ГИПЕРБОРЕЯ
7.11.06.
Где-то на Крайнем Севере, в глухой местности, на границе тайги и тундры, располагается занятное местечко. Оно зовется Гипербореей в честь допотопной легендарной страны. Или сокращенно ГБ. Некоторые расшифровывают аббревиатуру как «Гиблое Болото», но это, конечно же, туфта.
ГБ – это ВУЗ. Закрытый университет. Туда принимают не каждого. Недостаточно просто сдать вступительный экзамен. Скажем прямо – там нет вступительных экзаменов.
Полное название ВУЗа – Российский Университет парапсихологии, эзотерики и криптозоологии; сокращенно – РУПЭК. Ректор – Абдулла Абдурахманович Азизов. Его зовут по инициалам ААА (сходно с батарейками R6) и часто путаются, как же на самом деле произносятся его ФИО? Он привык и к Абдурахману Абдулловичу, и к Азизу Абдурахмановичу, и Абдулле Азизовичу. По-русски он вообще плохо говорит, курит кальян, кивает и на все отвечает: «Да, мой хороший». Потому к нему приставлен переводчик и ассистент по связям с общественностью – Климент Аскольдович Сокольничих.
В ГБ три отделения, пять факультетов и великое множество кафедр. Например, МОМ на факультете физики и математики – Механика-Оптика-Математика. Декан – Авестин Семируков. Или ТиМОБ – Теория и Методика Обучения Биполярности на факультете естествознания. Декан – Тюнин Петр Савельич. Зам – Женечка. Замзам – Кривошейко Людмила Юрьевна. Замзамзам – Кибакина Зинаида Михайловна.
Каждый год появляются новички, уходят дипломанты. Мы проследим за одним годом обучения, стараясь поспеть подмечать главные события на каждом курсе каждого факультета.
СЕНТЯБРЬ
- Аматема!
- Иди ты к лешему!
- Сам к нему иди!
Подобные симпатичные обмены приветствиями наблюдались на каждом углу нескончаемых коридоров, когда сталкивались студенты-математики со студентами-биологами. Или:
- Мы сегодня полтергейста ловили в эфире. Даже поболтали с ним. Запись еще предстоит расшифровать. Вот месяц назад бились-бились, а он, оказывается, матерился!
- А мы фигней страдали. Настойку для лаборантов бутилировали.
- Спирт по бутылкам разливали?
- Нет. К фенолу бутиловый радикал присоединяли. Жесткий оргсинтез. Три колбы взорвались. Никто не пострадал. Да, а еще мы вывели интересное умозаключение: дрожжи нельзя центрифугировать.
- Это еще почему?
- Их укачает.
Сейчас мы с вами неслышимо зайдем в аудиторию, полную зеленых перваков (зеленых в плане наивности, неопытности и всего такого)…
- Тебя как зовут?
- Иван Игнатьевич Наскоза.
- Как-как?! – присвистнули обступившие однокурсники. – Наскоза?! Ты, что, родственник философа Спинозы? или певички Глюкозы? Или это последствия наркоза так называются?
- Нет. Друзья меня зовут Дядя Ваня. Ну, как Дядю Федора из Простоквашино.
- А-а-а… Ну, это попроще, но Наскоза – клево звучит! Солидно и прикольно.
Студенты шумели, болтали. Лектор где-то задерживался. Два раза заглядывал лаборант – сам его искал.
Неожиданно в аудитории вырубился свет.
В тишине заскрипела дверца шкафа, стоявшего в углу. Никто не ведал, что содержится в этом шкафу. Да и не интересовался никогда. Шкаф этот стоял здесь испокон веков. И тут – такое…
В кромешной тьме передним показалось, что из шкафа сначала кто-то выпал, потом кто-то вышел и, наконец, кто-то выполз. Вышедший и выползший затолкали выпавшего обратно, покопались в недрах шкафа и вытащили что-то громоздкое, глухо стукнувшее о трухлявый паркет. Это оказался проекционный аппарат. Двое развернули экран, разошлись в разные концы залы. Включился и затрещал старенький проектор. В его свете, на фоне белого полотна, притихшие студенты увидели высокого худого мужчину в черном костюме. Мужчина поклонился, ласково улыбнулся:
- Здравствуйте. Зовите меня Майор. Сегодня лекцию буду читать я. И вообще, отныне, я – ваш лектор.
Студенты не успели громогласно воскликнуть «ура!», потому что радовались переменам (предыдущий лектор, хамоватая женщина, снискала себе славу маньяка-убийцы, ибо нарушила самое заповедное – покусилась на свободу личности и творчества). Они разглядели в полумраке, что места, остававшиеся незанятыми, плотно забиты странными субъектами в блестящих черных плащах с опущенными на лица капюшонами.
На экране появился заголовок: «Лекция 1: Как выдать себя за человека и остаться незамеченным в толпе людей».
- Познакомьтесь со своими соседями. Теперь вы не расстанетесь до конца семестра. Вам предстоит справиться с нелегким заданием – заслужить доверие этих людей, набраться опыта. Запомните: вы – одна команда.
- Позвольте спросить, а что за предмет вы преподаете? – нагло донеслось из зала. Интересовалась девушка в болотного цвета бадлоне.
- Ну, я – препод ЗОТСа, - лукаво прищурился лектор, и глаза его сверкнули зелено, - но в данном конкретном случае меня попросили провести курсы повышения квалификации для подразделения АК организации «Огурцы – Антитеррор».
(*АК = Аллес Капут)
Сотрудники подразделения дружно встали со своих мест и единовременно, как по команде, познакомились со своими соседями-людьми. У них не было имен, только номера. Напарником девушки в бадлоне стал 404ый. Лектор продолжал:
- Я не мог отказать своим древним приятелям, уж простите, что так неожиданно, без предупреждения. Ничего не бойтесь – за ваше здоровье отвечаю головой.
Обращался ли он к студентам-естественникам или к «Огурцам» - осталось загадкой. Студенты на всякий случай принялись строчить СМСки родным, ежели не вернуться с занятий…
- Карина, - представилась девушка, оборачиваясь к 404ому.
- 404, - кивнул сосед.
- А почему вы прячете лица? Почему вы наряжены в эти дурацкие балахоны?
- Крошка, на нас нельзя смотреть. Наш внешний вид смертелен сам по себе.
- Вы такие ужасные?
- Нет. Мы странные. Люди со смеху умирают.
- Вау! И так вы боретесь с террористами?
- Да. Мы просто показываем им, какие мы на самом деле. Они гибнут от нашей странности.
- А если я одним глазком погляжу – я тоже загнусь?
- Да. Наша странность действует на всех без разбора.
- Блин. Обидно… Знаешь, я всегда мечтала, чтобы в нужные моменты у меня за спиной возникал кто-нибудь ужасный, видимый только для моих врагов. Чтоб не доставали. А то, сидишь в столовке с чаем, а к тебе всякие уроды лезут…
- Мечты сбываются! – поддакнул 404ый.
Между тем студенты забрасывали нового лектора вопросами:
- Вот вы просили называть вас Майор. Вы в армии служили? Вы – офицер? Вы из организации «Антитеррор»?
- Нет. Это не военное звание. По латыни, дети мои, сие означает «старший». Считайте, что это – мой псевдоним. Я – старейшее существо в этих стенах. Я старше всех преподавателей, взятых, так сказать, совокупно…
- Никакие мы вам ни дети! – высказала неудовольствие Вера Сургут (не забудьте: ударение в фамилии на первый слог.) К ней уже успели прицепить прозвище Прилипала за неудержимую тягу к комментированию событий.
- Для меня все, кто моложе пятисот лет, – дети, - проникновенно произнес Майор. – А с членами организации «Антитеррор» меня, помимо прочего, связывают дружественные, если не сказать родственные, семейные отношения.
- Они – ваши дети? – не унималась Вера.
- Нет. Они даже мне не внуки, не братья и не кунаки. Нас объединяет ряд общих свойств.
- Убийственная странность? – наседала Вера.
- Нет. Я же не вхожу в их организацию? Логично, что я не обладаю этим свойством в должной мере? Нет, нет, тут дело в другом…
Майор радостно посмотрел на собравшихся и облизнулся.
- Приятно видеть столько молодых, красивых, свежих, живых людей разом. На ЗОТС обычно ходит значительно меньше народа. До шестого курса доживают не многие…
- Прикалываетесь! – заржал в пульсирующей тишине одинокий голос.
- Те, кто не сдал кровь до шестого сентября, висят теперь на втором этаже!!!
Произнося фразу, преподаватель менял интонацию и мощь голоса от полушепота до боевого крика. «Этаже» три раза отскочило эхом от стен. Оглушенные (е-е, чуть не контуженные) слушатели тупо смотрели на лектора. Майор с чуткостью дирижера выждал паузу и продолжал спокойно:
- Шуточки в сторону. Вернемся к занятию. Господа студенты, попрошу вас взять в библиотеке рекомендации к сдаче экзамена по предмету… ну, вы сами разберетесь, что за предмет я тут вам преподаю… честно, я сегодня даже в расписание забыл глянуть… Да, ну, и, там, пособий всяких, этих, учебников… Простите, что так бестолково объясняю, я на ЗОТСе вообще никаких книг не использую. Исключительно практика. Для меня самого большая неожиданность, что я должен с вами заниматься. К следующей нашей встрече я обязательно подготовлюсь. Господа антитеррористы, с вами разговор особый: тема сегодняшней лекции войдет в зачет. Подготовьтесь серьезно. Советую начать с простого – маскируйтесь под предметы. Из людей наиболее подходящими группами в качестве образца являются бомжи и работники метростроя. А дальше – нет пределов совершенству! Дерзайте. На зачете посмотрю, до чего вы доросли. Все, всем пока, до следующей среды!
Майор откланялся и поспешил к дверям. Дорогу ему преградила кучка орущих студентов.
- У вас есть ровно минута, чтобы задать ваши вопросы! – предупредил Майор.
- Ну… ээээ… ммм…
- Минута вышла. Дальше вы тратите мое драгоценное время! Я чрезвычайно занят!
- Чем же?
- Поймите, у меня есть другие занятия, нежели ваш курс вочеловечивания или обучение премудростям ЗОТС! Преподавание – это хобби, не более.
- А какое ваше основное увлечение?
- Простите, это личное… - одарив студентов сладкой улыбкой и подмигнув, выскользнул в коридор и тут же шварканулся в неизвестном направлении.
Мимо обиженных первокурсников прошли двое, едва не задев их полами черных мантий. Эти двое увлеченно беседовали:
- Пойми, существует два вида работников. Есть посыльные, как мы с тобой, а есть Посланники. Посыльные мечтают стать Посланниками.
- Не правда! Вот я не мечтаю. Понтов много, но и требований больше. Да и опасно: Посланники возят ценную информацию, потому за ними охота, за каждым углом, за каждым кустом – засада, отравленный кинжал, ядовитая стрела. А с посыльного – что за спрос? Единственная наша беда – нас вечно посылают.
Посыльные рассмеялись. Они свернули в лаборантскую.
Там на черном столе лежал человек. В одежде. Не сложив ладони на груди, не вытянувшись ровно по всей поверхности стола, а чуть согнувшись. Кроме того, ловилось легкое дыхание. Потому при беглом взгляде на него становилось ясно, что он НЕ ПРЕПАРАТ. Пока еще. Препараты так не лежат. Хотя, впрочем, препараты чаще всего лежат именно так, внося сумбур в сознание студентов. Препараты делятся на правильные и неправильные. Неправильных – большинство. Их еще называют полупрепаратами. Они всегда отличаются от картинки в учебнике, где все понятно и просто. Неправильные препараты получаются, когда организм помещают в консервирующую среду в позе, приобретенной в результате естественной смерти. Правильных же препаратов, как показывает опыт, не бывает вовсе. Это – миф.
Вокруг стола сновали тени в черных балахонах. Кто-то со свечой, кто-то с непонятными предметами на вытянутых руках.
Существа в черных балахонах – это лаборанты. Двое остановились в раздумье над телом. Обменялись шепотом мнениями:
- Слышь, вот ему хорошо – он спит и видит сны.
- Ага. А мы… работаем. Я так мечтаю выспаться по-человечески!
- Ты и так восемь часов в сутки спишь!
- А я хочу… лежа!
Вздохнули и пошли по своим делам.
Лаборантам за вредность раз в неделю выдавали по две пол-литровые стеклянные бутылки. В одной – спиртовая настойка валерьянки, в другой – свежая бычья кровь. За каждым оставался выбор – что именно употреблять для разгрузки нервной системы. В ходу был негласный принцип, по которому те, кто не пользовался одной из бутылок, дарили ее страждущим коллегам.
Одному лаборанту свезло – в один из вечеров друзья отдали ему свои порции, и он стал счастливым обладателем 16 бутылок. К сожалению, щедрость приятелей вскружила ему голову, и он переборщил с дозировкой. Потому на следующее утро в Гиперборее появился еще один неправильный препарат.
- Сегодня у нас шваркование. Первое занятие. Предполагается обширный практикум.
- А что это такое?
- Ты что, не в курсе?! Да это мировая штука, если уметь ею пользоваться! Вот Марина Васильевна – класс, крутейшая тетка, владеет шваркованием мастерски!
- Но, кажется, практикум ведет не она.
- Да. Она с прошлого года преподает нейролингвистику. До нее еще дожить…
- А по шваркованию у нас какой-то Карп.
