животворящий делает!" (с) Иван Васильевич..
Поменял себе лицо. Продырявил бровь, нижнюю губу, язык, в уши колец навдевал. Лепотаааааа! Потом мне этого показалось мало, я еще нос пробил в двух местах, верхнюю губу, щеки и соски. О тату думал, но остыл. Довольно этих проклятых циферок идентификатора на коже. Зэкой себя чувствуешь. Хайр соорудил - красно-черный ирокез. Воистину, я - "петух", но боевой и требующий строгости и настойчивости в отношениях.
Кстати, в отличие от земного советского прошлого, в стране редко-редко где памятники установлены. Вождей в лицо не целуют и плевать не жаждут. Из скульптур - какие-то бородатые дядьки в доспехах, согбенные чахоточные писатели в шинельках, легкомысленные девицы и лошади-призеры скачек. Шутка. Нет тут у них лошадей. Ни собак, ни кошек, ни птиц. Голая земля, стерильная. Может, политика в искусстве - табу? В картинную галерею меня никто не затащил за полные пятьдесят лет моего пребывания тут. Хотя попытки три были.
Псы войны донимают меня. Как приехал в Моранью - ненавижу военных до тошноты. Каждый второй норовит остановить и проверить на вшивость. То акцент им мой подозрителен, то улыбка не удалась, то какого фига я стою тут на углу, любуясь закатом, когда, согласно артикулу, должен в комендантский час дома сидеть?
И с кем им воевать-то, когда они, идейные такие, одни-одинешеньки на всей своей 'планете'? Ясное дело, для внутренних нужд, поддержания равновесия в обществе, подавления восстаний, душить, душить в зародыше...
Как тягать гантельки, я влезаю в красную футболку с Юрием Гагариным "ПОЕХАЛИ!". Ок, да, в Моранье нет космонавтов. Местные не понимают, чей это лик у меня на груди и что значат таинственные символы снизу, но ни разу никто не поинтересовался. Уж такая игра. Они не приучены задавать вопросы. Крайне не любознательная нация. Может, оттого, что большинство из них - индивиды с модификациями? Ну, различные импланты очень распространены. Их вживляют для исправления дефектов, для удобства, для красоты. Чаще всего это вроде музыкального проигрывателя или фото-видеоархива внутри черепа, дополнительная память, выход в местную сеть. Еще у военных, я знаю, обязательные кибернетические мозги и усиленные за счет скелета и наружной брони конечности, позвоночник. Быстрее, выше, сильнее, ага.
Еще прихватил с Земли свою старую куртку на зиму. Зеленая, цветов болота и недосушеного сена. С подкладкой из меха неведомого зверя и таким же воротником. Вроде, бобр, но выцветший до песочной раскраски. Сзади длинное, как фалды дирижерского фрака, спереди куцое, с двумя разрезами по бокам. На правом плече - орлиные крылья в круге. Похоже, обмундирование летчика иностранного легиона. Свезло.
Возиться с трупами разной степени лежалости мне расхотелось через два года. Факт того, что я легко справлялся с этой работой, добавил мне решимости. Призвание моё нашел случайно, роясь в базе данных на информационном стенде. "Бесплатные курсы по смене квалификации". Пошел на них со скуки, забить свободное время (ногами его, по почкам!). Оказалось, будто Природа-Мать всегда планировала лицезреть меня с тяпкой и лейкой. Хех.
В саду я работаю в оранжевом комбинезоне. Если пойти куда (я? И - пойти куда? Нонсенс) - у меня есть серые брюки и грязно-оливковая рубашка. Ткань довольно плотная, похожая на джинсовую. У меня с переходом на ночной образ... 'жизни' и полный паек появилась отвратительная привычка грызть воротник зубами. Там внутри пластиковая вставка, воротник - стоечка. В чудовищно изжёванном состоянии, мдяааааа... На королевский прием точно не пустят, хотя к Ксандру я без проблем просачивался. Даже во Дворец Съездов... Тьфу! В здание Совета.
В каждом клыке - по тоненькому канальцу, как у кобры - для яду. И хотя я в жизни никого не укусил, здесь с этим вообще проблем никаких, ампулки, автоматические инъекции... Ткань задубела, колом стоит от слюней, а зубы по-прежнему чешутся...
Самый для меня значимый плюс уклада Мораньи: на индивиде всё написано. Взгляни - и всё предельно ясно. А что не ясно - спроси по СФС. В нашей стране - я о России, упаси боги не о Моранье, - документы и мало-мальское образование нужны только водителям и врачам. Все остальные бумажки - фуфло, их можно обойти. Главное везде - знакомство, близость, дружба, словцо - приятность. А в Моранье? На всё - протокол. Или спать с каждой встречной шишкой? Не поможет, ньец, ну-ну, ну май. Постель и деловая сфера тут никак не связаны. Сколь бы часто я ни гостил у министра 41 00 00, ни слушал концерты на милом балкончике... Или что? А вот! Законы блюсти.
Вечером выхожу (тут три сезона - два лета и одна полярная ночь между ними, сухая и холодная, будто в пустыне Гоби), набираю в ближайшем коробе информационно-справочной службы свой идентификатор 285744 ИУК, и мне выпадает список заказов и сроки исполнения. Я отмечаю приглянувшиеся на сегодня и еду на место, в очередной общественный парк, питомник, на крышу, цветочки сажать, кусты подрезать и создавать всеобщее благолепие. Вынимаешь себя и инвентарь из вертигера (самоходное монорельсовое такси), а мимо - Марика, рукою машет: привет! Наоборот, уже к дому с работы чешет, в свитере, желто-красное домино, и выцветших до розового синих шароварах. Мы повстречались с ней уже в её сорок, осень её жизни, седина в рыжих локонах, через семь лет я уехал в Иссос, куда она подевалась - кто знает? Миловидная девушка в форменной блузе защитного цвета с рядом крохотных пуговиц между рюшами, лежащими поверх её пластиковой груди концентрическими-концентрационными, пропорциональными, будто изгибами ханукального подсвечника, да, она с дежурной улыбкой ответила на мой запрос: уваримо джалойсц, нугной ымфорнацки нузатрем. Экран мигнул и погас - экономия. Вот тебе и прямой, открытый доступ!
Что по поводу Марики Влач? За ней прячется такое прошлое, что следы его до сих пор шибают в нос как уксус с хреном. Политическая. Гражданина Мораньи от этого слова охватывает трепет разной степени выраженности - от дрожи до судорог. Определенно, что-то было. Я уж копать дальше не стал. Что мне с того? Мне с ней не спать, детей не нянчить. Работали по-соседству, в Муууруне еще, пересекались по работе. Общались. В гости ходили. Не любовь, не любовь, какая-то немного нервная симпатия, боязливая привязанность. В её комнатке на стенах проецировались, перетекая друг в друга пейзажи. Расспрашивать было неловко, почему она бросила живопись. Рудник. Плата в черепе. Совсем нет вдохновения. Медицина в Моранье - высший класс, бесплатная и эффективная, фиг знает, сколько этим киборгам лет, никогда не догадаешься, эластичные и розовые, как младенцы. Марика почему-то из личных соображений предпочла стареть.
У неё от природы ли, от рудников? - мужские ухватки и хриплый, каркающий, злой смех. Умница-человек. Она познакомила меня со своим племянником, бравым молодцем. Сын Ленки, сестры Марики, здоровяк, спортсмен. Каштановые кудри с золотым отливом. Шикарная добрая улыбка, честный приветливый взгляд. Благодать - рядом: мы - друзья. Здравый смысл у моранцев явно вживлён. Кажется, в сердце у них маленький латунный завод, как у часов с боем, механизм с шестерёнками и поршнями, гудит-свистит, не дает безобразничать и своевольничать. Подтянуть пружинки! Я не жалуюсь. Я даже в выигрыше. Имя младшего Влача - Сэрэдар. Оно мне очень нравится, принял бы как новое, побратались бы. Мы сссс Сэрэдаром ссссблизилисссь на почве ссссспорта. Никакого секса, ты чё. Даже робкого намека, легкого флирта. Зачем? В файлах всё прописано. Он откажет любому моему домогательству. Я всё же не мальчик пубертатного возраста. Уж свои-то извращенские вкусы я изучил, было вдоволь времени. Кидаться на каждого встречного парня? Нет-нет, ты меня с кем-то путаешь, это не мой стиль. Я - человек скромный. Нежный. Незлобивый. Образ у меня такой - жертвенно-бараний. У кого на меня могут быть виды? Да, так, верно, я всегда мог перепихнуться с Ксандром, 41 00 00, или (чаще) с его, мля, супругом, Виго Сечей. Императорская чета у кормила этого утлого суденышка, юной республики. Но это не делало меня из садовника серым кардиналом.