- Не какой-то, а какая-то! Ужасная стерва. Трепещите, у меня информация, что она по ошибке наехала на одного школяра, так тот превратился в кабинетное пособие. Висит в 115 аудитории, сразу направо, напротив окна.
- Прикалываешься!
- Нет, серьезно. А еще я слышал, кто не сдает ей зачет по шваркованию, остается навечно на пятом этаже.
- Э-э-э… Здесь нет пятого этажа.
- В этом-то и суть! А куда, по-твоему, ведет черная лестница? Она тянется выше, чем четвертый этаж. И заканчивается дверью.
- Да фигня все это! Байки для перваков!
- Ой, не скажи! Мне Ромео рассказывал. Он не из тех, кто травит байки. Он – серьезный парень. Собирается в аспирантуру. Защита диплома в мае. Тема – «Упрощенные ритуалы для контактирования с миром умерших». С недавних пор он поселился в библиотеке, так что много интересного наковырял. И про историю ГБ – тоже.
- Хм. Посмотрим… Сам-то он зачет сдал?
- С трудом. Трое суток мурыжила. Ни спал, ни ел – грязный шварк отрабатывал. Еле ноги унес. Все же влепила «Уд.». Попортила зачетку, дура.
- Мне лаборанты сказали, что видели ее только что на втором этаже, где у нас был английский. Ну, я и прождала ее там три часа.
- И что?
- Никто из аудитории не вышел. Тогда я стала звонить ей на сотовый. Говорю: «Здравствуйте, Марина Васильевна! Вас беспокоит студентка 3-его курса Шапошникова Виолета, помните, я договаривалась с вами о пересдаче экзамена? Вы сейчас в стенах ВУЗа или за его пределами?» А она мне, после минутного молчания, выдает: «Я, вообще-то, в Якутии». Прикинь, какой облом?!
- Нда-а-а… Марина Васильевна – мастер шваркования…
- Дак че, она метнулась туда в белом халате и туфельках?.. Там же дубак, минус сорок!
- Ну, почему… Может, она в бутик заскочила, свистнула шубейку и сапоги?
- Эх, точно. А вот мне еще учиться и учиться всем премудростям… Второй год не могу сдать ОМЗ.
- Общую методологию зелий?! Да ты че?! Галашкина – просто божий одуванчик!
- Да взъелась она на меня, что я использовала на первом экзамене дуплосани.
- Диплосоню?
- Ага. Мы с Фреником так ее называем… Как назло мне попался семнадцатый билет, ну, ты помнишь, там всякая хрень про вызывание дождя и сбор целительных трав. Я на пятом круге запнулась, а диплосоня как заорет на полной громкости! У меня провод наушников вылетел. Ну, она и рассвирепела. А я, честно, учила. Это я для повторения записывала текст.
Вардуя Агмаратовна Азизова являлась женой ректора университета. Очень красива, зеленоглаза, грациозна и стройна. День через день одевалась то в немыслимые старинные платья с таким длинным подолом, что в пору приглашать арапчонка нести шлейф, то в джинсы и кожанку-косуху. Но, что бы она не решила надеть, ее гардероб отличался постоянством в одной детали: все вещи были черными.
В начале каждого занятия Вардуя Агмаратовна проводила игру - перекличку. Это и выявление присутствующих, и снятие напряжения, налаживание контакта. И вот в который раз затеяли игру навроде «передай другому»: группа выстраивалась в ряд, лицо-затылок, лицо-затылок. Задача: необходимо неожиданным способом привлечь к себе внимание впереди стоящего. Кто-то тыкал пальцем в спину, кто-то говорил «Эй!», но Азизова перещеголяла всех (она всегда участвовала во всех играх наравне со студентами). Она укусила впереди стоящего Германа-младшего в шею. С тех пор его прозвали Однажды Укушенным.
Знающие люди уверенно утверждали, что таким образом Герман теперь отличается от прочих, что он отмечен знаком, что он привлекателен для вампиров, они его чуют и вычисляют в толпе, их тянет к нему… Герман, наслушавшись доброхотов, вздрагивал всякий раз, как к нему приближался кто-нибудь из ославленных преподавателей, менялся в лице и бледнел еще больше, чем обычно. А их и впрямь к нему тянуло…
- АГМАРАТ!!! – разнеслось по коридору, звеня в оконных стеклах.
- Я – износильщик, - гордо ткнул он в грудь пальцем, появляясь в синем халате, с ведром и шваброй в руках.
ОКТЯБРЬ
В РУПЭКе есть все, что необходимо для качественной и счастливой жизни. Я не о комфорте физическом и психическом говорю, а о творчестве. Творчеству, как известно, свойственно существовать не благодаря, а вопреки. То же относится и к народному творчеству. В РУПЭК есть даже такой кружок – любителей народного творчества, ЛНТ. Ежемесячно они (любители) устраивают концерт в университетском клубе. В состав кружка входят четверо домристов, два балалаечника, один гармонист и одна арфистка, каким-то чудом затесавшаяся в ансамбль. Арфистка Лилия отличалась высоким ростом, пышным телом, классической русской красотой – русоволосая, сероглазая, румяная, веселая. Гармонистом был горбатый карлик. И оба они работали лаборантами на кафедре ЛНМА – лечение неврозов методами Апокалипсиса.
Вообще, это развивающаяся область знаний. По крайней мере, до профессора Белибердяева никто не додумался использовать элементы черной магии и злых демонических сил во благо, в терапевтических целях. Им даже одно время заинтересовались Внутренние Органы, но, понаблюдав методы в действии, не нашлись, к чему придраться, - благотворный эффект на лицо.
Георгий Николаевич (в быту – Жора Духовны) приехал в РУПЭК год назад, по приглашению, из Саратова. Он бы ни за что не приехал. Но в ГБ об этом знали и специально вызвали поклонника Шигората и Лорхана, властителя Красной Горы Дагота Ура. А Дагот Ур – мастер эпистолярного жанра. Отказать Даготу Уру, главе Дома Дагот, нереально.
Первую неделю Георгий Николаевич не решался даже переступить порог комнаты в общежитье для преподавателей, трясся от страха и просыпался среди ночи от чувства, что в окно за ним пристально наблюдает кто-то желтыми глазами. Позже выяснилось, что это всего-навсего Котенок…
Профессор высшей математики, последователь Мёбиуса и Лобачевского, худенький, черненький, в очочках, с удивленным, младенческим круглым личиком, Жора Духовны вызывал у окружающих желание накормить, обогреть, защитить, приютить, в общем, пробуждал родительские инстинкты.
Когда он собрался с духом и пошел читать первую лекцию, то не справился с дверью аудитории: ключ вставил, а вот повернуть не сумел – силенок не хватило. Георгий Николаевич заозирался в нерешительности. И, хотя вокруг было много плечистых парней-пятикурсников, его взгляд остановился на лаборантке Лилии, чесавшей языком с подружкой Светой Лебедевой. Лилия моментально заткнулась, налегла телесами на дверь, замок щелкнул, и путь в аудиторию освободился.
- Спасибо, благодарю… - рассыпался в комплиментах вежливый Георгий Николаевич.
- Ничего, ничего! Эту дверь всегда заклинивает, она даже и закрыта-то не была! – пробасила Лилечка. – Эх, какой симпатичный мальчик, и уже профессор! – изумлялась и таяла Лилия, сидя в лаборантской и окуная в чай бублик. – Ой, девки, я прям сердцем к нему прикипела!
Карлику везло меньше. То дверью прищемят, то на этаже закроют, то на голову сядут. Больше всего его раздражало стирать с доски, особенно, если он не дотягивался до написанного. В конце концов, он везде наоставлял записок, испещренных микроскопическим подчерком: «Уважаемые преподаватели! Просьба не писать высоко на доске, т.к. сотрудники кафедры бывают разные и не все в состоянии допрыгнуть до ваших каракулей! Или лестницу приставьте!!»
А еще, как в любом уважающем себя российском заведении, в ГБ была своя собственная, вечная, Непроходимая Лужа. И путь из общежития преподавателей, где обитали вполне обычные, живые люди, только с всякими экстра-способностями, умненькие и разумненькие (недодохлики-то разбредались, кто куда хотел, по темным углам, шкафам и, натурально, всамделишным могилам), как раз пролегал по площади, занятой этой самой Лужей. Лужа существовала там всесезонно, даже летом она не высыхала до конца, оставался толстенный слой жирной грязи. Зимой обращалась в классный каток (кроме Васильева этому никто особо не радовался). И вот благодаря этой Луже для Лилии и Жоры Духовны появилась своеобразная развлекуха.
Первый раз все произошло случайно: Георгий Николаевич стоял в задумчивости на крыльце общежития, пытаясь в уме просчитать формулу удачного переплытия Лужи, а Лилия вышагивала на работу в резиновых болотных сапогах. Заметив Жору, Лилия рванулась наперерез, пока он не успел вывести дифференциальное уравнение вероятности. И не спросясь, хватанула его на руки и самоотверженно донесла до дверей факультета. Остальные разы Лилия заранее стерегла на рассвете Георгия Николаевича, чтоб не дай то Боже, не обошелся без ее помощи! Он смущался, плакал в подушку, умолял на коленях, чтоб Лилия пощадила его преподавательскую честь, но Лилия оставалась непреклонной. Иногда дни спасения утопающих совпадали с днями репетиций, и тогда Лилия несла в одной руке Жору, а в другой – арфу. И, само собой, она снабжала его контрамарками.
Если же говорить о домристах, то слухи о них по ГБ ходили нехорошие. Шушукались о каком-то заговоре, один домрист прямо называл себя Сектантом, при этом почему-то мечтательно пялясь в небо, говорил, что там есть созвездие его имени, когда же собеседник мягко поправлял, что созвездие называется Секстант, а не Сектант, то домрист впадал в ярость.
Жора тщательно увиливал от необходимости посещать концерты влюбленной арфистки, но однажды вынужден был спуститься в подвал клуба, спасаясь от агрессивного полупрепарата, выгнанного с занятий за дурное поведение. На самом деле безголовый скелет с кафедры методики – комбитруп. Это бывший Всадник Без Головы. Тыкву он отдал ботаникам, чучело лошади – зоологам, сам пошел отдаваться анатомам, заглянул в лаборантскую:
- Вам скелеты нужны?
- Не нужны! Нас здесь хватает с лихвой! Проваливай! – загородили вход тамошние скелеты, вцепившись в косяк костлявыми руками. – Но пасаран!
Тогда он отправился к методистам, которые с радостью приняли его на работу полупрепаратом. Вот только характер у полупрепарата оказался скверный – то подножку поставит, то по затылку вдарит. Потому регулярно его выпускали порезвиться на волю, вспомнить былое, поскакать по асфальту, гоняясь аллюром за прохожими.
Майор появился в аудитории как-то чрезвычайно шумно – по традиции, из шкафа, но еле держась на ногах, опираясь на незнакомого антитеррориста.
- 301, - представил он помощника.
301 поклонился. Одет в кожаный коричневый потертый плащ, ботфорты, рваные джинсы и тельняшку. Наполовину седые волосы захвачены в «конский хвост», во всю левую щеку – вертикальный шрам, пересекающий глаз, зашитый грубыми стежками вощеной нитью. В правом ухе, вместо серьги, что ли, воткнута золотая зубочистка. На шее – клетчатый шарф. Добрая половина аудитории, а именно – подразделение АК, дружно встала и поклонилась в ответ.
«Наш шеф, почетный докладун!» - шепнул 404 Карине.
«А кто это – докладун?»
«Тот, что приносит хорошие вести. Есть еще докладец – он дурные вести сообщает. Это официальные титулы, присуждаемые Высокими Лордами».
«А кто это – Высокие Лорды?»
404 не отвечал, каясь, что болтнул сверх нормы.
- Садитесь, добрый день, - Майор нетерпеливо отмахнул рукой, призывая примолкнуть и успокоиться. Его движения странно притормаживали, как дисплей со снесенными драйверами. – Сегодня нас ждет одно из наиболее важных занятий. Тем более, что его тема, в общем-то, не отражена в программе курса. Вам, дорогие студенты, предстоит изучать ее аж в девятом семестре, на лекциях по дистантному шваркованию, на практике снови́дения. Но я-то знаю, насколько важно ознакомиться юным чародеям с данным вопросом, и как можно раньше!
Никогда, навечно пусть врежется в вашу память, никогда, даже по окончании ГБ, не экспериментируйте в одиночку, не отправляйтесь в путешествие в неизведанное! Сколько было несчастных случаев! Поверьте, есть вещи худшие, чем смерть или сумасшествие. Непоправимые вещи. Не обязательно вы столкнетесь с ними там, и по сю сторону много черного, грязного, злого. И оно мимикрирует, паразитирует, изощряется в подлости. Но там вас поджидают реальные, физические неприятности, трагические для волшебника любого уровня! Это не угроза. Если вы провалитесь в Дурную Бесконечность или попадете в Загрань – никто не сумеет помочь вам извне.
Тут прямо из воздуха возник смешной котенок в проволочном ошейнике. 301 подхватил его на руки. Котенок смотрел на аудиторию умными огромными глазами и даже высунул язык. Первые парты засмеялись.