Ему ведь я бесполезен, чужак, или ему по приколу со мной возиться? Дружбу со мной он не забросил, хотя всеми силами, как член опальной семьи, искал любой шанс пробиться в верхи, упрямый борец. У нас всю жизнь с Сэрэдаром сохранялись покровительственно- соревновательные отношения. Он обучал меня языку, истории. Он затащил меня на занятия в спортивный клуб, на разновидность единоборств.
Ах, но это поначалу в самом деле сбивало с толку, что всё мужское население страны лицом и голосом, походкой, даже мимикой, - клоны, все и каждый напоминают моего неутомимого, гордого, язвительного... Что всеобщая болезнь - иррациональная амнезия. Великая Война, не то туманное далеко, не то злокачественная опухоль, выжравшая мозги нации, выхолостившая способность задумываться над связью времен, над чем-то большим, чем насущное. Я аполитичен. Так им всем и заявляю. Нечего меня никуда агитировать. А то сядешь на оградку газона, снимешь ботинок и будешь ребристую подошву с лупой разглядывать: черт, во что это я сегодня вступил? Нет, моя работа - юниверсальна. Растениям насрать, что там из них лепят, серп и молот или свастику, они всё равно ветвями будут к солнцу тянуться, а корнями - к земле.
Сэрэдар добился сам, честно, поста своей тетушки, возглавил Трдвй Сойуз, проруководил положенное, а потом тихонечко исчез. Известно, куда - в огненный зев печей мусороперерабатываящего завода, витамины-удобрения, туда-сюда. Счастье моё, изумруд... ЧуднО мне, пришельцу: видать, к латунному сердцу припаян таймер. Полвека - и адью! Мой жребий - век тягучее меда, горще хинина. Реки яду. И коротать мне его с себе подобными.
Этот мир выкован в горниле Великой Войны. До неё его и не существовало вовсе. Опасаюсь приглядываться к прохожим. Вдруг у них на лбах и щеках - клеймо, золотым по белому, девиз: "нас победили, но мы не проиграли!" Некому раздавать лавровые венки. Некому воздвигать триумфальные арки. Статуи героев-освободителей были из сдобы с изюмом. Нет нужды свергать опальных идолов. Даже тем из Старших братьев, у кого есть роскошь - воспоминания, невдомек, что они насквозь фальшивые, наспех вылеплены из воска, чуть нагрей - потекут в ладонях.
Война была! Ведь по всей Моранье заботливо рассеяны доказательства. Как когти торчат из земли покосившиеся башни, их черно-ржавое нутро выпотрошено. Кажется, даже я слышу гул бронепоездов, грохот орудийной кононады. Платформы откатываются, пустые гнезда просят наподдать, и новые снаряды ложатся в предназначенные для них ячеи, прицел!.. И лежит по поляне, по белому хрупкому мху. Решетчатые переборки вздулись, пропечённые взрывом до кварцевой крошки. Ведь на этой планете нет углеводородов, газа, нефти, нет бензина. Только мирный атом, ага.
Когда я только прибыл в Моранью и еще не совсем очистился от своего больного Прошлого, оно еще скреблось и скулило за быстро и решительно захлопнутыми дверями в прежний мир, мне что Ксандр, что Виго (он меня, кстати, встречал в регистрационном пункте на границе) были в равной степени безразличны. Взаимно. Я - никчемный паразит, смачный плевок по адресу Земля - Иртма, кирпича кусок. Тактично-холодные; как если б я был каким-нибудь далёоооким родичем, студентиком, которого спихнули на шею занятых успешных дельцов нищие провинциалы.
Да мне нА хрен не нужно было их внимание-понимание. Мне нужно было время поковыряться в себе. Отрезать прилипшее по дороге. Расплести узлы и выудить СЕБЯ из где ни тронь такого болезненного МЫ. О том, что меня Влад продал, подарил, сдал на прокат или еще как - вручил Ксандру под опеку и призрение, ха, глупости. Я думаю, цветок или даже камень заслуживают большего внимания и снисхождения, нежели я, бесполезнее переработанного сырья. Но - двери их дома открыты мне. Но - выслушивают мои вопросы. Нет, что ты, ответы даются в этом мире (лучшем из миров!) только на правильно заданные вопросы. Я на такое, видать, не способен.
Десять, двадцать, тридцать лет минуло - хорошо; а потом начался разлад. По второму разу убедился: постель с политикой не уживаются. Речь не обо мне вовсе. Перестал Ксандр носить колечко с голубым искристым камнем, оставил на тумбе и больше не надевал. Спят порозь, волками смотрят при встрече. Ночует Ксандр на работе, в кабинете, вообще перестал приходить-проведать, в гости. А ух убийственнее их улыбок, которыми они обмениваются с Виго на заседаниях, ууу!... в них закодировано много тяжелых, никогда невысказанных слов.
Отчего я вконец оху... прости, обалдел: Виго, преданный супруг, лидер ультра - всегда забываю? правых или левых? всерьез предложил мне разделить с ним пустующее ложе. Ой, не уважаю я такое поведение, чтоб чуть семейный кризис - демонстративно сворачивать манатки, забирать подарки да с другом семьи на неостывших простынях... Но, о, о! Я - ледокол в запретной акватории - я нахмурился, ударил себя в грудь и... лег с ним. Это ж только секс, ничего личного.
Консерватор и садовник, дипломат и садовник - эти скрещивания дадут отличный гибридный урожай. Правда, только в первом поколении. А вот дипломат и консерватор... Чревато суровыми бедами. Их и пожинают. Что у Виго с Ксандром, что когда-то у Влада с Байроном - всё было распрекрасно, покуда их политические взгляды не перестали быть обращены в одну сторону, пока платформы, самое основание их союза, не пришли в движение и, как усталые материки, не начали расползаться в разные края света. И тут уж никакие ухищрения не спасут. Бывшие любовники в глотку вцепятся за "преданные идеалы".
Итак, Ксандр затевал реформу армии. Ни много ни мало. А верный консерватор Виго в гробу эту идею видал. Это в моем изложении конфликт смотрится словно возня в песочнице. Нет-нет, обе стороны нещадно потчевали аудиторию длинными столбцами цифр, доказывая экономическую целесообразность реформы - и отказа от её проведения. Соль не в том. Партия Сечи сдала былые позиции, обнищала и раздробилась, потеряла вес в Совете. Ксандр, пришедший когда-то, неизвестный выскочка, его протеже, теперь был всяко его главнее, верховный руководитель, Констант.
Решение вопроса - дать или не дать хода реформе? - было вынесено на народное голосование. Оставалось два дня до этого события. И тут - в полдень на центральной площади - Парад! Присутствие? Рекомендательно- обязательное. Гриц шутил когда-то, что оркестр войск быстрого реагирования умеет играть лишь первые пять тактов "Прощания славянки", потому что дальше они не успевают - бойцы рвутся в атаку. Войска Мораньи, в таком случае, сверхшустрые: командование еще рта не открыло, отдать приказ, на половине первой ноты - уже пищат и лезут.
*
За мной зашел Виго, и мы отправились смотреть Неумолимый Парад. Вместе. Он ворчал, скалил белые зубы, а тени другого мира взяли меня в тесное кольцо и холодными прикосновениями заставляли глядеть и ужасаться. Он указал на медленно, ритмично проходящие внизу колонны солдат и выше, на трибуны, заполненные такими же, как мы, праздными патриотичными зеваками.
- Интересно, этот зуд неизбежного конфликта, он в каждом сидит? Или только мой нюх чует его в безоблачном ясном дне сегодня?
- Но ведь ты не считаешь нас всех частью театральных декораций, безгласыми актерами-мимами театра теней, спектакль "Его Высочество прозревает будущее"? - я старался говорить мягче, но всё же задел. Не захотел смотреть на меня. Едва заметно сдвинул лохматые брови.
- К чему столько техники? С кем воевать? Пустое излишество. Да, да, я знаю, - он раздраженно обернулся, тыча себе пальцем в висок, - здесь, здесь, бродят в головёнках мыслишки, в этих отчаянных маленьких героях...
Как он пыжился и ударял кулаком о ладонь, дергался и повышал, повышал голос. Я неловким движением спугнул министра Дворзу, он одарил меня иронической улыбкой и что-то зашептал соседу, держась ладонью за пластиковую скамью, на которой сидел.
- Довольно, на тебя смотреть опасно. Перестань.
Виго презрительно фыркнул и сел. Глубоко вздохнул. Ах эти его мохнатые ресницы, как усики ночной бабочки, над блестящими влажными глазами. Эти алые губы... И всё же лицо казалось грубым, каменным, ничего не выражало. Разве что какую-то обреченную, хищную веселость. Я разговаривал едва не с манекеном. Он заговорил тише. Будто его слова оттого не улавливаются записывающими устройствами.
- Нет, нечисто здесь. Они готовят заговор. Я не рехнулся. Я чую. Это верно так же, как что в два пятнадцать парад завершится обращением к народу.
В два-пятнадцать Ксандр с мертвой улыбкой на меловом лице выступил с коротенькой речью. Публика скучала. В белом небе проплывали красные и зеленые дирижабли. Шпионили кинохроники. У меня спина заныла, я насмерть изгрыз воротник рубашки. В пыльной духоте хотелось дождя, ветерка, но застоявшийся циклон на табло погоды не двигался. Конечно, что-то затевается. И очень скоро. Время - великая сила. И в этот раз непременно повезет проворным. Возвращаться на Землю не хотелось, но есть такое слово - НАДО.
Мои домыслы переросли в уверенность. Надо добраться, предупредить. Но как, как? Есть, конечно, повод - очередной юбилей. А догадываются ли они, что я догадываюсь? Дадут ли пропуск? Если только они не такие простофили, что вообще пренебрегают мной, как абстрактной погрешностью уравнения. Смотрят - и видят пустое место. Рабочую единицу, муравья под номером 285744, серия ИУК. Нет, я, однозначно, колобок на палочке, но я могу предупредить, хоть какие-то силы соберет, подготовиться к битве. Королевской. В конце концов, нет у них ни флота, ни авиации. А пока - начну с малого, обращусь-ка я к Ксандру.
- Заходи, заходи, не помешаешь. Я как раз отдыхаю, редкий момент тишины. Ну, садись, рассказывай, что там затевает наш гражданин-республиканец? Партия его на ладан дышит, своих однопартийцев разочаровал, как бы она вовсе не развалилась.
Я присел и невольно тут же прилег, растянулся по дивану - настолько удобно. На меня успокоительно подействовала атмосфера его кабинета. Я шел, опасаясь выдать себя. В твердой уверенности, что Ксандр плетет какую-то зловещую интригу против нашего общего Творца. И вот, я здесь, и уже сомневаюсь, может ли он быть предателем? Мой брат по крови, мой товарищ в изгнании?
По стенам, обшитым черным мягким полимером (сколько негров на метр квадратный?) - редкие рыжие источники света. Ксандр и днем на параде смотрелся страховастенько, а тут, сидит за бескрайним рабочим столом, высохший как скелет, глаза мутноватые, голос дрожит. Из стола - два гибких проводочка-сосуда с катетерами, введены под кожу, справа и слева под челюстью, в хорошо различимые вены.
Против обыкновения, я застал его не в униформе, не в его великолепном жемчужном мундире, а в темной пижаме, поверх которой накинут халат. Босой. И о, боги! Я остолбенел. Это ж как и когда успел измениться мир, чтобы Безупречный Воин сидел с картами Таро? Не убрал, не спрятал, не перевернул рубашкой вверх. Зрачки сузились, очистив радужку от сизоватой мути, глаза стали влажно-розовые, сырые, как две клюквины. Извлек из вен и аккуратно свернул трубочки. Приветливо улыбнулся мне, как бы приглашая задавать вопросы.
Нет, он всегда охотнее молчал, чем говорил. И то, что я спрошу, он может оставить без внимания. Но я начал:
- По Питеру скучаешь, вижу? Оранжевые фонари зажег.
Он согласно кивнул. Его мертвецкая бледность потихоньку сдавалась, кожа лица налилась румянцем, так и хочется за щёчку ущипнуть, э, нет, знаю - на ощупь она как латекс, податливая мертвечина.
- Скорее, не по самому городу, но по той, прежней жизни.
- А сейчас, как же, уже не жизнь?
- Чито ты, чито ты, Александр, свет мой, разве можно такими словами разбрасываться? Жизнь, да, но в корне иная. Ты зачем будешь, а?
- Э? А что я хотел? - я расслабился так, что все мысли выскочили. Нахмурился, потер лоб: - А! Мне даже неловко. Я... могу убраться к Владу из Мораньи?
О, что значит - Безупречный Воин, дипломат. Он не Гриц, не Полли, лить водопады велеречий, тратить время на болтовню типа "тю, похеренную лямур хоцещ захавать? Касса справок не дает!" Даже бровью не повел, не поинтересовался, с какой целью, зачем. Кивнул легонько, выдвинул из столешницы экранчик СФС, понажимал кнопочки, попросил:
- Девоньца, будьте любезны, оформите документы отъезжающему, ИУК 285744. Какой? Красный, да. Ты ведь вернешься?
- Конечно. Через три дня.
- Хорошо. Выдайте ему пропуск. Да, в оба конца. Да. И еще, - перевел взгляд на меня, посмотрел зорко, гипнотизируя, - я не смею читать твои мысли. Не думай обо мне плохо.
Тут бы мне схватить себя за волосы и убежать из этого слоеного ада. Я, растяпа, дураком улыбался, кивал - мороз в пятках. Распознал, просканировал мои недалекие садовничьи замыслы. "Напугать решил. А я что? Я и напугался", - это уже потом, на узлах сидя, поведал байку Байрон. Как их там?.. "Некие Николс и Алекс"?
- Прямо сейчас отправляешься?
- Ну да.
- Поздравь его от нашего имени.
- Обязательно.
- Скоро свидимся.
- И это передам. Я рад, что ты помнишь дату.
- Такое не забывается, поверь. Он открыл мне глаза. Он даровал мне, - голос его опять дрогнул. Ксандр сомневался в ценности слова.
- ...второе рождение, - выручил я, утопающий, совсем уже утопленник, клеймённый, а в голове - мучительно вертится Неумолимый Парад. Мне никто не говорил о числе и времени. Что за фантастический бред? Они, что хотят задавить его количеством? Нет-нет, не то, не туда. Ах, вытряхнет кто-нибудь из меня эту дрянь, музыку?! Да выключите уже! Должно быть, у них есть еще одна цель. Всё рационально, обоснованно. Не переубедить, не опровергнуть. В этой битве не будет триумфаторов.
Время не желало быть честным. Оно искривлялось, петляло, вилось в узлы, путалось и крошилось. Слишком много информации. Ничего не скроешь. Этот мир напичкан считывающими и транслирующими устройствами. Бесполезно хитрить - всё пишется в протокол. Ты - в архивах. Каждый твой шаг. Верхам несладко. Ни шу-шу. Лежим вчера в обнимку с Виго. Я посмотрел ему в добрые карие очи - и, ох, нашел там немую боль и тоску безысходности. Они толпились там и наступали друг другу на ноги в давке. О, мой герой, о, суровая правда! Я узрел невысказанное. Всей кожей. И тогда я решил. Я узнал, на чьей я стороне.
Рыжие лампы его кабинета усыпляли и лишали бдительности. О, я ведь знал их всех до единого не только в лицо. Нет, не сделают худого. Попинают и сунут головой в мемориал - Вечный Огонь. Муравейника-то рядом нет, чай, прогресс на дворе, постиндустриальный блаженный век. Подналег на остатки воли:
- Как мне перебраться? Где тут КПП Святого Михаила, или как там его?
Шутка не возымела действия. Как всегда. Сон о любви номер три, Ференц Лист.
- Никто из нас, ни ты, ни я, не ВЛАДеем магией мира в должной мере. Обратимся к Николае.
- Кто это?
С потолка стек черной каплей смолы и выпрямился во весь почти трехметровый рост некто.
- Твой новый бойфренд? Что это за пакость? Что это за выродок? Инопланетянин? 'Чужой'?
- Ты не знаешь? Ах, верно, это уже после твоего ухода случилось. Нет, он - фаворит Влада, из последних. Он - его ученик. Познакомьтесь, Николае, это Шур Молохов.
- О, теперь вижу, ага, привет.