- Абсолютно ничего смешного, дети мои, в Котенке нет. Раньше он был человеком. Одно неудачное шваркование – и вот, он на неопределенно долгий срок превратился в животное…
Котенок состроил восхитительно обиженную мордочку, соскочил с ладоней 301 и принялся прогуливаться под столами. Майор продолжал, а его облик то и дело перекашивало и размывало:
- …или Герр Манн – ведь раньше он был одним существом, пока не загремел в Дурную Бесконечность, и его не расщепило на три отдельных сущности, застывших навсегда в определенном возрасте. Но они вернулись. Чудом они выбрались назад, но эти случаи не назовешь счастливыми. То же и с Девятыми Вратами. Преодолеть, пренебрегая вековыми предписаниями, - глупость, уравнивающая Мастера и новичка. Минимум в паре, но не более шестерых: четыре сновидящих, один медиум и один часовой. Для всех прочих творческих порывов – двое операторов и один часовой. Домашнее задание – норматив сталкинга. Переписать, выучить.
- Майор, а существуют те, кто не вернулись? Ну, в этом мире от них хоть что-нибудь остается?
- Душа моя, вы увидите их в коридоре Спящих. Вам известно, что в нашем ВУЗе «текучесть кадров» по дисциплине сновидение? Слишком велико искушение заглянуть за Девятые Врата. Оно, конечно, во благо этому миру, что у Великого Архитектора кроме строителей появляются генеральные конструктора… Но, в итоге, из каждого выпуска сновидеть обучаются три-пять человек. В некоторые годы – ни одного.
- А кроме сновидящих? Я понимаю, это страшно секретно, но я слышала, что вы готовите не только гражданских специалистов. Что происходит с Воинами?
- Гм, - Майор поджал губы и замолчал. Постоял с закрытыми глазами, теребя в зубах коготь мизинца. Из горла доносились какие-то хрипы, будто его душил бронхиальный спазм.
- Вы коснулись пограничной темы. Вы осознаете это? – Майор, снова рассыпаясь на цепь последовательных кадров, обратился к задавшей вопрос девушке с зеленым «ирокезом» на голове.
- Да, осознаю, - кивнула студентка.
- За весь мой многострадальный опыт я подготовил двух Воинов. И то – я упрощаю сведения для вас. По классификации Шплейяра, только один из них – Воин. Я употребляю этот термин для обоих, чтобы показать – подготовка им была дана одинаковая, знаний и умений поровну, они на одной ступени по уровню овладения миром. Но один – Воин. Понимаете? Важно не то, чему человек научился. Важно то, как он этим воспользовался.
- А, правда, вы тоже были Воином?
- Для Воина не существует подобного вопроса. «Был Воином» говорят, когда Воина больше нет. Когда он уничтожен. Говорят те, кто знали, что он был Воином. Воин, даже не служащий в данный момент, не-воюющий, остается Воином.
- Вы не ответили: вы – Воин?
- Сражения для меня не потеряли цену.
- Э-э-э… Майор, а почему вас так сегодня колбасит?..
- Пустяки, - отнекался Майор, и вместо одного образа незамедлило явится три изображения, одновременно сконцентрированных в одной точке пространства. Т.е. сто́ило Майору сделать движение, чуть повернуться или пройтись, как «не поспевающие» за ним полупрозрачные, но вполне заметные «образы его самого долю секунду назад» отставали и следовали за ним призрачным шлейфом. – Подцепил где-то магическую заразу. Легкое недомогание, ничего страшного, скоро пройдет. Я растроен. Потому и прошу вас не лезть в опасные приключения в одиночку. Они всегда оборачиваются большими и малыми неприятностями. Ладно, д/з вы получили, всем пока!
Опираясь на плечо 301, Майор проследовал до шкафа в гробовой тишине. Речь на аудиторию подействовала. Еще как! С такими-то наглядным примерами!
Раздался свистящий шепот, и чья-то холодная ладонь ущипнула за пятку.
- Микроб! Вставай! Хва дрыхнуть! Пора браться за лом! Тьфу, ты, за топор! Тьфу, пакость, за меч!!
- Не ори, ща тапки нащупаю… посвети мне фарой…
- Вставай живо, надо успеть до рассвета!
- Иду-иду…
Два другана вылезли через окно, спустились по простыням. У Гарика желудок проревел что-то невнятное, типа «жрать давай, подонок!» Он зашипел на наглый потрох, ухватил Микроба за шиворот и, будто они шли по минному полю, толкнул вперед себя.
В кустах обнаружилась тяжеленная шелезяка. Гарик быстро сообразил, где у нее рукоятка, а где – штык. Сгреб охапку колючих и грязных саженцев из лужи. И они пошли, осиянные луной, по нескончаемому полю, скользя на отвалах почвы, проваливаясь в борозды. К концу четвертой борозды они уже приноровились к монотонной работе. Микроб с удальским хэканьем поднимал орудие и всаживал в землю, крутил им, выделывая лунку, вырывал и ступал дальше ровно на два шага. След вслед за ним тащился Гарик, засовывал в лунки пятилетние сосенки и двумя ударами прибивал каблуком ботинка почву.
Вокруг стеной высился лес. Без умолку орала кукушка. Ее дурацкие выкрики действовали на нервы. В небе пролетали с жужжащими звуками вальдшнепы на соседнее болото.
Когда Микроб в очередной раз всадил в разрыхленную трактором, изъезженную землю штык, то почувствовал, как тот воткнулся во что-то с хрустом. Из-под земли донесся стон.
Микроб выронил орудие труда. Гарик перепрыгнул через канаву, кинул куда-то сосновые саженцы, с позеленелым лицом подскочил к другу.
- Ты чего? По ноге себе заехал? Сломал? Где болит?
- Это не я. Это там.
Микроб указал дрожащей рукой на гребень вывороченной трактором земли.
Гарик посмотрел туда и увидел, что вогнанная в почву лопата колеблется, и к ней оттуда тянутся облепленные сизей мутью костлявые ладони. Вот они обхватили ее и силятся выдрать. Теперь совершенно явственно доносились стоны и ругань.
- Отдай лопату, мертвяк! Твой час не пришел! Прощенья просим, что побеспокоили! - нашелся Гарик и отнял шелезяку у трупа. Точнее, выломал. Боялся предположить, из ребер или из черепа.
- Это не лопата! – донеслось из-под земли. – Это меч Стокера!! Выражайтесь профессионально! Терминологию надо знать, молодые люди!
Гарик и Микроб переглянулись. Голос показался чуднό знакомым. Микроб от растерянности икнул. Еще секунду спустя они уже неслись, обгоняя ветер, в общежитие. Полночи потратили зазря, только измазались по уши в глине и гумусе, до крови искололись чахлыми саженцами.
Карина мечтательно посмотрела на одинокий огонек вдали. Шепнула 404ому:
- А как называется сторожка на кладбище, где сторож дежурит?
- Живой уголок.
- Мне бы там два места забить в первом ряду…
- Можно. Сделаем.
- Кстати, а вот квартиры там всякие, комнаты называются жилплощадью. А здесь как? Метраж?
- Мертваж. Гы-гы-гы.
- Да как он посмел моего любимого автора так обси(рать)… то есть, опу(скать)… короче, критиковать! Во!
Микроб ошалело затормозил и отпрянул назад, увлекая Гарика за угол.
- Что там?
- Тс-с-с! Гедемир…
- Ну, и чего такого? Ты, что, должник?
- У него… в груди дыра зияет…
- Фигась! Это что ж получается, мы вчера ночью чуть препода не укокошили?!
- То и получается, что Гедемир – упырь!
- А… э… невелика беда. Хуже, если он нас узнал. Тогда наша ночная вылазка нам не принесет зачета по лесному хозяйству. Как пить дать.
Гарик помрачнел, но выглянул из-за угла, чтоб самолично удостовериться в трагической случайности. Реально: в старомодном мундире преподавателя лесного хозяйства и в грудной клетке соответственно прослеживалась немалая дырища. В чем был кайф шататься по зданию с этакой вентиляцией – Гарик не уловил. По его представлениям, Гедемиру не худо было бы пролечиться в больничке. Отдаться медсестрам. Подлатать одежку и бренное тело.
А Лях его немедля заметил и с гаденькой ухмылкой ринулся за угол.
Друзья и вякнуть-то не успели. Ноги приросли к полу. Микроб и Гарик боролись с искушением посмотреть вниз и убедиться, что ноги действительно пустили корни.
- А я вас ищу, молодые люди! – приветливо начал Гедемир. Зубов он тоже не досчитывался. Да и под глазом желтел здоровенный фингал. Гарик засомневался, а они ли причинили сей ущерб?..
Бежать было стыдно. Неловко как-то. Решили выслушать, что же он им скажет.
- Ну-с, и когда вы собираетесь отрабатывать пропущенные занятия?..
- Да мы уже отработали! – бодро заявил Гарик, принимая огонь на себя.
- Ну-с, если вы это называете «отработали»… Да будет вам известно, что каждой паре человек необходимо произвести посадку на территории 9 гектаров. Вашей работы я что-то не заметил. Или вы гордо считаете за труд тот участочек на краю распаханного трактором старого кладбища?..
- А это… было… кладбище?..
- Когда-то было, - Гедемир вздохнул. – Пока быльем не поросло и не стало обычным полем. И пока Васильев в пьяном угаре не перепутал верх карты с низом и не проехался по костям ушедших, вместо того, чтобы заняться отведенной под лесопосадки зоной на севере… Так что не одни вы так крупно ошибаетесь…
- Гедемир Сигизмундович, нас леший попутал, честно! – жалобно заканючил Микроб.
- Ладно! – после некоторых размышлений, Ляховский оттаял. – Но это между нами… о вашем проступке не узнает никто. За Васильева я еще не дополучил положенного… Я чувствую себя виноватым перед соседями. Я на вас не в обиде.
- А зачет поставите?.. – с надеждой спросил Микроб.
- Когда отработаете пропущенное занятие, – строго ответил Ляховский. – Инструменты возьмете у Агмарата. Результаты проверю лично. Да, и на этот раз не сбейтесь с дороги.
- Можно вопрос не в тему? – осмелел Гарик.
- Ну?
- А вы сами что там делали?
- Почивал, - ледяным тоном ответил Лях, светлыми, прозрачными очами выжигая самую душу. Микроб спрятался за Гарика, побоявшись, что препод сейчас укусит.
- Нет, как вы там очутились? Ну, изначально, как вы туда попали?..
Гедемир перестал нависать над студентами. Исчезла окаменелость черт лица. Смягчился и отступил. Смущенно, с паузами объяснил:
- Видите ли, в чем дело… Раз вам так интересно… Иван Сусанин завел наш отряд прямехонько на край света…
- Ух ты! – подивились студенты.
Гедемир смутился окончательно и мгновенно ретировался.
- Вот, и этот тоже шваркуется офигенно! – восхитился Гарик.
- Ты не о том сейчас думаешь! – одернул его Микроб. – Представь, до меня сейчас дошло, что в ГБ нет преподов-людей! Одни упыри!
- Не скажи, Мик, не скажи! А как же Марина Васильевна? А работники деканата? А ректор? А Одноглазый?
- Одноглазый – упырь. Просто он вежливый. А Женечка, что, по-твоему, человек, что ли?
- Женечка – тень упыря. В смысле, это безобидное серенькое воплощение, он умер уже дважды.
- Ну, на счет безобидности я с тобой поспорю! Он меня бесит! Слоняется по этажам и пристает со списками: «Юноша, вы в курсе, что у вас задолженности за прошлый семестр? Вы помните, что должны сдать зачеты до 15 марта? Вы видели, что ваша фамилия висит в списках на отчисление?» Мерзость!
- Губарев Павел? – немедленно отклеилась от стены серая тень.
- Ну, я, - отозвался Микроб.
- Вы бы лучше поспешили с написанием теста по методике исследования биополярности. Мадам Вилькина уже справлялась, когда вы к ней придете.
- Скажите, что в следующую пятницу.
- Хорошо. Я передам.
Тень втянулась обратно в стену.
- Ффух, дьявол! Что, говоришь, безобидный?! Да от него избавится невозможно!
- Конечно, безобидный. Он даже смешной немножко: его любимое времяпрепровождение – расписываться. Ничего не надо, только дай расписаться. И неважно где. Запрется в кабинете декана и расписывается, расписывается, расписывается… Все стены исписал, потолок даже…
- Да достал уже напоминаниями!!
- Надо все вовремя сдавать. С первого раза. Ну, максимум, со второго…
- Не получается у меня! Может, мне неверный факультет выбрали? Может, мне надо было на эзотерику идти?.. Вилка из меня все соки выпила. Что, скажешь, что и она не упырь?!
- Врать не буду – махровый упырь, - согласился Гарик. – Ну, это не диво: на кафедре методики их процент, доля среди преподов, максимальный. Я даже хочу написать статью, сравнить с другими кафедрами, только, боюсь, СНО ее не напечатает, и тему не одобрят…
Как был прав Гарик! Даже не представлял, насколько!! Ведь единые результаты, полученные независимыми исследователями, ценятся на вес золота…
На третьем этаже, в коридоре Спящих, недалеко от библиотеки естественно-научной литературы, из пола топорщится доска. Об нее постоянно запинаются. Ване Наскозе это надоело, и он решил проявить прямо-таки пионерскую инициативу – взял у Агмарата молоток, гвозди и тайком, поздно вечером прокрался в корпус, чтобы починить расшатанное покрытие.