Не вспенились прибоем, не зашипели остатки седой ревности. И глазом не моргнул. Почти вовсе не человек, а коллоидный гуманоид. Думай о нем, как о таксисте междумирья. Улыбайся, улыбайся, пусть видит зубки, покажи. Напросился. Ник отзеркалил мой слабый, дружеский оскал и выставил в ответ свои акульи, каймановые зубищи.
Доставил гладко, без нареканий. Вокруг нас прощелкивали молнии, будто на уроке физики, когда демонстрируют аппарат ван дер Граафа (может, я переврал что-то). На меня глазели декоративные бойницы крепости Варпад. Нигде и Никогда. Этот анклав благоденствия в изначальном вакууме черного космоса - как консервированные персики: не меняется отвеку. Открыточные виды без полутонов.
Влад высыпался откуда-то в черном мундире. Ему помогло вычленить из меня-нынешнего меня-прошлого помогло лишь второе внимание. Радушно похлопал по плечу, одобрительно кивнул, повел в дом. А вот я струсил. Отвык? Пугающе изменился он за те пятьдесят лет. П... п... постарел. Удивительное для меня явление. Знак? И в росте, вроде, умалился, на целую ладонь короче.
- У меня гостит Мишенька Андрев, добрый и непорочный мальчик. Ты его не обижай.
- Я - и обижать? Ни в коем случае.
- Ты надолго?
- На три дня.
Он опять кивнул, тронул на стене здоровую колбу песочных часов: надо следить за временем. Озарение момента. Там висели еще часы, электронные и клепсидра. И все они вели обратный отсчет.
- Так ты и без меня всё уже знаешь?..
- О, только не спрашивай, какова длина Амазонки, - лукаво усмехнулся Влад.
- Я спешил предупредить. И... Поздравить хотел. Подарок... Цветы... Мне нужны инструменты. Это будет клумба. Я ведь теперь садовник.
- Живые? Ты мне подаришь живые цветы? А ты оптимист. Им недолго.
- Так ты и исход уже видишь?
Он не захотел болтать об этом. Как он мог быть разом бережным и бесцеремонным! Притянул к себе, заглядываясь в глаза, тычась в губы углом рта, сухой складкой. Время. Сколько ни есть - всё наше. Увлек в спальню. Показал Никки во всей красе. Рассказал про свои годы без меня. Мой лепет слушать не возжелал. И ни намека - про Будущее. Возможно, его и впрямь не предвидится. Потому и Ксандр напряжен и столь серьезен? Чего же они там затеяли? Перепроверил:
- Так ты знаешь, что они планируют?
- Ты, мой ласковый, малость туповат. Эта шутка - шахматы. Мы в эндшпиле. Ты, прости Господи, - спёртая пешка. Против меня на доске пять тяжелых фигур. Союзников нет. Пат или мат. Всё же надеюсь на первое. 80% вероятности. А ты... Тебе... Спасибо тебе за... Мужество? Не доверяй засланцам. Будь честен.
И я, дурак осоловелый, вернулся в Моранью. Болван, болван, болванчик, кляйне марионеттен!! Дубина... Как я мог, идиот, так заблуждаться? Колесо Сансары, неизбежность. Мне, дураку, уверовавшему, что я свободен, что я способен своими руками строить свою жизнь, ах, как подло расставить ловушку, а я, опьяненный тщеславием, угодил. Мне всегда быть скудоумным рабом. Заговорщики насмехаются, сколько ни барахтайся, сколько ни стремись отделаться от клейких пут, тобою будут управлять. Рок, судьба, кара, инфантилизм. Дважды разумная скотина. У меня на лбу написано, что я - лох, легкая мишень для мошенников. Безупречный Воин, Идеальный Убийца... И - кто? Я - кто?
Граждане, меня обокрали. Жестоко и без фантазии. Они попрали моё мертворожденную тщедушную самоуверенность. Оплеванный, сходил во ад. Не ждал пощады. Гаденыши посмеивались в темных закоулках. Скоро повылазят. И не подавить. Неумолимый Парад всё убыстряет темп. Не догнать даже, куда там. Никому невдомек, что у дубового Пьеро бывают кровавые, рваные раны. Заткните меня. Мууурун. Душные дни. Я выпотрошу мою память. Глядите. Пусть призраки адовых гончих растерзают её сахарные косточки.
Заговорщики так и светились подлым дружелюбием.
Никки: Чем же ты поможешь своему хозяину?
Шур: Он мне не хозяин.
Никки: Кто же - брат? Отец?
Шур: Мы - сокамерники, мы - двое каторжан, выжившие при кораблекрушении. Я могу спастись лишь следуя за ним, вцепившись в него. Он сильнее. Без него я утону.
Никки: А у него ты спросил, нужна ли ему такая ноша?
Шур: Мы увечны. По-одиночке нам никак. Я слеп, а он - безногий.
Никки: Хо! Я слыхал эту сказку! Помню, помню! А Григорашек - юноша-тыква!
Шур: За что вы меня наказываете? Ведь ты мог просто не пустить меня к нему. Зачем ты позволил мне с ним встретиться? Чтобы потом покарать?
Никки: Я должен был узнать, на чьей ты стороне, с ним или с нами, поэтому ничего тебе не запрещал. Всё по-честному. Ты сделал свой выбор. Ты - наш враг.
Ксандр больше не глядел на меня. Негромко отдал приказание:
В цепи и в карцер. У нас есть еще семь с половиной часов. Господа, надо проверить, всё ли готово.
28-03-09
***
Вика - про Виго: а знаешь, хорошо, что они его не заклеимили, а то бы нам шрамы никогда не вывести, были бы на щеках, тут и тут.
Виго сделал вид, что тут никого нет.
*
Вика предложила угрохать Бэзила, Виго, Ксандра... Короче всех, чтоб не мешались, глаз не кололи. Пощадила бы только Белку. Не наигралась еще.
*
Белочка в музыке предпочитал коллектив Нокс Аркана, Таинственная Тьма. Ди потешался над ним, ты вообще латынь-то знаешь? Что слушаешь-то, о чем хоть поют-то они?
Бела: мне это не надо. Зачем? Тут главное - всеобъемлющая сила музыки. Это божественно прекрасно, это великое искусство.
Ди: может, ты к униатской церкви принадлежишь??
*
Синие Ромашки вполне могли открыть себе офис в двух шагах от собственного дома, от дома с двумя шпилями. Цены на аренду офисов всё время падали, падали, потому что никто не покупал, не покупал... И вот мои решились. Представителями там работают Виго и Ксандр, им удаются все сделки, потому что они ВЛАДеют языками ?? иностранными. И они очаровательны. Даже без грима.
*
эпизод с Ди, Виго и Ксандром. Виго разнюхал обстановку в Моранье. Вроде как пришла к нему официальная делегация, и они вынуждены были предстать перед судом, не посмели ослушаться, явились. Наказанием было отвечать несколько суток на все вопросы, что поступали от жителей Мораньи-Мораны. В прямом эфире. Много вопросов накопилось-то. Кто виноват и что делать - бессмысленно спрашивать. Это они знали. Их интересовала Судьба, История, Истоки.
*
У Виго была масса странных привычек. Например, всё (и всех) обнюхивать, облизывать. Нет, по-правде, это даже подчас пугало. Серьезная конференция, Виго адекватно вполне выступал, вел беседу, вдруг встает с места, подходит к кому-то, замирает, принюхиваясь, и сует нос под мышку докладчику или в портфель или лижет ладонь или щеку или легонько кусь! за ухо... Улыбается, бормочет "извините", и возвращается обратно.
*
пароль:
1-1-8 Тандервассе.
Отклик: Если оранжевый кот вам не ответил - спросите зеленую гусеницу.
*
возможно, Шур пишет поэмы. Обнаружила на сайте бетонного завода города Долгопрудный образчик. А вот моё:
Время хватает за пятки
Всех, кто пришел в этот мир.
Вариации третьей строки: Беги от него без оглядки. Или: что-то с рифмой 'прятки'?
В салочки?.. В любом виде спорта проигрыш неминуем. Его обжигающая пасть схватит тебя за плечи.
*
Бела в ужасе просыпается, стукается головой о крышку гроба... И просыпается второй раз. Потому что спит на раскладушке. ?? Он в Австралии. Он вспоминает, как он тут очутился. Он пришел к Шу Молохову, когда тот опять разругался с Ди, и спрашивает, не найдется ли для его какой-нибудь работы в обмен на дозу. И, надо же, находится!