Постучал по широченной доске, хмыкнул – под ней явно находилась полость. Поднатужившись, Ваня приподнял половицу – и выхваченные из тьмы заклинанием «Светоч» из ниши глянули насмешливо блестящие глаза. Затем в мерцающем освещении показались лицо, сухое тело. Лежащий слушал через наушники музыку и улыбался. Рука заторможено, словно чужая, окостеневшая, сдвинулась с груди, где покоилась, вынула наушник из уха.
- А, мил человек, наконец-то пришли вбить мне кол в сердце?
- Нет, - растерянно моргнул Ваня, отскакивая от вскрытой гробницы. – Гвозди в половицу: скрипит.
В доказательство покачался на скрипящей половице.
- Ма-майор, мо-может, другое ме-место найдете?.. – слегка заикаясь, попросил Наскоза.
- Не-а, не уйду: тут мое место силы.
- Э… ну там же неудобно – жестко, холодно, тесно?.. – попробовал настоять Ваня.
- Не уговаривайте, не уйду!
- Тогда мне придется заколотить эту дыру вместе с вами!
- Ну и заколачивайте!! А ЗОТС и вочеловечивание вы вести будете?!
Ваня не желал отказываться от намерений и, закрыв нишу обратно, вбил в половицу два гвоздя.
Половица снова скрипнула – «уик-квик!» - и вдруг сама поднялась, встала на дыбы и побежала, скрипя, по коридору, постукивая гвоздями.
Ваня так и опешил. Майор привстал из ниши, чтоб лучше разглядеть сбежавшую. Воспользовавшись замешательством студента, он выбрался наверх.
- Молодой человек, нам несказанно повезло: мы сделали открытие неизвестного обитателя Гипербореи – половицы бегающей скрипящей! Вперед, за ней! Криптозоологи нам не простят, если мы не поймаем этот шустрый экземпляр!
Весть о появлении половицы бегающей скрипящей взбудоражило весь университет. Майор с сочком, профессор Солонцов с водным раствором сгущенки в консервной банке из-под килек, Наскоза с малиновым вареньем – все бегали по корпусам и зазывали беглянку: «Половица-половица, приходи воды напиться!»
НОЯБРЬ
- Герман, тварь, вернись, а то шкуру спущу!! – Наскоза рванулся за Германом, но тот юркнул в шкаф.
Надо сказать, что в Гиперборее о шкафах ходят легенды. Небезосновательные. Шкафы РУПЭКа связаны между собой. Это разветвленная система ходов в иные реальности. Точнее, в Иную Реальность. Естественно, там есть свои обитатели. И им очень не нравится, когда через их междумирье, словно через служебный коридор, снуют люди. Потому попадать в шкаф опасно. Был случай, когда одного второкурсника, гадкого человека, заперли в шкаф. Конечно же, чтобы проверить правдивость историй. Тут же открыли, но в шкафу никого не оказалось. Парень вернулся пятьдесят лет спустя. Шумиха поднялась страшная. Даже в газеты что-то просочилось. К сожалению, второкурсник ничего дельного не поведал современной молодежи. Говорил, что, по его мнению, провел там сутки, никого не встречал, было темно и холодно. Подумав, добавил – как в могиле.
Иван третий день называл себя студентом, печать в билете еще мазала пальцы чернилами, потому о «шкафных историях» он что-то где-то слышал, но не помнил и не очень-то верил. Иван распахнул дверь шкафа и уже сунулся в удивительно холодную, словно в морозилке, сгущенную тьму, как его кто-то уверенно схватил за плечо. Иван попытался вывернуться, но не сумел скинуть вцепившуюся железной хваткой ладонь. Набрал в легкие воздуха, чтобы послать миротворца на небо за звездочкой и за горшочком золота на радугу, но вовремя посмотрел назад:
- Ма… йор?!
- Я тут на всякий случай сигнализацию поставил. Чтобы первокурсники не лезли в пекло поперек батьки.
- Но я же за вором!..
- Мы с этим разберемся. Что он украл?
- Да я уже отобрал. У Юли Ликиной в сумке ковырялся, ежедневник спер.
- Кто такой?
- Да парапсих, Герман. Мы вместе поступали. Беленький такой, щуплый, хвалился, что занимается в секции по плаванию, стрельбе и борьбе.
- Герман? Интересно… Хорошо, он будет наказан. И чтобы рядом со шкафами я тебя больше не видел! А то и тебе влетит по первое число.
Майор удалился.
Когда его шаги затихли за поворотом, Ваня все-таки заглянул в шкаф. Там клубился туман, напоминающий неуловимо мультфильм «Ну, погоди», где Заяц пел «А ты такой холодный, как айсберг в океане». За пару секунд Наскоза продрог до костей и плотно прижал дверку. Ему послышалось, что изнутри заперлись на щеколду. Подергал – закрыто. Изумленный, пошел утешать Юлю.
- Герман! А ну, стой, воришка! – Майор выловил за ухо Германа из тумана огромного шкафа, в который мог бы уместиться при случае грузовик или даже тепловоз.
- Ай! Отпустите, больно! За что?!
- Что за случай с ежедневником Юлии Ликиной, студентки первого курса факультета естествознания?
- Да я только посмотреть хотел расписание! А тут Ванька влез, затеял драку!..
- Зачем вам чужое расписание? Зачем залезать без спроса в чужую сумку?
- Да мне надо очень! – Герман изогнулся ящерицей, порываясь удрать.
- Объясните – вам станет легче, - уверенно настаивал Майор. – Я ведь все равно донесу декану. Для вас важно, в какой именно форме.
- Я искал записи по вопросам трансформации тел и сквозной трансмутации.
- Теплее, - кивнул Майор. – А если всю правду?..
- Я опасался, что она докопалась до сути, - на свистящем тайном языке подытожил Геран, скукожившись и измельчав.
Майор разжал ладонь, отпуская пленника. Герман захныкал, растирая бардовое ухо.
- Чудэссссно! – по-кошачьи зажмурился Майор. – И как, докопалась?
- Так я вам и ответил! – буркнул Герман-младший.
- Будешь заливать и ровнять искусственный каток для нашей хоккейной сборной. Этой ночью. Утром приду – проверю. Усек смысл?
- А декану – ничего?.. – пролепетал Герман, заглядывая Майору в рот, полный острых как иглы зубов.
Майор неразборчиво хмыкнул и ушел.
- Здесь ямка.
- Да нет здесь никакой ямки!
- А я говорю, есть! Я ямкоискателем проверял!
- Нету здесь ямки!
- Давай посмотрим вместе.
Они встали на четвереньки, наклонились и внимательно изучили поверхность льда.
- И, правда, ямка…- погрустнел Герман.
- Придется заливать и ровнять.
- Неээээт!!! – застонал Герман, так и не поднявшись с колен, ползая за Майором.
- Да? Ну, хорошо, давай просто наплюем в нее и разотрем ботинком…
Так и сделали.
Тем же днем на катке проходил при полном зале народа хоккейный матч. И ямка дала о себе знать! Человек сломал ногу.
- Ну, кто-нибудь да поможет! – оптимистично закатал рукава Агмарат, подходя к пострадавшему..
Все озирались друг на друга и молча топтались вокруг.
- Э… поможет ли кто-нибудь?.. Я только клизмы ставить умею и уколы делать.
У Майора выявилось удивительное свойство – когда в Гиперборее что-нибудь случалось, его неизменно не удавалось отыскать. Так и нынче.
Герман слыл странным существом. Начать с того, что его было трое: юноша, мужчина и старик. И все три его ипостаси никогда не были замечены одновременно, только по отдельности.
В самом темном углу коридора №4 висел в длинной раме портрет мексиканца в самбреро. Подпись с истершейся позолотой гласила: «Quatres Tulio». Поздним вечером Герман-старик приносил к портрету алую розу, но как только он оставлял ее и отводил руку – она увядала на глазах, сохла и чернела, рассыпалась в труху и исчезала. Старик Герман блаженно улыбался и уходил, пританцовывая и напевая под нос…
На Германа наткнулся спешащий куда-то с толстенной книгой заклинаний Гарик.
- Ох, простите, тут чертовски темно…
- А надо дорогу себе подсвечивать! И, вообще, молодой человек, вам давно пора находиться в стенах общежитья!
- У меня неотложное дело…
- Ничего не знаю! Вы страшно невежливы! Стыдитесь, сбить с ног пожилого человека! Инвалида умственного труда! Ветерана двух МеОров!
- Я уже извинился, Герман! Нечего изображать из себя калеку – я вас знаю, вас в пору в команду «Проклятьем заклейменных» записывать, как и вашего младшенького!
- Вам, должно быть, наплевать, но мое имя пишется в два слова – Герр Манн! Я – гомункулюс, вышедший из рук самогό великого Парацельса!
- А нам рассказывали на лекции по алхимии, что вы вышли из козьего желудка … Ох, извините, я хотел сказать, у нас иные сведения на счет получения гомункулов…
Герр Манн злобно зашипел, Гарик поудобнее ухватился за книгу, заслоняясь.
Из Врат в стене вышел Майор, посмотрел на одного, на второго.
- Добрый-добрый-добрый вечер! И кому из вас я должен пожать руку? А кому откусить? Что не поделили столь замечательные ллллюди?
«ООО ГАД. Высококвалифицированные специалисты. Подгадим ближнему за умеренную плату».
- У них на затылках написано, что они любят Майора.
И действительно, у каждой в волосах была заколка с хэнд-мэйдовской надписью красным лаком «Ви лав Майор».
А Майор тихонечко обошел фанаток и появился откуда ни возьмись позади наших героев, тоже полюбовался на девичьи затылки и шепотом поплакался:
- Взгляну – сердце млеет. Расстраивает одно – неуверенность в чистоте их душевных порывов. Так и терзаюсь мыслью, что за зачет борются… И сдерживаю себя, потому что в моем сознании любовь тесно повязана на пищевое поведение. Слишком тесно.
- Это вы про Однажды Укушенного?..
- Нет. Это самонаблюдения.
Он шварканулся за кафедру.
- Итак, приступим! Сегодня мы поговорим о классификации нежити и нечисти. А также про умертвия и степени их градации. Есть вопросы? Да, Кариночка, я вас слушаю.
- Почему организация, к которой относится подразделение АК, носит название «Огурцы»?
- Как?! Вы не знаете?! – изумился Майор. Студенты смутились. Разговор, казалось, идет об элементарных вещах, известных младенцам. – Так и быть, напомню… Хотя это странно, четвертый курс, и не знать такого… Честно, мне лень отвлекаться на такой пустяковый вопрос. У меня есть документ «Памятка нашему конспиратору», - Майор замахал в воздухе ксерокопией, - вы, Карина, можете прочесть на досуге и разобраться самостоятельно… Для всех остальных поясню, что эта классификация специальная, разработана конкретно для служебных целей организации «Антитеррор». Потому студентам лишний раз напомню: на экзамене я и мои коллеги будем спрашивать вас по классификации Брейгеля и Симонидиса. Вы можете посмотреть ее в пособии «Ведовство в вопросах и ответах», если мне не изменяет память, второй том, страница 536. Или в старом учебнике Клоповского. Только там она дана в сжатом виде. Тэкс… Вроде, все сказал…
- А классификация?!
- Господа, поймите, я спешу. У меня нет времени! Позанимайтесь взаимоообучением, что ли, поспрашивайте напарников…
- Ну, хоть пару слов!
- В общем, нежить – это восставшие из мертвых существа, вызванные чьей-то волей. Нечисть разумна и действует по обстоятельствам, подчиняясь собственным представлениям. Умертвия разделяют на три большие группы: утоплые, погребенные и бестелесные. Утоплые по своим качествам близки к нереидам, русалочьим и водяникам. Среди погребенных различают: а) по сохранности – свежие, лежалые и дряхлые; б) по лояльности к живым людям – злонамеренные, нейтральные и помощники; в) по классической схеме - мумифицированные, перерожденные, скелетные элеменации и трупы. К перерожденным относят вампиров, к скелетным элеменациям – личей и хранителей пиратских кладов. Запишите в качестве примеров. Трупы бывают простые и комбинированные. Пример комбинированного – Всадник Без Головы: лошадь+человек+тыква. Трупы-нежить называются зомби. Бестелесные включают в себя призраков, привидения, полтергейстов. Дальше – сами!
- Ну, Майор!!
- Не могу! Спешу, господа, нет времени!
- Ну, еще полсловечка!
- Сами, сами! Закончите классификацию и на ее основе дадите полную характеристику 1)Бельфегору, 2) вашему напарнику и 3) любому на выбор. Творческий подход, - он улыбнулся персонально фанаткам, - приветствуется…
ДЕКАБРЬ
Микроб со вздохом оторвал очередной листок календаря и уставился на дату. Декабрь…
Георгий Николаевич наблюдал из окна общаги за купающимися и загорающими на пляже Ледовитого океана. И кутался в куртку - аляску. Прорванные батареи покрыты сосульками. На оконном стекле – иней.
- Крррасота! – воскликнул Васильев, появляясь в советском тренировочном шерстяном костюме на пороге, вдыхая полной грудью морозный воздух. Под ногами заскрипел первый снег. Почесался, потер руки и резво понесся развешивать объявления о наборе в команду по биатлону.
Сборная РУПЭКа носила имя «Проклятьем заклейменные». Каждое утро по внутренней радиотрансляционной сети, сразу после дикой побудки (звуки пожарной сирены), передавали следующее сообщение (громовым металлическим голосом):
«Встаньте, проклятьем заклейменные!!! Лягте, проклятьем заклейменные!!! Встаньте, проклятьем заклейменные!!! Вы прослушали утреннюю гимнастику для проклятьем заклейменных!!!»
Этакая гимнастика и мертвого подымет. Ничего странного, что добрая половина сборной как раз таки и состояла из мертвых. Некоторые записывались в сборную уже будучи неживыми, другие становились мертвыми по причине производственного травматизма.
В норме считалось, например, завести подобный разговор:
- Ну, что, еще по пиву и пойдем доставать из полыньи нашего вратаря, провалившегося в прошлом сезоне?..
И ведь шли, становились тесным кругом у свежепросверленной лунищи и взывали хором: «Восстань, Проклятьем Заклейменный!!!» И ведь восставал, собака…
Васильев уверенно заявлял, стоя во главе новособранной команды биатлонистов:
- Летние состязания, легкая атлетика – ерунда! Бегаешь себе по кругу, скука, ничего интересного. То ли дело лыжи!!
На биатлон записались и наши знакомые: Герман-младший, 218ый… Ой, простите, с 218ым вы не знакомы. Ну, ниче, еще успеете…
Почему сборная именовалась «Проклятьем заклейменные»? Это наследие прежнего тренера. Рассказывают, когда его все достало, он содрал с себя свитер и бросил назад, за спину, с воплем: «да будьте вы прокляты!!!» А так как сборная тренера любила, то на память о нем из свитера они связали шапочки. И эти шапочки оказались прокляты! И только настоящие спортсмены-любители могли носить их безнаказанно, ибо они были заклеймены проклятьем. Так и родилось осиянное славой имя сборной.
Шеренга биатлонистов бодро, с воодушевлением грянула гимн:
Все будет обалденно,
И не о чем скорбеть,
Вам надо ежедневно
Сто сорок раз пропеть,
Что будет все отменно,
Все просто офигенно,
Что будет все ништяк, -штяк, -штяк!
- Тэк-с… Отличненько, чудненько… Молодцы! Орлы! Богатыри!! Сегодня к нам прилетает сборная университета Вильдбоарберри и их звезда Урри Постер. Или Тостер?.. В РУПЭКе никто толком не знает его фамилии. Короче, надо показать высший класс.
Лыжник на лестнице.
Хоккеист в душевой. В полном облаченье.
Хоккеист на утюгах вместо коньков.
Постер улыбался заученно-вымученно и при случае напяливал мантию-нелюдимку, чтобы спрятаться от фотокорреспондентов. Ничего так, симпатичный пацан, в круглых очках, чернявый, но никак уж не смуглый и не культурист. Да и где на Альбионе можно, скажите на милость, загореть? Разве что в солярии…
«Проклятьем заклейменные» с первой же встречи стали посматривать на Постера сверху вниз, особенно, хоккеисты. Не потому, что они мускулистые или, что совсем было бы чудно, загорелые, а потому что он в странности им уступал заметно. И потому что вряд ли у Постера был опыт таких экстремальных тренировок, какими потчевал «Проклятьем заклейменных» Васильев!
Сразу же по прибытии Урри заслужил прозвище Длинный Постер, и он, на правах интуриста, мог только улыбаться, не понимая, что именно вызывает смех и шепот за его спиной. Нет, девушкам-студенткам он, конечно, нравился до безумия и когда еще только-только появился в сборной Вильдбоарберри, и команда под его руководством завоевала первенство Европы среди юниоров по гребибле, кажется… В общем, теперь, когда кумир стоял перед ними, девчонки совсем ошалели и на какое-то время даже позабыли о Майоре, чему Майор был несказанно рад.
- А это наша надежда, наше юное дарование!
- Позвольте, какая надежда? Герман - это же маленькая погань!
- Вот именно! Ему еще расти и совершенствоваться!
Черная тень орочьим зазубренным краш-варроком стояла посреди занесенных снегом газонов.
-…да, Герман, не оправдал ты наших надежд… Так и остался мелким пакостником…
- Я пытался, честно, мой повелитель, я старался, из кожи вон лез, но этот гадкий Майор, ему до всего есть дело, во все влезет, все разнюхает…
- Да? Майор, говоришь, во всем виноват? Ладно, прощаю. Чтоб впредь такого не повторялось! Я не желаю, чтобы ты опять про(срал) наши сверхграндиозные планы! Выждем, когда его не будет в РУПЭКе, тогда и начнем…
Расстроенный Герр Манн старший, которого колотил озноб, бросился прочь от места встречи с неразличимым повелителем, будто там полыхал пожар или произошел выброс ядовитых испарений.
В преддверии рождественских каникул ожидался приезд гостей, кроме прибывших и отметившихся англичан, - «Подземного театрика» и коллег из подразделения АК, давно и успешно овладевших вочеловечиванием. Благо, отчасти оба коллектива смешивались.
По приглашению Майора, снедаемого никому не понятной тоской, приехал 301, притащивший с собой 643его и 115ую. 643ий высоко оценил сложный рельеф местности и обещал вернуться летом, чтобы погонять на мотоцикле. 115ая рада-радешенька была повидаться с 404ым, который оказался ее названным братом. Карина уперлась, отказывалась верить в существование подобного, по ее словам, «псевдородства» и жутко ревновала, хотя 404ого так до сих пор и не видела в лицо. Театрик показал две пьесы – авангардную и классическую, но зрители не уловили между ними ровно никакой разницы. В составе труппы прикатил 787ой. Он был такой же страшно странный, как и прочие «огурцы», и поселился на время гастролей в одном из шкафов в раздевалке «Проклятьем заклейменных».
В команде «Проклятьем заклейменные» лучшим спринтером-биатлонистом слыл Мегавингег. Он и летом-то тренировался, колесил вокруг РУПЭКа на лыжероллерах. Мегавингег повесил шапочку в шкаф, а 787 ее взял. И надел… Признав на 787 свою шапочку, Мегавингег полез в драку. Каждый завладел частью шапочки и старался перетянуть ее на себя. Мегавингег держался за помпон, а 787 – за поля. Треск гнилых ниток – и в руках у Мегавингега остался помпон, а у 787 – шапочка. Мегавингег побежал в общежитье – за шахматной доской, потому что был силен в шахматах, а 787, не зная его наклонностей, спокойно ушел обратно в шкаф и смастерил помпон из птичьих костей и сухожилий. Когда Мегавингег вернулся, то, увидев, во что 787 превратил его головной убор, отказался от грозных планов и попросту убрался восвояси. А свояси у него были в РИЭПФе – Российском Институте экспериментальной и прикладной физики.
- Пришло время проверить, что вы там понаписали про классификацию нежити…
Аудитория замерла.
- В общем, вы неплохо справились с заданием… Я решил не выставлять оценок, а посчитать верность исполнения в процентах… В основном, вы не набрали выше 40, но один юноша сумел умудриться проклассифицировать предложенных вам субъектов на 89,3%! Поздравляю! Этот счастливчик Калистрат… неразборчиво… но, я думаю, он откликнется…
Майор заулыбался своей чарующей улыбкой и зааплодировал.
С последнего ряда поднялся смущенный студент. Он до того спокойно спал, но соседи растолкали беднягу. Товарищи зашумели, захлопали в ладоши, кто-то ободряюще свистнул.
- Какой методикой вы пользовались, молодой человек?
- Я от балды написал!
- Какая у вас ясная балда! Решено – беру вас к себе в аспирантуру! Зайдите ко мне после занятий, в винный погрИбок, рядом с прачечной… не могу не отметить также работу Полины Лаапенеен… Она здесь? – оторвал он взгляд от листка с баллами.
- Лаапенеентен-доттер! – поправила его девица с третьего ряда у окна. Полина выглядела вызывающе – дико накрашенная, в нарочно порванной одежде мальчика-шалапая, грубых башмаках на толстой платформе, не говоря уж о зеленых волосах, сооруженных в гребень сантиметров сорок высотой. Откашлялась, харкнула: - Я – девочка-луковица. Заставляю плакать тех, кто меня «чистит».
«Фух, я уж испугался, что тех, кто раздевает…» - чуть не ляпнул Майор, но вовремя прикусил наглый язык.
Майор потянулся, сидя в кресле, при этом непроизвольно совершив хватательные движения пальцами отведенных назад и вверх рук и обнажив в зевке-оскале отличный набор клыков. Заметив обомлевшего студиозуса, мигом преобразился в скромного тихоню-педагога:
- Да-да, заходите. Вам что-то надо?
Студент нервно хихикнул:
- Я тоже самое хотел спросить у вас… Вообще-то вы говорили, что берете меня в аспирантуру…
- Да?.. Ах, да! Конечно же! Ведь вы – просто дитя-самородок! Но мне еще понравилась работа этой… Тыквины!
- Девочки-луковицы?
- Да!
- Она не придет.
- Заболела? – участливо поинтересовался Майор.
- Нет, она курсовые и диплом пишет у Сиделяшвили, про странные орхидеи и лианы-душительницы.
- О-о-о-обидно…
Лаборант подошел к раковине, склонился над кранами. Над одним была приклеена надпись – «Вода». Над вторым никаких обозначений не было. «Шпирт», - подумал лаборант. «Лаборант», - подумал Шпирт. Шпирт – единственный представитель такого редкостного явления как жидкий маг. И действительно – куда бы не приходил маг, там всегда становилось весело. Волшебство!!
Только расселись, обменялись приветствиями, открыли бутылки, налили, чокнулись - распахивается дверь и влетает огромная компания студентов:
- Здрасьте! А мы зачет сдавать! Не опоздали?
- Вы как раз вовремя! – сквозь зубы прорычал Агмарат, стреляя глазами по собравшимся: кто забыл запереть дверь на засов?!
- Это ко мне! – выглянул из-за спин собутыльников Гедемир Сигизмундович. – Зачетки на стол, и марш отсюда! Завтра на большом перерыве отдам. В 315 аудитории.
Как всегда в таких случаях, возникла сумятица, студенты долго возились с зачетками, раскладывали их по фамилиям, по группам. «Намеренно!» - думали преподы, уныло принюхиваясь к спрятанным под стулья бутылкам и стаканам. Да, забыла сказать: сборище в официальных документах называлось «заседание» и «конференция», а употребление спиртных напитков – «обязательное чаепитие».
Наконец, студенты ушли.
К четвертому часу ночи (для справки: деление на «ночь» и «день» чисто условное, потому что уже месяц как наступила суровая, безрассветная полярная ночь) произошел нелепый инцидент. Один из преподавателей, а именно Себастьян Зыкин, специалист в области паранормальных явлений и контактов с НЛО и нлонавтами, внезапно залез на подоконник, раскинул руки и, крикнув «я лечу!», сиганул с четвертого этажа вниз. Задержать его не успели.
Подбежали к окну, попытались высмотреть его на земле – куда там! Ни зги не видать.
Ляховский предложил сгонять, посмотреть снаружи. Сгонял, посмотрел, вернулся ни с чем.
На утро студенты, опаздывавшие на занятия, лицезрели удивительную сцену: Васильев и Гедемир ползали напротив корпуса естественников на коленях по асфальту, прикладывали стетоскоп и к чему-то внимательно прислушивались. Ими командовала Вилка:
- Правее! Нет, левее!
Это они разыскивали Себастьяна, провалившегося под землю. А Себастьян спал у себя в комнате и в ус не дул: как и положено спецу по «тарелочкам», он совершил незапланированную посадку на подоконнике второго этажа…
Открылась дверь, возник Сквозняк, и елка, украшенная свечами, грохнулась на пол. На паркетный пол. «Зажигательная елка была!» - вспоминали студенты, и в глазах у них полыхали искорки той самой елки...
ЯНВАРЬ
Лежащий на каталке располосованный препарат пошевелился, сел, соскочил и направился к выходу.
Студенты, как были, в повязках, шапочках, халатах, с зажимами и скальпелями в руках повалили за ним с криками:
- Стой! Куда?! Вернись! Эй!
На крыльце стоял и курил кто-то задумчивый, глядя на звезды. Препарат промычал:
- Дай закурить.
Близорукий курильщик без слов протянул сигареты и зажигалку. Труп с удовольствием затянулся дымом, отдал вещи и поковылял на улицу. Кишечник, болтавшийся под ногами, он повесил на плечо.
На крыльцо вывалились разом все практиканты. Не разглядеть их близорукий уже не мог. Запоздало до него дошло и то, что сигаретку стрелял полупрепарат. Сей факт его не испугал. Близорукий флегматично отвернулся и продолжил любоваться звездами, предоставив студентам и трупу спокойно бегать от корпуса к корпусу.
Таких случаев в Гиперборее не перечесть. Бывало, конечно, что причиной всему кавардаку являлись сами студенты. То чья-то шутка, то перепутали заклинание, то месть однокурсникам. Так, в 13ый корпус все время ломился дядька с топором в голове. И как сторож ни просил, ни уговаривал, ни разъяснял, что здесь учебные аудитории и ему здесь не место, дядька продолжал настойчиво прорываться внутрь здания. И чего ему там приспичило? Народ к нему привык, фоткался на память, привязывали ленточки на счастье. Сторожа тоже, в принципе, забавлялись, вели задушевные беседы, опершись на стальное заграждение. Дядька ничего не отвечал. Нет, рот он разевал исправно, вроде как смеялся, говорил и даже пел, но – молча. Как рыба.