Шу как раз думал, чем бы заняться. Таким бы делом, связаным с общением, дружбой народов, и не требующего никакой первоначальной базы, оборудования и денег. Проект по связи Мораньи-Мораны с Землей. Это сложно, поскольку никто там, по ту сторону Врат, понятия не имеет, что такое "Земля", "земляне". Вот с самими землянами моранцы контактировать не будут, все новости они будут получать через конторку "Шу и Белка". Bela Lugosi's dead. Undead-undead-undead. Белка просит не ставить эту песню на повторе. Он ведь окончательно вылечился и прозрел. На что Шу советует ему посмотреть Терминатор-2, где Сара О'Коннор говорит ровно то же самое, один-в-один, а через секунду убегает из психиатрической клиники.
***********************
МОРАНЬЯ 2.0
Этюд по экономической географии катастроф
"Что же это, голубчик, чего ни хватишься - ничего нет? И в каждом окне по атеисту?" (с) - воистину такова моя Моранья-2.0 ))) потому что и в бога они не веруют, потому что бога нет. )))
Американская дэйли миррор и немецкая блаблаблацайтунг назвали моранью ИМПЕРИЕЙ ЗОЛОТОГО НУЖНИКА.
Описание земли Моранской в четырех главах. АПсурдопедия.
Что же это, голубчик, у вас чего ни хватишься- ничего нету? Воланд про АПсурдопедию.
АГА, и каждом окне по атеисту! АПсурдопедия про Фаланда.
Рождение сверх новой сверх сверх сверх. Затменье тысяч звезд. Абсолютный свет, заглядывающий на задворки самых нищих Галактик.
Сим начинаю описание экономической географии, культуры и новейшей истории Мораньи-Мораны. Всё по порядку...
ГЛАВА 1. Климат и нравы: здесь всё цветет.
Моранья-Морана расположена на континенте, формой напоминающем кастрюлю, где горы - это её периметр, а дно - просторная плодородная равнина с реками, текущими с ледников. Отличия той планеты (Иртмы) от Земли - полное отсутствие морей и океанов, а также какой-либо разумной живности за пределами этой утопической долины. Площадь равняется приблизительно Африке. Климатические условия благоприятствуют развитию сельского хозяйства. Зимы непродолжительные, теплые и влажные. Почвы - богатые минералами и органикой целинные черноземы. Преимущественно лесостепи и пойменные луга, встречаются заболоченные местности и овраги, но в основном ландшафты - это зеленые речные долины с холмами. Среднегодовые температуры за пятьдесят лет +12* по Цельсию, при летнем минимуме +38 и абсолютном максимуме +51, зимой же земля почти никогда не покрывается снегом, и средние температуры холодных месяцев +15, рекордный минимум -7. В горах наблюдается высотная зональность. Горы высокие, молодые, по всей стране часты землетрясения. Отсутствие океанов и спутников и приблизительно равная по толщине кора у этой довольно маленькой 0,7 земного диаметра планеты приводят к поистине колоссальным сейсмическим явлениям. Часто наблюдается т.н."оседание континентов", т.е. в основном огромные каменные платформы не плавают на магме подобно айсбергам в ледяных полях Земли, но испытывают сжатие у полюсов и выталкиваются вверх или вниз с катастрофической быстротой. Природа за пределами долины Мораньи похожа на сернисто-вулканический ад, где за сутки с небольшим гора может обрушиться в пропасть в несколько километров глубиной или за ночь, будто грибы после дождя, появляются вулканические гряды. Так же там часты песчаные бури с ураганнымы ветрами и взрывы газов в подземных карстах. Возможно поэтому народы Мораньи никогда не отличались дерзким духом первооткрывателей и путешественников, охочих к перемене мест, обремененных поиском лучшей доли, которыми богата земная история. Всего в долине пять крупных рек и приблизительно 211 притоков и рек поменьше, которые в давние времена пересыхали в летние месяцы, а на зиму приходилась пора половодий и наводнений. Строительство городов, в отличие от земных, также никогда не было привязано к наличию водоемов или возвышенностей, отвечающих военным или религиозным традициям. Старые постройки возводились преимущественно каменными и этажными, верхние этажи нависали над нижними и соединялись крытыми галереями-мостами друг с другом. Стены всегда были 10-15 метров толщиной, сужались кверху и удивительно устойчивы к столь частым землетрясениям. Сложно представить, сколько усилий требовалось первопоселенцам для возведения сложных архитектурных форм, но они быстро перешли на изготовление штампованых элементов, которые крепились всухую специальными г и с образными колодками из гранитнных пород. Материал, использованный аборигенами, походил на нынешний полимерный камень и его аналоги.
Еще одно яркое отличие от землян, которые с самой зари своего существования в силу психологических особенностей вырабатывали сложные системы верований во что угодно, моранцы всегда оставались сухими рационалистами и педантами. И хотя эмоциональная сфера их была развита и не менее подвижна, чем людская, у них были и поэзия, и музыка, но они от начала до конца верили исключительно в технический прогресс, в шестерёнку и колесо, в бога-на-машине. Ударники-стахановцы и инженеры были в почете у этого общества, хотя чрезмерное расточительство ресурсов никогда не поощрялось. Этот замкнутый мирок, эдем, был для народа всем, колыбелью и житницей цивилизации. В чем-то принципы организации быта, общества оставалось родство по крови и клановая иерархия. Это была не кастовая система браманской Индии, кланы мобильны и открыты, не было запрета на переход от одного "сюзерена" к другому, но кормиться из двух кормушек разом, мягко говоря, порицалось.
О том, что мир и порядок созданы искусственно неким искушенным творцом, не было тайной, но и не было предметом поклонения. Общество нацелено на результат, на настоящее и будущее, на удержание позиций, а не исследование прошлого. История не интересовала никого. Мистики и схоласты в Моранье никогда не существовали. То был мир формул и высокоэнергетических установок. И всё же общество было не просто расслоено, там процветала махровая сегрегация и рабовладение эпохи парогенераторов. "Рабочий класс" составлял большинство населения долины, а "правящая верхушка", этот скелет, позвоночник и нервный ствол едва ли превосходил 1% от общего числа народа. Хотя путешественнику или гостю могло показаться, что народ этот един, напрашивались аналогии с Римской Империей начала новой эры. Да, в стране была централизованная власть, единый язык и примерно один расовый облик обитателей, но диалекты северян и южан, горцев и жителей речных пойм сильно различались. Это было не просто различие интонаций, ударений, произношения, но зачастую ряды глаголов и имен собственных, будучи изначально однокоренными, теряли всякое сходство. Впрочем, это никому не мешало в силу развитой телепатии. При том, что столичный город был резиденцией правителя, в каждой отдельной области был свой собственный мини-властелин, глава клана, наделенный неограниченной свободой суда и самоуправления "на местах". Их и называли намести.
Семимильными шагами в землях Мораньи развивалась промышленность. Страна практически из аграрной мгновенно превратилась в индустриальную, хотя это не привело к отмиранию сельского хозяйства, но вывело его на более высокий уровень, всё стало механизированным и полуавтоматическим. Валюта, как таковая, не имела хождения, была простой данностью, удобной мерой учета валового продукта в пересчете на душу населения. В архитектуре стали преобладать полусферы и шести-, восьмигранные соты, из которых, как из конструктора, собирали кварталы.
При всем умеренно-влажном климате днем не велись никакие работы. Планета двигалась по элиптической орбите вокруг светила в три раза превосходящего наше Солнце, день и ночь сменяли друг друга с неравными промежутками, наклон оси вращения был меньше, и наблюдаемая смена времен года была как бы два долгих лета, одна короткая и одна длинная зима, которая почти всегда погружала мир в полярную ночь. Планета как будто качалась на качелях, а не катилась как мячик. Долина освещалась то сильнее, то слабее, то ныряла во мрак. Все эти природные явления нисколько не заботили инопланетян, ресурсов было достаточно, к смене сезонов готовились так, чтоб пережить каждый с наименьшими и целесообразными энергозатратами. В стране всё было эргономично, доступно и рационально. Летоисчисление велось по календарю, включавшему в себя двести дней световых и семьдесят пять темных. Сутки дробились на пять частей, четыре из которых отводились на работу и лишь 1/5 на отдых (в основном сон и прогулки за город). Каждый знал своё место чуть ни с пеленок, обучение оставалось долгим и утомительным процессом. Дети считались общими и одновременно - сами по себе. На Земле первые журналисты, заглянувшие в Моранью, обозвали её муравейником и осиным гнездом, настолько поразила их обобщественность всего и вся. Это была колония организмов, где всё работает будто часы, однажды заведенные неким, нет, не космическим импульсом, сложными биоритмами, но немуритори, у которого есть имя. Человека звали Валда Тсепи или же Вала Стари. Он создал весь этот хрупкий мир-кокон среди злых хищных звезд, населил его своими клонами и положил им законы. Все его потомки были не точными его копиями, но приближенными. Бульон, разбавленный водичкой. Гомункулы из лаборатории. Он был тираном в истинном драконовском ключе. Они были его испорченными детьми, рассеянными по обитаемой территории кочевниками. Это не нация, хотя в них просвечивали общие черты, гены их отца. И его изъяны. Но их было мало, я имею в виду количество созданных существ. Основное население откуда-то пришло. Они будто проснулись, как австралийские аборигены, все разом в этом месте. И по пробуждении поняли, что это их мир.