Совет преподавателей решил, что дядька с топором – не иначе бывший физрук Михалыч. И в дело замешаны темные силы. Но добиться от Михалыча-трупа свидетельских показаний не удалось из-за наложенного заклятья тишины. Рукой махнули, признали безопасным и забыли.
На столбе висели указатели, вращающиеся от порывов ветра:
До Москвы – столько-то км.
До С.-Петербурга – столько-то км.
До Северного географического полюса – столько-то км.
До туалета 5 км.
Трудолюбивые Агмарат и Герман, расчищавшие от снега не только дорожки, но и газоны, откопали проржавевший довесок к указателям: «Просьба не перепутать!»
Призрак на дороге.
- Ну-с, начнем зачет! – фраза прозвучала зловеще. В предвкушении праздника сердца, Майор распахнул двери аудитории и пригласил заходить по одному. Комиссия внимательно разглядывала вошедших минуту-две, потом задавала вопрос, кого, по их мнению, они изображают. В ряде случаев выяснять приходилось долго…
404ый, славившийся своей великой, даже по огурцовским меркам, странностью, не утратил дарованного ему умения удивлять и теперь. Нет, конечно, человек - мусорное ведро и человек-растение тоже провалили задание. Клоун, врач в маске и бандит в чулке получили высший балл. Огромный выводок панков и бомжей довольствовался удовлетворительными оценками. Но 404ый!! Ладно, когда он, от природы трехглазый, с черным пятном в пол-лица, одетый в рваное махровое банное полотенце, продырявленное наподобие пончо, появляется откуда-нибудь из-под потолка, свешиваясь вниз головой… Но сегодня!
- 404, простите, а кого, собственно, вы изображаете, нарядившись в пирата с зонтиком?
- Дык, пирата с зонтиком и изображаю! – наивно улыбаясь, ответил 404.
- 404, не улыбайтесь, пожалуйста, вас это портит…
ФЕВРАЛЬ
На чердаке за столом, на растресканном, списанном на заслуженный отдых унитазе, в позе роденовского мыслителя сидел некто в черном плаще. На столе высилась гора бумаг. Этот некто озабоченно переписывал гусиным пером что-то из толстенных книжек, старинных, под весом которых стол прогнулся посередине. Заслышав шорох, он оторвался от писанины и так посмотрел на вошедших, что они вспотели от ужаса.
- Еда! – хищно прошипел незнакомец, отбрасывая учебники. На секундочку задумался, медленно вернулся на прежнее место, сел, облокотился на стол, закрыл лицо ладонями и… зарыдал.
Залезшие на чердак Гарик и Вера, устрашенные и смущенные, спросили нестройным хором:
- Ты кто?
- Я – Ангел Необъяснимого.
Странный субъект зарыдал пуще прежнего. Потом, высморкавшись в вышитый кружевной платочек метр на метр, поинтересовался:
- А какой сейчас век?
- Двадцать первый! – снова хором ответили Гарик и Вера.
- Ух-ты! А профессор Аванесянц еще преподает фармакопею?..
- Нет. Он умер, - после неловкой паузы выдали на-гора студенты.
- О, нет! Нет!! А как же я?! Я только что, час назад, закончил учить конспект и наконец был готов сдать ему экзамен!!
- Нам очень жаль… мы понимаем, это грустно…
- Нет, вы не можете меня понять! Двести лет я готовился, не ел, не спал, я жил там, по ту сторону формул и рисунков, и вот, теперь, все понапрасну, все бесполезно – мне надо все переучивать заново??!
- Да вы успокойтесь. Вы так хорошо подготовились, что и Гидэ Сиделяшвили вас аттестует!
- Нет! Не надо меня утешать! Мои записи безнадежно устарели! Я провалюсь!
- Так вы – тот самый Вечный Студент?! Вы – идеал, образец для подражания многих и многих потоков студентов РУПЭКа! – восхитилась Верочка.
- Правда?.. – неуверенно переспросил странный парень, отрываясь от пролития потоков слез. – А господин Ляховский хоть однажды упоминал меня?
- Э… нет.
- Вот! Вот видите! А я ведь и ему еще должен отработать сорок семь часов прополки!!
- Ой… - сморщился Гарик. – Не надо про прополку.
МАРТ
Майор с чувством, слабо напоминающим религиозное, весил портрет Великого Уши, Первооткрывателя Шкафов, над входом в Коридор Спящих. Студенты, проходившие мимо, офонарели от удивления: преподаватель не зависал в воздухе, а вопреки всем уже ставшим нормой особенностям поведения пользовался стремянкой!
Фанатки тут же взгикнули и бросились помогать – подержать, постоять, подстраховать.
- Ну что ж… подстрахуйте, милые барышни… - глуховато, нарочно неразборчиво пробормотал Майор, выравнивая тяжелую картину. – Крррасота!
Он залюбовался портретом, отклонившись назад. Без предупреждения спрыгнул со стремянки головокружительным опля назад не глядя. Девчонки захлопали в ладоши, повалили лестницу, поскакали за ним. Майор замер, остановил фанаток одним взглядом.
- Стоп, сударыни. Вы знаете, кто это?
Сударыни замотали головами, недобро посматривая на портрет.
- Вам, что, никто не рассказывал про этого чудо-человека?
- Нет.
- Позор!! Не будь его – и Образование никогда не познало бы Тайн Шкафов. Двери, Ворота, Зеркала – все хорошо, но Мир Шкафов… О, дети, - прям по-отечески произнес Майор, - провидение вело Уши, когда он открыл Шкаф в Учреждении!! Представьте, бедный учитель, назначенный директором гимназии, лишь через долгие годы долженствования решил прогуляться по зданию и обнаружил Шкаф. А в нем – то, о чем и мечтать не смел – грифельные доски, приборы, пособия, чучелки, географические карты, страшно сказать - глобус!.. нда… вот так вот, дети, думайте с благодарностью о Великом Уши.
Развернулся на каблуках и ушел семимильной магической походкой. Той самой, что так щеголяла банда Воланда по отбытии с Патриарших…
Озадаченные студентки ничего не поняли из объяснения и обратились к старшекурснику Мишеньке-Волку. Тот сначала отмахнулся от них, но резко передумал и, кивнув на пересказ истории про Уши, добавил:
- Уши потом еще один подвиг совершил. В другом Учреждении он открыл Дверь. Тоже по прошествии долгих лет службы. И откопал там несметные богатства. Не знаю, обнаружились ли там модели Солнечной Системы или хотя бы приличная парта, но открыть Дверь – тоже вам не хухры подвиг для хуматона! – студент сдвинул брови, светлые и совсем не густые. На Брежнидзе явно не походил. – И то ладно: до Уши ученики не использовали ничего, кроме обожженных палочек и штукатурки на стенах. А если стены наштукатурены – пиши пропало, урок не в прок!!
- Шутишь? – не могли поверить девушки.
- Честное манчкинское! Нет, наглядность он первый изобрел, это точно. А приборы достались от высших айлейдских эльфов! Или от двемер. Пойду поищу их – кто-то ведь должен указать мне, куда они подевались?..
Волк придурковато хихикнул и унесся в дальние залы.
- Врет! – прищурилась Вера, глядя вслед его сутулой спине, исчезающей в темноте. – Поселился с прошлого семестра в Забвении – и теперь путает четыре плана реальности в один. Вчера гонялся за мной по двору РУПЭКа с криками «Я распознал твой облик, отпрыск Манкара Каморана! Селия Каморан, мои глаза слепы, но слух тонок! Склепы Бабочки! Духи Короля Червей!» Спятил.
Арфистка-толкательница ведра. Чем же толкают ведро в этих соревнованиях? Наверное, взглядом? Да кто чем может!
- Да ты не бойся! Там, - указали «Проклятьем заклейменные» на синий зев полыньи, - тебя уже ждут! – заверили они.
- Главное – встретить предшественника! – подтвердил Васильев, ободряюще хлопнув по плечу 218.
- Не толкайте меня в прорубь – я плавать не умею! – завопил 218. Собратья захохотали:
- А кто умеет-то? Ты по дну иди, дурик!
- Окс, - представилась девушка, проглотившая шпалу.
- Угу… - Васильев довольно ее оглядел. – Че-то к нам в сборную Оксаны так и прут! Всех девушек, что записывались к нам в команду, звали непременно Оксанами! Слушай-ка, а у тебя еще какие-нибудь химические родственники есть, Кислородушка-душка?..
- У меня братишка – Перхлоргидрат. А еще дядья – Ацетил (по папе), а по маме – Ацетилен. Он водопроводчик.
- Стало быть, Ацетил – твой дядя?! Я так и знал! – Васильев ударил себя по коленке. – Тот, что ведет занятия на военной кафедре?
- Ага. Он – разведчик.
- А еще кто?
- Ну, там двоюродная сестра Палладия. Они с Родием недавно свадьбу сыграли, и их сплав принес свои плоды…
- И что же они породили?
- У них сынишка Плутоний.
Ацетил-КоА, восточный человек, сильно заросший, с кавказоидным носом, широкоплечий командир проходил в бумагах как полковая собачка Жучка. То ли из-за путаницы, то ли в целях конспирации (разведчик, все-таки!). Потому всем – ордена, премии, а ему – пачка собачьего сухого корма. На таком питании мускулы растеряешь, и Ацетил подрабатывал чучелом условного противника.
- С новым готом вас!!!
Завлаб Топорко смерила крошечную девушку взглядом и презрительно фыркнула:
- Готам на нашем факультете делать нечего!
- Гот устал. Гот спать хочет.
Беседа тет-а-тет о чем-то умном.
Неожиданно у Майора изо рта появляются кровавые пузыри. Он поспешно отворачивается, вытирает рот салфеткой. И так-то бледный, а тут аж позеленел.
- Майор, вам плохо?
- Нет. Все в порядке. Простите. Несварение. Полдник пробивается через чердак.
Поймав недоверчивый и непонимающий взгляд аспиранта, пояснил:
- Это старый анекдот про сосиску. Ей тесно в желудке, и она там мечется, не зная, на что решиться: «На чердак! Нет, в подвал! Нет, лучше на чердак! Нет, в подвал! На чердак!»
«И у кого ж такая кровь невкусная?» - подумал аспирант. – «У Германа, что ли?» - но вслух ничего не сказал, лишь вежливо посмеялся анекдоту.
- Может, я позже приду?..
- Нет-нет, останьтесь, прошу вас!!
Распечатал письмо. Пробежал глазами, перечитал, швырнул на стол.
- Империокретинизм! – воскликнул в сердцах Майор.
- Вы хотели сказать, эмпириокритицизм?
- Нет, именно империокретинизм!
- А что это?
- Когда управленцы – придурки!
Герман - средний вынужден был подчиниться. Занялся прополкой саженцев сосны, прореживанием посадок. То и дело кто-то хватал его за ноги или предупредительно высовывал из-под земли на прогнившей ладони затоптанный проросток.
АПРЕЛЬ
В лаборантскую ворвался Герман – средний. С развевающимися белыми волосами, взмыленный, с дико перекошенным лицом. Закричал:
- Караул! Экскурсия потерялась!
- Что? Что случилось? – заволновались лаборанты.
- Экскурсия потерялась! Только что была и вот – на тебе! – нет!!
- Объясните толком! Какая экскурсия? Текст? Статья?
- Люди! Студенты!! Преподаватель!!!
Все переполошились.
- Где? Когда? Сколько?
- Ходили кругами, ходили и – исчезли!
- Какой курс? Что за экскурсия?
- Третий, «История зарождения и развития Гипербореи», - глотнув воды, яснее выразил сумбурные мысли Герман.
- И где они пропали?
- На повороте влево, как идешь по аллее к заказнику, там, где прачечная, перед санчастью…
- Опаньки… никак, они в петлю ушли…- весело потянул Майор, предвкушая что-то забавное.
- Боги мои! И как они теперь, бедняги, выберутся?! – ужаснулась мадам Вилькина.
- Вытащить их оттуда никак невозможно, исключено, совершенно исключено-с! - согласился с Майором Ляховский.
- Может, я попытаюсь? – с сомнением спросила Марина Васильевна.
- Я запрещаю вам, - укоризненно посмотрел в ее сторону Майор. – Только с письменного разрешения ректора.
- В известность поставим?.. – зажато пролепетал Георгий Николаевич, поправляя очки.
- Позже. Если они в течение суток не объявятся.
- И что с ними теперь?.. – полюбопытствовали лаборанты.
- Так и будут ходить по петле. А все из-за искривленного пространства, будь оно неладно…
- Ладно, ладно! – бодро воскликнул Герман, отдышавшись, вскакивая на ноги и потрясая кулаком. – Я их найду! Я спасу их!! – и скрылся.
Весь вечер бегал по этажам из корпуса в корпус, светил фонариком в шкафы и звал на помощь. Никто не откликался. Одинокие студенты шарахались прочь.
Лектор перебирал листочки, подносил к лицу, всматривался в написанное, снова перебирал листочки.
- А, вот! Запишите: необходимо изучать глубинные механизмы взаимодействия человека и общественных группировок, в рамках которых он живет или существует.
- Профессор, вы уверены в этой формулировке?
- Безусловно. А что?..
- Тогда поясните, чем жизнь отличается от существования в данном контексте.
- Гм. Я попрошу мне помочь коллегу. Будьте добры, Майор, поясните!
Из-за колонны выступил Майор, с карамелькой за щекой, улыбаясь чеширским котом.
- Нда, Георгий Николаевич?
Казалось, в зале светало от его улыбки.
Обернулся к аудитории.
- Все просто, господа студенты: РУПЭК – общественная группировка; согласны?
- Да!
- Вы и Георгий Николаевич здесь живете; так?
- Да!
- А я здесь… существую!
Он подмигнул и исчез.
Преподша Кроме – личность неопределенного пола. К ней студенты обращались в третьем лице: «А что оно сейчас посоветует читать? А будет оно вести занятия в будущем семестре?» Оно не обижалось. Ходило в бандане, с поясом в заклепках и футболке со смертью. Вообще, слухи о том, что оно произвело на свет троих детей, способствовало росту уверенности, что Кроме – все-таки она. Но в разговорах, при столкновениях в коридоре – информация как-то забывалась…
- Синяя кофточка 77ого года («видимо, I век нашей эры» - подумал репортер) с мифрильской нитью и советское черное пальто. Это мои амулеты. Я их никогда не снимаю.
- Пардон. А как же вы их стираете? Или вы их никогда не стираете?
Мадам Вилькина казалась пораженной бестактностью вопроса настолько же, насколько корреспондент университетской газеты – странностью ответа.
- Иногда – стираю. Магией. Никогда не снимаю с себя. Ведь они – моя защита! Они приносят удачу.
МАЙ
Криптозоолог Солонцов уехал в экспедицию. И с концами – не вызвонить, ни в астрале не связаться. Пришлось на замещение посылать по очереди всех оказавшихся под рукой преподов. Дошел черед и до Георгия Николаевича. Упирался он и отнекивался, но приказом декана поставлен был на место, и согласился. И так уж совпало, что по расписанию должно было состояться практическое занятие в лесу…
Спасательный радиомаячок.
- Запомните: по нашим дорогам проедут только два вида транспорта – БелАЗ и КамАЗ.
Едет Васильев на тракторе Беларусь на помощь утопшему Жоре Духовны, и вдруг вокруг елки и сосны сорокаметровые попадали, и из чащи вышел гигантский волосатый некто.
- Ты кто?
- Я – большой леший. Я к вам из Семипалатинска.
- О! – обрадовался Васильев. – Мы запишем тебя в баскетбольную команду!
- Я уже подал заявку на дзюдо.
- Да?.. Круто.
«Уважаемая Гидэ! Ваше помело находится на втором этаже, в нише с пурпурной занавесью. Его охраняет 218ый. Это его задание, потому, пожалуйста, зацените степень выполнения в десятибалльной системе. Спасибо! Лаборанты кафедры методики по просьбе Мадам Вилькиной»
Тетенька Гидэ Сиделяшвили славилась на весь ВУЗ как несравненная воздухоплавательница. На своем плохоньком помеле она умудрялась творить элементы высшего пилотажа. И с легкостью преодолевала звуковой барьер. Ничем другим она особо не владела. Бабуся явно просилась на роль Бабы-Яги в детском утреннике, но не на шутку обижалась и расстраивалась, если слышала, что ее так называют. Шварковаться она не умела, да и не больно стремилась. В вопросе преподавания придерживалась старой школы, хотя и новшества в сфере образования с энтузиазмом пробовала и пускала в ход. Проще говоря, ее мнение менялось в точности как окраска утреннего неба. Ее невозможно было в чем-то убедить. Но лишь человек, утомленный бесплодной беседой, разворачивался и уходил, в ее мозге загоралась лампочка Ильича, и при следующей встрече она оказывалась яростной сторонницей того, что вчера только отвергала.
Кстати, об Ильиче. «Ниша с пурпурной занавесью» - ничто иное, как красный уголок. Он сохранился с эры развитого социализма. Никто не решался поднять руку на портрет Вождя и алые знамена. Преподаватели руководствовались опасениями разгневать дух (призрак) коммунизма, что ходит по Европе. И уж тем более чурались персонифицировать его в призрак Вождя. Силы небесные, да не сбудется это! Слушать горячие речи Ленина, самолично припершегося из Мавзолея, - несладкая перспектива.
Когда Гидэ поравнялась с Красным Уголком, она узрела стройного юношу в черном спортивном костюме. На ногах у него были кислотно-желтые ласты. На голове – форменная шапочка сборной РУПЭКа «Проклятьем заклейменные». Юноша задумчиво рассматривал лицо Вождя и слушал истошно ревущую в наушниках мелодию «Фантом Опера».
Гидэ похлопала его по спине – спина согнулась назад в районе поясницы под углом 100 градусов, чего невозможно было ожидать от нормального человека. Лицо «юноши» заставило вспотеть от неожиданности: изо рта торчали вперед похожие на вязальные спицы и не менее длинные зубы, красные глаза навыкате занимали пол-лба, вместо носа зиял черный провал.
- Привет! – радостно поздоровался 218ый, истекая слюнями.
- Эээ… гм… Добрый вечер. Я пришла забрать мою метлу.
218ый держал помело обеими руками и вертелся вокруг оси, как если бы оно было прикреплено к полу.
- А отбери! – предложил 218ый, втягивая зубы в пасть, выпрямляясь.
- Отдай по-хорошему. Я тебе десять баллов за зачет поставлю.
- Десять баллов? – лба у существа не наблюдалось – над глазищами сразу же начиналась грива черных волос, произрастающих пучками, потому наморщившись, оно почти лишилось возможности видеть. – Держи! – 218ый вернул метлу владелице и немедля пошлепал прочь, оставляя мокрые следы ласт.
«А я все равно снижу оценку» - зловредно подумала Гидэ. – «Удостоверение не спросил – раз, маскировка недоработана – два, облик нечеловеческий – три. Итого семь баллов. Ну, минус полтора балла за тупоумие. Значит, пять с половиной».
Она взгромоздилась на помело и, пронесшись по коридору, вылетела в окно, разбив оба стекла.
- Мы будем настойку какую-то варить…
- Настойку варить нельзя! Она же на спирту, огнеопасна!
Калистрат увлекался алхимией. Его товарищ Наскоза просто любил выпить.
- Иэх… гоголь-моголь, что ли, сварганить?..
- Ты хотел сказать, глинтвейна?
- А что такое тогда гоголь-моголь?
- Гоголь-моголь – это сырые яйца с сахаром. Но некоторые умельцы, наверное, добавляют алкоголь и туда.
Гидэ тусовалась в оранжерее, поливала цветочки из лейки и напевала из Цоя: «Солнце светит, и растет трава, но она тебе не нужна-а!» После каждой музыкальной фразы забивала косячок и курила. Потом запевала заново…
- Тэк, что здесь происходит? Отрабатываете модель неуставных отношений? – Ацетил разнял дерущихся, ему тоже досталось, хотя он и не заметил. – А у нас сегодня учения в условиях, приближенных к реальным боевым. Взбодрились, собрались и шагом арш!
Шли долго. Час или полтора. Наконец, добрались до широченной трясины. Из болота торчали танковые гусеницы и башни.
- Э-ге-ге-ге-гей!!! – закричал Ацетил.
Из танков повылазили скелеты в ржавых шлемах.
- Здравия желаем, товарищ генацвале! Пацаны, закурить не найдется?..
- Граждане танкисты, помните о технике безопасности! Курить в лесу летом строго запрещено!
- Ну, да, ну, да…
- Э-э-э… а вы откуда здесь? – не утерпел Герман.
- Дурной, да? Ясное дело, воевали с фашугами, нас с самолетов как хендехохнут снарядом, нас по болоту и раскидало… Что обидно – свои же… А вы на экскурсию?
- На учения, - невесело доложил Микроб.
- А, правда, что Красной Армии уже нет? – спросил маленький желтоватый скелет без каски.
- Да успокойся ты, давно уж нет, - осадил его напарник в очках без стекол, - че каждый раз студентов донимать?! Я вот тоже был студентом, стихи писал. Девочку одну любил… А тут – война… А правда, сейчас танки из пластмассы делают?
- Из стекловолокна, - подтвердил Ацетил. – Товарищи бойцы, мы пришли, так сказать, не лясы точить, а посмотреть на чудеса техники и, как бы так выразиться…
- Я понял! – кивнул скелет в очках. – По коням, хлопцы!!
Ромео срезался на сдаче диплома. Преподы под столы попадали от смеха, когда он с жаром рассказывал им о вызывании духов при помощи заговоров на зеркало с использованием мыла. Про призывание гномиков. Про опыт общения с Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем и Салтыковым-Щедриным. Вдоволь надорвав животики, совет вынес приговор:
- Юноша, у вас, оказывается, не только тема дурацкая, но и содержание соответствует. Свободны. Неуд.
Разгневанный Ромео заперся в библиотеке, твердо решив доказать, что он способен контактировать с миром умерших.
ИЮНЬ
- Здравствуй, - деловито и покровительственно протянул руку чернобородый парень.
- Здравствуй, - удивленно пожал ее стеснительный первокурсник.
- Я – Ромео. Я здесь уже две недели безвылазно. Тружусь над дипломом.
- Пинки. Сокращенно от «Пинкертон». Детективы люблю. Прости, а разве диплом не в мае защищают?..
- Я не защитил, - помрачнел Ромео.
- Ой, а что это там такое?..
Вдали промелькнуло что-то полупрозрачное, воздушное. Ромео заслонил лаз между стеллажами всем телом. Так как широтой плеч он не отличался, то для пущей секретности растянул полы мантии, заляпанной зеленой и красной красками.
- Это моя работа. Она еще не закончена. Не смотри, пожалуйста.
- Ладно.
- А ты что здесь делаешь?
- Отрабатываю книжные долги. Семнадцать часов отработки! Это умом тронуться!
- Не горюй. Я тебе помогу. Какие книги будут мне попадаться в разваленном виде, я подклею и тебе на стол положу, будто ты их ремонтировал. Оке?
- Ага!
- Мистер Шейкспир, вам слайсить или цельным писом?
После удачного эксперимента Ромео, значительное число выпускающихся ломанулось к Шекспиру:
- Джульетты есть?!
- Все закончились. Может, Офелию возьмете? У меня осталось три штуки…
- Давайте!
Номер с Офелией уже воспринимался аттестационной комиссией с подозрением. Очень не хотелось преподавателям оценивать этакую халяву.
- Что-то она у вас какая-то неживая, - заметила Светлана Борисовна после напряженного разглядывания Офелии.
- Как ей и полагается! Это ж Офелия! Экспресс-доставкой из Преисподней!
- Где-то я уже читал о подобной проблематике… про контакты с миром умерших… - осторожно заявил Зыкин, прикладываясь к чашке кофе, – …в работе Орфеуса Средиземноморского. Он реанимировал некую Эвридику.
- Возможно, - уклонился от прямого ответа дипломант, потея.
- У меня есть информация посвежее, - любезно приступил к вялому заваливанию студента Майор. – Не далее как пять дней назад Роман Снегирев защищал дипломную работу со сходным названием. Только он воскрешал Джульетту. Что вы на это скажете?
- Я сделал ход конем! Надо всегда помнить, что коней два! F7 – шах!
- Гм. И давно вы считаете себя лошадью? Одного коня я вижу перед собой. А второй, надо полагать, наш общий знакомый Снегирев? А сыграю-ка я ферзь - F7! Уносите коня!
Искатели легких путей на том не остановились. Дальше комиссия дивилась на хрупкую девушку, «призвавшую» Отелло. После того, как Отелло чуть не задушил Вилькину, Шекспиру объявили строгий выговор, и он больше не сдавал в аренду своих персонажей.
ИЮЛЬ
«Писучая женщина под лестницей… Она закончила писать 48ой том, взялась за 49ый!» - шепотом передавало друг другу население РУПЭКа. Никто не знал, что она пишет. Многие пытались прочесть, начинали, но даже Ромео, признанный упрямец-библиофил, не осилил и трети написанного ею. Дело в том, что мало того, что подчерк у нее неразборчивый и мысли излагает она запутанно, так еще и язык-то ее не русский, не санскрит и даже не свистящее наречие аборигенов Канарских островов, а вообще ему нет аналогов на планете. Впрочем, Майор, впервые появившийся в этом году в Гиперборее, произвел такое впечатление на местных, что они готовы были поверить, что он-то наверняка досконально изучил труды писучей женщины. Даже не смотря на то, что он о том никогда не говорил и рядом с писучей женщиной или одним из ее 48 томов не был замечен.
Наскоза сидел на скучной-скучной лекции по прикладной трансформации. Дисциплина преподавалась как факультатив, но в силу отсутствия желающих, стала нудной обязаловкой. По своей воле на нее ходил только Герман-младший.
В шкафу зазвенел телефон.
- Алло?
Из шкафа высунулась синяя рука в лохмотьях кожи поверх желтого мяса, с мобилой:
- Майор, это вас!
- Э-э-э… а Майора нет! – промямлила аудитория.
Рука убралась в шкаф. Раздалось бодрое:
- Майора нет! Начинайте!
Как только прозвучал звонок в шкафу, знающие, просекшие тему, напряглись и переглянулись. На ту пору их было трое: Вилькина, Азизова и карлик-лаборант. Майора действительно не было в тот день в Гиперборее…
- Граждане, никак МОР?.. – озабоченно переспросила сидящих в зале Доктор Лектор, прекращая бубненье. Ей ничего не ответили, т.к. не ведали, что за мор такой?
Вдалеке раздался зловещий грохот, от которого содрогнулся весь корпус, а с потолка попадала штукатурка. По радио прогремел металлический голос: «Первый портал открылся!!!»