Нельзя сказать, что у всех них (а их наберется без малого четыре миллиона) отсутствовала способность думать или желание выяснить, почему и как, всё так, а не иначе (то - природа гуманоидов), но в глазах попавших в их страну землян все они выглядели вялыми и внушаемыми рабами, тогда как элита, намести, первородные прям лучились кипучей инициативой, их было невозможно своротить с избранного пути или в чем-то переубедить. Число населения оставалось примерно постоянным. Пока однажды...
Глава 2. История и политика: как страну шатало.
"Государство - это я". Так вполне мог думать о себе первый верховный правитель этого отнюдь не карликового государства. Это была империя, а он - её тиран. Затем, лет так через пятнадцать-двадцать успешного движения к светлому коммунистическому будущему, никого не спросясь, он исчез, вместо себя оставив никому не известного выскочку, Виго Сечу. До того момента в стране не слыхивали ни о войнах, ни об оружии, ни о политической борьбе, как таковой. Каждый держался своего полиса, клана, исполнял свои обязаности и не заботился о делах соседа. Но тут вдруг всплеск необузданной пассионарности. Виго правил не один. Вместе с Ксандром они составляли дуумвират. И это большой вопрос для маленькой такой компании, кто из них был главнее. Дуумвират продержался недолго. Союз из трех намести с северных гор лишил их полномочий. Тогда внезапно вернулся прежний тиран, уничтожил бунтовщиков и восстановил в правах бывших лидеров. Эта игра длилась без малого еще лет сорок. Наш всеобщий любимец вражиторе снова уехал, Ксандр постепенно вернул себе утраченные "рычаги власти", посадив своих шестерок. За эти годы менялся климат, стал суше и губительнее, выросла радиация, да и народ перестал быть безъязыким стадом, послушным рожку пастуха. Если уж на то пошло, первый и второй раз Создатель исчезал не по своей воле. Интриги, заговоры и покушения следовали чередой и вынудили его уйти.
Первая Эра. Мифическая. Якобы на планете Иртма проходили все положенные стадии её эволюции, как небесного тела. Потом из глубин космоса (параллельной Вселенной) явился Чернокнижник, окинул этот унылый булыжник своими черно-зелеными волчьими глазами с искрой на дне- и образовалась чУдная долина, куда он "вдохнул" жизнь, населив её своими клонами.
Второй этап. Первый день первого года в Моранью с Чернокнижник, чья должность теперь - Великий Констант, прибывают время от времени и остаются, один за другим, Виго Сеча и Ксандр Заможский. Виго всегда держится чуть в стороне, этакий миротворец, возится в политической песочнице, организует партию (ой нет, вступает?) в клуб Синяя Роза. Там забытая вялотекущая слюняво-романтическая история о Безвозвратном. Придется отбросить нерешительность и сочинить всё по новой. Короче, эти пра-пра-пра-синие Ромашки завяли, не разродившись семенами: напарник Вигин сгинул в результате обычного придворно-коридорного стремительно развернувшегося ЗАГОВОРА-N-1. Тут на сцену выигрывают все как один министры да губернаторы, руки по локоть в черной крови собратьев (хотела уже сказать - собутыльников). Тут Владя, отвлекшийся было на горести Старого Мира (Земли), резко возвращается и отшлепывает хулиганов да так, что те больше не могут кушать твердую пищу и пользоваться уборной. И вновь сваливает.
Кризис власти-1. Что-то типа междуцарствия и темных веков. По стране носятся орды гопников, Ксафа делает мило ручкой - и оказывается в кресле Константа, - как - кстати. Военная акция КУЛАК ЯРОСТИ САУрона завершается тотальным успехом. Виго прекращает стенать и лить ручьи слез по павшему товарищу - и вскакивает в постель новенького диктатора.
Выстрел Авроры.
В милое болото Мораньи был направлен Владом его талантливый-стерва-ученик Николай (на стажировку). Это было холостым выстрелом по Зимнему, который, однако, отозвался лавиной в горах. Потому что Никки напел Ксафе, что покуда Влад не повержен (и его первейшие сподвижники - Виго и Шур, так сказать, его "первенцы"), то нечего и думать о безопасности и независимости этого анклава. Ксафа выслушал и сразу проголосовал "за". Виго он отправил ковыряться в залежах урана, а Шу оказался пленником своей глупости. Как всегда.
Свершилось ужасное злодейство, Великая Битва Пятерых Смелых, ну, вы знаете. В какой-то момент безголовая шайка рукоблудила самостийно. Никки, конечно, забавлялся как мог, дергая ниточки Ксафы, наивно полагавший, что теперь-то он уже един хрен у кормила. Маразм крепчал, и ночка темная была... Короче, ребята неуёмно баловались со стихиями и киборгостроением, добились небывалых высот, и покатилась их тележка под уклон. Нация отмирала без подпитки владовой черной магией. В одиночестве все пробужденные тени, иллюзии, вновь обратились в таковых. Ангельский наш диктатор Ксафа укусил себя за локоть и полез в Старый Мир клеить новые ласты. Делегация упырей с бусами, одеялами и огненной водой полезла ущипнуть жирной индейки Курлы. Вообще весь тот мир накрылся медным тазом, рассыпался, схлопнулся. И никаких тимпанов-тамбуринов.
Тонкая красная линия
вместо 4 миллионов мертвых душ (формально и буквально), в Австралийскую резервацию ахнули пара тысяч клонов товарища Цепеша, на тот момент - увечного и изничтоженного уже не Манфреда Шварцера, но вроде как Димочки Красули. Синие Ромашки д.б.выпустить облигации к юбилею. Тут как раз Белочка Лугоши глаз стал мозолить, да Виго с рудников вернулся, да Шу ему всю правду да и бУхни. Этот новый виток повлек событийный фронт. Виго со всеми порвал, обидевшись, ушел к Деланду. Тут все лорды повскрывали себе вены... ШЮТКА. Шу и Белка обернулись знатными коммивояжерами, агентами бродячего цирка АКА "Изгнанники Мораньи". Они ездили с просветительскими лекциями и показом занимательных слайдов по городам и весям, пропихивая новый колин проект - освоение Красной планеты кровососами. Там они и впрямь осели надолго, колония их процветала, торговала с Землей. Ксафа вроде был помилован и водворился на трон. Дуумвират сохранялся, т.е.больше не было Великого Константа.
Меня так и подмывало подбавить красок и жестов в Моранью. Сделать этих солдафонов чуточку живее: хромыми, шепелявыми, одноглазыми. Или, наоборот, обозначить их стигматами Потустороннего мира?
Так громче бей в барабаны, бей в барабаны!! Моранья неузнанная, крепко стоящая на рельсах неувядаемого прогресса, запечатанная тройственным союзом вертикали власти, обреченная на зенит славы и гибель. О! Питайся ею и молчи. Не найдется на неё свой Тарас Слесарчук или Гена Чатырдаг. Ибо - регламент. Детище киборостроения. Комм, ригель, комм, швим, пошэ, швим... Куда как страшно нам с тобой, товарищ..
Во всем виднелась некая однобокость цивилизации. Они не знали бороны и плуга, не освоили воздух. Все населенные пункты были соединены однорельсовой дорогой, ВЕРТИГЕР поднятой над землей. В этом мире не было никаких животных. Скотом здесь были люди, вымирающее, задыхающееся племя. Инженерная мысль времен второй смуты породила рельсовые царь-пушки, одним выстрелом способные превратить вражеский город в пыль. Впрочем, они ни разу не использовались, потому что все руководители этого проекта были сосланы на работу в глубинные шахты и уже не вернулись оттуда. Трудящиеся питались синтетической органикой из выращиваемых плодов (3 урожая в год), а их правящий класс поддерживали себя инъекциями из определенным образом переработанной крови плебеев. Уж такая у них была диета, ни обрадуешься, из-за унаследованного от первопредка вируса (?). Если товарищи управленцы соблюдали режим, то чувствовали себя полубогами. В противном случае теряли всякое человеческое обличье, испытывали боль, слабели, солнце жгло их, а в тяжелых случаях они впадали в кому. Но до такого состояния никто себя не доводил. Это могло быть лишь наказание, пытка, Тасяакулова.)
впервые я не знаю, что писать. Потому что всю первую главу можно уничтожить, уличив во лжи. Весь тот мир - иллюзия, ein illusion. За пределами гор Урвэрвэ нет никакой сферической каменной планеты, нет луны и солнца, вообще ничего нет. Все эти народ, эти вырожденцы-упыри и их прихвостни - всё летО, мАра. То, как оно выглядит для каждого зрителя-участника игры, видится по-своему, т.е.Моранья субъективна. Поэтому одну и ту же историю все участники мелодрамы будут рассказывать по-своему. Потому для каждого тут свои ассоциации об увиденном. Ниневийские львы и крылатые быки Ассирии, вавилония, сталинский ампир, Римская республика. Что же дальше? Придется всё равно пасть жертвой собственных фантазий, потому что в печенках печет, как страшно охота выговориться, вновь и вновь, строго по плану, господа, как есть.
Этот милейший во Вселенной предатель, Александр Заможский, источал аромат, сладостный для бывшего булочника Манффи Шавцева - ведь это был запах тех самых "съешь их немедля эти пышные вкусные булки", корица и ваниль, нотка гвоздики и миндаль. Виго же обладал природным кисловато-теплым что ли запахом, вроде печенки в сметане. Особенно это чувстовалось, коли по долгу службы он по нескольку суток не разувался, день и ночь в сапогах. "Осень - время грустных мыслей. Осенью всегда немножечко грустно."тм Смешарики. Отладить бы им всем микросхемы, этим бригадно-маршевым взводам жертвенных овец. Купола города Мууурун матово поблескивали в свете белого дня. Погода стояла хорошая уже вот вторую пятидневку, ничто не предвещало беды, что небосвод расколется уродливой черно-огненной пастью с фиолетовыми венами молний, и вопреки всем знакомым с пеленок законам ньютоновской механики, земля полетит в багровеющее больное небо. Оппа, оппа, гагнам стайл. Мои коневоды поспешили принять меры. Время как бы утратило свои зримые свойства, относительно данной реальности оно прекратило движение, обернулось в точку. Обитатели могли сколь угодно долго мешкать, созывать съезды-конференции и СИМПОЗИУМЫ, в итоге было велено эвакуироваться с нехитрым скарбом на Землю. Кордон существовал всегда. Через него осуществлялось непрерывное, очень медленное движение сквозь Пространство-Между-Мирами (шкаф, т.е.) "Это вам не лезгинка, а твист", т.е.не Нарния, но Моранья. Мир кривозубых кровососов, всеобщего равенства возможностей и чудовищной личностной деградации. Для Никки все миры - это процесс. Как водопад не место, не точка, не природный памятник, но всего лишь ВРЕМЯ. Что могу я сотворить, если буду постоянно оглядываться на Шварца, Гессе? Я просто сверну себе шею.
Примэрь прэжин опомэрь пыркэлаб урлоп армаш тхорз
Он состоял в центристском отделении ультраправого крыла левых консерваторов.
Говор абродна. Констант. Вертигер. Тодор Дворза. Министр Рука - бывший глава трудового союза и 'половинка' Виго до Ксафы. Урвэрвэ. Иртма. Белое небо. Эксперименты с погодой.
Река Кытат свинцовый груз воды своей катила по долине будто исполинский ледниковый бульдозер. Воды её холодны и смертельно-безжизненны.
Пахнет мокрой псиной и ржавчиной. О, нет- кровью. Контрреволюция? Полноте, неуместная шутка.
Лкуру-у-маруха.
Виго не человек. Позвольте, кто же он? Опытный вагоностроительный завод.:)
Женжина
Дидишор Пыргари
Примэрь на два дня
Встретимся в...
Примэрь. Опомэрь. Доцырля мэу, дружечка.
ПарОта. Это слово с разным вкладываемым чувством употреблялось часто, но каждый раз, как иноземец пытался выведать, что же это, на него смотрели с укором, презрением и ощущением своего превосходства. Словарь давал сухое определение, два значения. Союз, братство, семья - первое. Бедлам, бардак, бордель - второе. Как видим, для моранцев эти понятия идентичны.
вундервафля
*
На дипломатической службе лишь два человека могут спокойно работать - атташе и жена первого секретаря: они могут делать всё то, что нельзя делать другим, при условии, конечно, что их не поймают.
Ам Шнюрхен геэн - комар носа не подточит.
Позже я решил, что его лицо похоже на лицо клоуна без грима, привыкшего скрывать истинные чувства.
Посол зеленым карандашом, это был цвет нашего посла - никому другому в посольстве не разрешалось пользоваться зеленым карандашом, подписывая документы... внес правки и подписал. Лист бумаги стал теперь официальным документом.
Граждане нейтральной страны находились в выгодном положении, потому что могли поддерживать дипломатические и деловые отношения с обеими сторонами. Обо всем этом я думал во время великолепного военного парада. Всего лишь пять метров отделяло меня от представителей враждебного лагеря, среди которых можно было увидеть много людей с приятными лицами. Но лучше было не смотреть на них - они были лишь нашими врагами, и с этим ничего нельзя было поделать.
Берегитесь, мой мальчик, не позволяйте этому человеку дурачить себя. Помните французскую поговорку: ПРЕДАЮТ ТОЛЬКО СВОИ. Помните - не навлеките на меня беду и не попадите в неё сами!
Прекрасное пожелание, но ему не суждено было сбыться.
До этого уже не раз случалось, что предложения нашего посла отклонялись и даже не удостаивались ответа. Лишь на том основании, что исходили от него. Вражда между министром иностранных дел и бывшим канцлером была непреодолима.
Ц.не сделал ни одного выстрела, никого не отравил, никого, кроме себя, не подвергал опасности, никого не подкупал и не шантажировал. Я никогда не испытывал особой любви к нему, но и не желал ему зла. Лишь в одном пункте уличил я его во лжи. На счет родного языка.
Я решил, что привезенные мною материалы будут надежнее хранится в кабинете шефа, чем у меня в номере, пусть даже и в несгораемом сейфе. Он запер их в письменном столе, всё сто двенадцать единиц. Я рискнул пошутить:
надеюсь, ваше превосходительство, у вас не камердинера.
Но он был лишен чувств юмора. Каждый мускул его лица, покрытого многочисленными шрамами, был напряжен. Низкий, громкий голос начальника секретной службы вполне соответствовал его громадной, мощной фигуре. Он нахмурился и холодно проговорил:
ваши документы будут здесь в полной безопасности. Желаю вам удачи.
Я бы не сказал, что был в отличном настроении, выходя из мрачного здания имперской разведки.
Господин советник настоятельно рекомендовал не упоминать в разговоре имени бывшего канцлера. Разумно не противоречить ему. Он стал излишне подозрителен последнее время. А если кто-то хорошо отзывался в его присутствии о господине бывшем канцлере, министр иностранных дел совершенно терял самообладание. Сам он, советник, оставался одним из немногих, кто не потерял его расположения. Они были старыми друзьями. Еще со школы.
...не успел я проговорить эти слова, как сразу понял, что совершил ошибку. Когда я упомянул имя посла, выражение лица министра стало еще холоднее и надменнее, губы его сжались в тонкую полоску. Советник, стоявший позади своего патрона, с укором посмотрел на меня. Я промолчал. За меня вступился советник...
У меня не было оружия. Я считал его бесполезным, поскольку никогда бы не стал стрелять первым, а стрелять вторым уже не имело смысла. Носить заряженный револьвер опаснее, чем обходиться без него, он внушает ложное чувство безопасности. Лучше уж полагаться на свой собственный ум - оружие куда более острое.
Враг врагов врага - чей друг? И только ли Алчность, мой свет, толкает его на предательство?
выполняя работу, подобную моей, человек склонен забывать, что на карту поставлена жизнь многих людей. 14 января против моей воли мне об этом напомнили. В подлинности высылаемых мною документов официальный центр могла убедить лишь гибель четырех тысяч ни в чем не повинных людей. В этот день моё состояние было ужасным: зная о предстоящем налете союзников за две недели, я не мог предотвратить этого
я не одобряю дезертиров, они слишком поздно выпрыгнули из поезда. Если человек все эти годы находился на одной стороне или, по крайней мере, не был против неё, ему не следовало бы теперь переходить на другую сторону. Это оставляет нехороший осадок. Я могу уважать человека, который всегда был против нас. Но таких... Но по-моему люди настолько возмущаются актом измены, что никогда не задумываются над его причинами. Как вы говорите, ТЕПЕРЬ ЭТО СТАНОВИТСЯ ОБЫЧНЫМ ЯВЛЕНИЕМ.
Дипломат: человек и саквояж.
разве не выполнял я свою работу добросовестно?
любому, кто посмотрел бы на меня в эти минуты, стало бы ясно, что мне верить нельзя. К моему счастью, посол даже не взглянул на меня. Он слишком хорошо воспитан. Если бы он не тратил время на одевание халата, он бы наверняка застал меня с поличным.
как деловой человек, А.Е. ждал, что я ему предложу.
все мы были тенями: двигались, не замечая друг друга.
мы сидели у себя дома. Все комнаты утопали в цветах. Где-то пела слепая канарейка. Продавец сказал нам, что канарейки поют лучше, когда они слепые. Приятная музыка, льющаяся из приемника, щебетание канарейки, покрытый пылью кальян и непременно бутылка дорогого виски - вот таков был наш домашний уют. "У тебя неприятности с послом?" Он говорил это не глядя на меня, полируя ногти. Когда-то его руки восхищали меня. Нежные руки с тонкими пальцами, грациозность движений были как у женщины. Теперь же они казались мне костлявыми. Его глаза, некогда глубокие, так поразившие меня тоской и печалью в день нашей встречи, стали вдруг пустыми и невыразительными, а грубый голос потерял очарование. Я увидел в нем то, чем он являлся.
он громко рассмеялся, нервно, горько: что я могу поделать? Может быть, похитить её? Или, встретив её на улице, оттаскать за волосы? - она теперь носит военную форму, брюнетка и так коротко стрижется, что вам не удастся...
Столица - город тысяч негаснущих звезд. Там такая политически-нездоровая атмосфера, что даже чихать рекомендуется не вслух, а про себя.
- Как дела?
- Дела у прокурора. У нас - война! У нас тут кругом война, мальчик. Думаешь, за что мы воюем? За людей. Что вы думаете об этом месте?
- Капкан. Волчья пасть.
*
Потерся щекой о его щеку: Возьмешь меня на парад?
Виго не стал отстраняться, едва слышимо ответил: Нет. Если нас увидят вместе - выйдет большой вред моему авторитету. Народ не станет доверять мне, явись я на пару с Изгнанником. Боги! Да полстраны сляжет с инфарктами, только дойдет до их сознания диссонанс ТЫ - и их новая обитель, так ревностно ими оберегаемая.
- А если попытаться инкогнито?..
Виго пристально посмотрел на того, кто уже преподнес ему переполненный через край не один кубок яда, возможно, действительно, по какой-то ребячливой страсти к приключениям, вовсе и не желая от всего сердца настоящего, непоправимого зла ни Виго лично, ни той нации, судьбой которой он управлял теперь и от чьего имени, от всего сердца, стремился делать свою работу Безукоризненно. Позволил на краткий миг дать слабину, улыбнуться кротко и печально, в этой улыбке не было сожаления или прощения. Она крылась где-то внутри. Глаза оставались сосредоточенно-холодными, как у робота.
- Ты и вправду надеешься быть неузнанным?
*
- Ты... Непревзойденный манипулятор.
- О, да, мои инженерные мозги завсегда меня выручали.
- Скажи, неужели этот захватывающий душу план, прости мне каламбур, ты создал, может быть, даже до встречи с Чернокнижником?
- Нет. И он мне даже не явился во сне. Когда я был готов, я знал лишь половину. После Заговора мне открылась еще четверть или около того. И только заглянув за грань, побывав внизу и вверху, сравнив и дотошно изучив мертвую структуру, физику, всё более тонкие слои, пути - я дозрел. И та картина, что я увидел отстраненно, захватила меня так же, как тебя.
- Выходит, Чернокнижник готовил Идеального Убийцу для самого себя?
- Для Частей самого себя. Только я мог оперировать так чисто и так бесстрастно. Мы эволюционировали вместе, держа друг друга за руку. Довольствуешься ли ты участием в проектировании вселенных, если никак не вывести бельмо на глазу? Смиришься? Я не мог. И мною двигал профессиональный интерес. Не месть, не соперничество, вообще ни одна эмоция. Шарада, игра ума. Я, видишь ли, обожаю головоломки-мозаики. А мне боги вручили самую грандиозную.
- Ты бриллиант в его короне. Как ты ухитрился не утерять свою цельность, не разменять на манившие тебя, я думаю, с еще большей силой, чем простых смертных, ээ высокие должности? Я имею в виду близость к Творению.
- Сосредоточение на местном раздражителе. Всё обращалось в Ничто, кроме его столь крепко, не без поэзии, собранной сильной фигуры. Это был вечный вызов моему я.
Всё выглядело словно интервью. Оно и было интервью - секретарь, переводчик, понятливый, вежливый, с той, должной, теплой адекватностью, для Истории записывал Свершившееся, а ученый муж неспеша, вальяжно излагал факты, как автор музыки, ставшей ныне уважаемым ретро, как маститый политик на пенсии говорил о проведенных им реформах. Больше - точная формула, нежели балаган, но не без намека на это.
*
Ушли Дима, Никки, Федя. Виго. Ушли все условно "живые" обитатели марсианской колонии, остались роботы. Зато сад расцвел. Отовсюду полезли дивные растения. Бела, Шур, Витя, Ксандр подняли головы, новый уровень свободы, я. Множество проблем.
"Что не мертво - то в вечности пребудет, спустя эоны лет, когда и Смерть умрет".
У инопланетчика на коварные вопросы и провокации землян были два ответа: Мне это неинтересно. Я вас не понимаю. Например. Это ваша одежда или кожа? Не понимаю. Вы собираетесь поработить нашу планету? Неинтересно. :-P
Вот уж где просторы для креатива и инициатив! Марс! Весь мир - театр, что жадно ловит каждое движение, жест, полуулыбку, кивок или гримасу. Верит - и боится верить. О! Белочка, Ксандр и - без особой охоты, против воли - Шу теперь были в умах, сердцах и на первых полосах, я. Радиоспектакли, телесериалы. Чуть не обернулось объявлением войны Объединенным Северным Державам. Ситуёвину, о чудо, вытянул залетный коммивояжер из глубин Вселенной. На Земле его кое-где тут же признали живым Богом, предлагали кто жертвы, кто детей в обучение, кто невест. Инопланетянин, ростом и цветом кожи напоминающий киношных нави (но в остальном разительно отличающийся от любых фантазий землян), ни разу не отверг ни одного дара. Он быстро выучился смеяться, а манеру говорить будто перенял у фабрикантов из советских сатирических памфлетов. Народ повалил валом, как в первый год пребывания мораньской колонии в Австралии. Им доставалось всё, что было обещано по контракту - жилье, питание, лечение. Кто хотел учиться, подавал надежды, лелеял мечту когда-нибудь перебраться на Марс - тот ценился вдвое. Щедрость и дисциплина. Стройка тысячелетия, не меньше.
Хм. Что-то я упустил из повествования существенную часть. Ах, простите. Это... Гм. Марсианские хроники, я. Чума на оба их дома. Когда Моранья в силу известной причины схлопнулась, население мигрировало в бесплодную австралийскую пустыню. Долгие, нудные многосторонние переговоры. Ксандр, Виго и Бела с Шу. Еще им помогал какой-то сириусянский коммивояжер Тиу или Тео. Ха-ха.
Они там освоились и постепенно подвели человечество к мысли о покорении Марса. Пробные экспедиции прижились, отстроили колонии, стали экспортерами руд, металлов, новых технологий, я. В конце концов они все туда перебрались, пооткрывали врата на Земле. Так человечество вступило в новую эру. С помощью жалких изгнанников и инопланетного дельца. Земляне разъехались кто куда. Многие моранцы ушли за Ди. Ага, садомазопорнотриллер с элементами киберготфутурошока.