- Иии! – завизжала Доктор Лектор и полезла под кафедру.
Когда начался МОР, непроглядная тьма окутала Землю. За окном стало черным-черно. Писучая женщина обругала энергетиков всея России, зажгла свечу на тыкве и принялась писать дальше вечным пером, примотанным медицинским пластырем к гвоздю.
«Теория орфических разрывов» - значилось на корешке.
Орфическими разрывами называют происходящие циклически события, затрагивающие целостность двух, расположенных друг к другу под углом, близким к прямому, миров и сопровождающихся кратковременным проникновением существ одного из них в другой, что теоретически, при неконтролируемом протекании реакции, должно привести к коллапсу и поглощению одного мира другим.
Орфис – незримая граница соприкосновения миров.
Орфические разрывы по длительности делят на:
МеОР – мегаорфический разрыв – раз в 70-90 лет
МаОР – макроорфический разрыв – раз в 10-15 лет
МиОР – микроорфический разрыв – каждые 3-4 секунды (!)
Микроорфические разрывы в виду их незначительности принимают за ноль с погрешностью (в кубических мёбиусах) ±0,05.
Макроорфические разрывы гораздо сильнее воздействуют на земную среду и вызывают существенные перестройки в социальных, биологических, геологических сферах, чаще негативного, деструктивного характера.
Мегаорфические разрывы приводят к колоссальным катастрофам. Очаги катастроф обычно приурочены либо к участку проникновения прорывающих орфис существ, либо находятся в противоположном ему регионе.
Обобщенно явления орфических разрывов называют МОР. МОР известен со времен древнеегипетской цивилизации. Жрецы Верхнего Царства называли его Мат-Хит-Хаб. В современной поэтике Евразийского континента применяется термин «Ахрон-царь-Ахрон», восходящий к раннему Средневековью, предположительно, 5 век, Византия-Дакия.
Каковы же действенные меры по борьбе с МОРом? Стандартный набор заклятий, как правило, не дает никаких результатов. Широкому кругу чародеев-специалистов не известно ни одного, сколько-нибудь действенного метода борьбы с вторгающимися извне цибрами и фуквами.
Цибры и фуквы – оба в единственном числе произносятся в мужском роде. Внешне они ничем не различаются: черные узкие полосы, не змееподобные, не извиваются и не колеблются. Они двигаются по прямой и вверх-вниз, поворачиваются всем телом. Во втором внимании видно, что цибр светится изнутри синим, а фукв – красным. Они уничтожимы, но плюс их в том, что они размножаются прямо на поле боя.
- Вообще, я – крупяной человечек!
Посреди бушующего Ледовитого океана, в самопальном каноэ-нырке с удочкой, изготовленной из лыжной бамбуковой палки, сидит Майор и думает, и грустит, и поет: «Белеет мой парус, такой одинокий, на фоне стальных кораблей!»
Летом Васильев уходил в запой. Ну, не его это был сезон! Вот, то ли дело лыжи…
Васильев запирался изнутри в низенькой избушке. Двери он закрывал не на бревно-засов, а на кипу лыжных бамбуковых палок. Бывало такое и зимой, когда погода портилась, и над избушкой Васильева останавливался среднеатлантический циклон. Такой климатический сбой Васильев именовал «Копенгагенская зима. Бесснежье». Даже одноименный пейзаж маслом написал.
АВГУСТ
- Так что получается?! Человек не царь своих гормонов?!
- Вот Ромео уже закончил универ, а страсти к дурацким темам так и не утратил…
Гиперборея 99
1 – приезд
Телефонограмма. «Здравствуй! Я знаю, ты можешь не ответить. Но, прежде чем выбросить, хотя бы прочти.
Возвращайся скорее назад,
Мой любимый, учитель и брат!
Кафе свое, пожалуйста, бросай,
В Гиперборею срочно приезжай!
301-ый»
Что за шутки? Вроде, уже все забыли о его существовании.
Собрался с силами, глянул сквозь блестящий в вечернем солнце Ла-Манш, через гигантскую равнину Европы, на берег Ледовитого океана. Сконцентрировался. Наладил связь.
- Что так срочно? Ты, вообще, знаешь, к кому обращаешься? – стали в голосе не чувствовалось. Ни раздражения, ни презрения. Простой вопрос, не ошибся ли адресатом 301-ый. – Кто я?
- Знаю. Вижу, - спокойно ответил 301-ый. Его не было видно. Манффи говорил с темнотой, с лесом, с тундровым стлаником, с волнами океана. Но слышимость была нормальная. Будто протяни руку – и вот он. – Это ничего не меняет. Твое состояние. Я знал тебя до того, как стал ты Майором. Хорошо знал. Лучше многих. Майором ты мне нравился больше, как личность. Теперь ты и прежний, и новый. На тебя вся надежда. Ты – лучший сотрудник.
- И только?
- Товарищ, - после недолгих раздумий смягчился 301-ый.
- И все?
- Старик, не начинай, а? – ничуть не брюзгливо, очень терпеливо ответил далекий, невидимый 301-ый. Секунды для него и Манффи давно потеряли цену. У них была роскошь неспешно общаться. – Мы оба устали. Любители, а не любовники.
- «Ах, как сочны и сладки были ночи, что мы делили пополам…» - улыбнулся Манффи.
- Вот. На этом и притормозим. На Прошлом. Мне нужно сейчас Настоящее.
- К чему? Опять ЗОТС? Как я могу преподавать ее, когда эти самые темные силы – я сам, когда я в этом дерьме по уши… Опять Ахрон?
- Нет. Кружок студентов.
- Что?..
- Конечно, они всегда были, но мы… не уследили… процесс вышел из-под контроля.
- Начинающие ктулхисты?
- Мммм… давай я к тебе шварканусь, боюсь, запеленгуют. Можно?
- Ну, иди.
Прибыл тотчас. Все в той же потертой кожанке чекиста, в ботфортах и любимой тельняшке. Обнялись. Осторожно – не помять бы что-то внутри.
- Так намного лучше, - кивнул 301.
- Выкладывай.
- У нас тут вакансия… освободился номер 234. Решили – лучше тебя кандидатуры не найти.
- Майн либхен, ты видишь: я – смертный?!
- Да.
- Мне жить осталось год максимум?!
- Потому и зову в Гиперборею – там магический фон благоприятный, подлечим, на ноги поставим…
- Не могу я. Чем я вам помогу? Я не обладаю убийственной странностью.
- Этого и не надо. Сейчас активно развивается изучение Междумирья. Мы хотим, чтобы ты стал посланцем – налаживал связи между мирами. Ну, и обучал студентов странным языкам.
Манффи собрал пожитки в одну спортивную сумку – издал звук вроде «Иех» - и в сопровождении 301 шварканулся в какой-то подвал, заполненный под завязку подразделением АК.
234 ворчал: – о, это самое рациональное решение – сделать МЕНЯ НЫНЕШНЕГО посланцем между мирами!!
301 лучезарно улыбался: – отлично. Единогласно принято.
Акаянцы беспорядочно орали: урррраааа!!!
234 первый день проходил в зеленом бархатном костюме, с таким же зеленым бархатным галстуком-бабочкой. Занял в подземном театрике ради парадного случая. Все-таки возвращается в ГБ. Официально. Бегал из корпуса в корпус и ужасался. Сначала – про себя, затем – шепотом, потом – во всю силу, с матюгами. Под конец влетел в погрИбок.
- Мастер… - вскочил с места Калистрат.
- Что? Как ты меня назвал? Что это за бардак? Как ты смел – ты опустился, куда твои глаза глядели?!!
- Вот теперь узнаю. Майор?
- Это теперь не мое имя. Я – 234. Так и зови.
Сел за свой бывший стол, напряженно задумался, положив подбородок на сцепленные ладони.
- Понять не могу, как это я опять вляпался? Наверное, 301-ый обучался на курсах у Дагот-Ура…
- Нет. Просто я ему и письмо написал, и речь составил, – ответил незримый Дагот-Ур. Слова прогремели в подвале камнепадом.
- Ах, так?! А, ну, явись!
Лорд Дагот явился – с чернильницей, пером и пергаментом. Высоченный, мускулистый. Из одежды – лишь грязная набедренная повязка, приобретшая цвет сероватого столовского какао, и золотая маска Лорхана.
- Ты… ты… - 234 не мог на него злиться. – Сними маску.
Дагот снял. Горбоносое лицо такого же пепельно-голубоватого цвета, что и тело. Через левый глаз – шрам, глаз-то, собственно, вытек, веки смежены. А правый, как у всех данмеров красный, светиться хитро. Лысый; на фееричных, остроконечных ушах – множество серег: золотых и из зеленого камня. Нефрит?
- И вторую, - потребовал 234.
- Маэстро 234…
- А ты что здесь делаешь? – обернулся к сидящему на диване щуплому черноволосому студенту.
- Пыль протираю, - самым невинным голосом ответил студент.
- Чем?
- Штанами.
- Тьфу – 234 плюнул и вылетел вон. В подсобке Агмарата 234 свистнул синий халат, переоблачился в черную футболку и сиреневые джинсы, купленные еще в Вест-Энде. С халатом вышла заминка: на момент появления 234 в подсобке в него уже пытались влезть одновременно два студента. Причем один из них был тот самый, что только сидел на диване в погрИбке. Ничего дивного – всё же ГБ славиться методикой освоения шваркования, но 234 почему-то наперед знал, что у этих двоих освобождение от занятий. По причине слабого душевного и физического здоровья. Заверенное сразу Филипповым и Мстиславом.
- Мммминуточку, - попросил 234. Студенты перестали кружиться. Светловолосый увяз правой рукой в правом рукаве, а черненький – левой в левом. – Как вас звать-то?
- Лёфа, - шмыгнул носом светленький.
- Блэки, - подвыл темненький.
- Жесть-то какая… архетип! – сделал вывод 234, вытряхивая студентов из халата. Когда-то синий, после стирок и линек, халат был фиолетовым с розовыми швами и наполовину оторванными карманами.
- Нет! Нет!! Верните, пожалуйста! Мы в лабораторию! Нам на фуфизиологию! Техника безопасности! Отдайте! На одно занятие!! – кричали студенты.
- Попросите у лаборантов на кафедре методики. Они добрые, поделятся. А мне самому халат нужен.
Мальчики ушли, явно обиженные. 234 на секунду расстроился – только прибыл, а уже порядки наводит, детишек обижает. Но некогда было думать об этом – столько всего еще узнать, не упустить.
Пока 234 пребывал в дальних далях, успел собрать свою личность из осколков и даже воплотиться в булочника Манфреда Шварцера, Гипербореей завладело Формальное Зло, возглавляемое Виталиком-хоббитом. Вот первейшая и важнейшая новость. Вслед за Виталиком, вызванные его деятельностью, через многочисленные Врата, и Двери, и Шкафы на территорию ГБ просочились самые нежелательные существа, вещества и иже с ними. Магическое давление на эту область реальности превысило нормативы и грозило ужасными последствиями. Кстати, год назад (в том числе из-за всей этой катавасии) сгорел соседний РУПЭК. Талантливый спортсмен Мегавингег и физик-субъядерщик Сквозняк Иванович лишились лучших лабораторий.
- Извините, пожалуйста, у нас дверь сломалась.
- Так осень на дворе.
- У нас замок не работает.
- Ну, все правильно – дождь же идет! Влажность, вот ее перекосило, и замок заржавел.
- Вы в какой цвет покрасили аудиторию?!
- В бежевый.
- Это – берлинская лазурь!
- Мда?.. а на банке написано «охра».
У 301-ого на территории ГБ была небольшая полуподвальная комнатушка. К приезду 234-ого пришлось ее немного прибрать, придать ей человеческий вид. Поменять сантехнику, провести свет, вымести весь мусор, избавиться от грибов. Нет, даже не примитивной плесени, а нормальных таких опят и вешенок.
234-ый уже поблагодарил за всё, уже и поговорили, казалось, обо всех событиях и новостях. В курс дела, как говорится, вник. А 301-ый всё не уходил да не уходил. Конечно, это его коморка, да, без вопросов. 234-ый с удивлением обнаружил свой прежний, майоровский, домашний халат черного шелка, с огромными вышитыми золотыми цветами. И тапки. Красные.
301 – я позаботился о том, чтобы сохранить их.
234 – угу, спасибо.
301-ый всё не уходил.
234 – я спать сейчас буду. Ты еще что-то хочешь сказать?
301 – сказать?.. – помедлил, - да. И не только – сказать.
Произнесено было сильно. 234-ый изумленно, будто первый раз видит, уставился на 301-ого.
234 – кхм. Я правильно понял – ты хочешь остаться?..
301 кивнул.
234 – здесь, со мной?..
301 еще раз кивнул, сделав шаг навстречу. Ледяной волной окатило всего 234-ого, где-то в позвоночнике заскребло, от шеи к пояснице.
234 на всякий случай, с опаской предупредил: – приятель, я тогό, завязал.
301 – я тебя не потревожу. Я просто хочу остаться.
Легли рядом. Зябко и смешно. Пожалуй, что так.
Глаза 301-ого горели алым, двигались, лишенные осмысленности.
234 тихо позвал: - эй, вернись.
301 погасил огни глаз, ткнулся в плечо: - напугал? Извини. Я не сделаю тебе дурного. Ты мой брат, мой учитель. Мой единственный.
234 натужно съюморил: - аааа, тогда все последующие скользкие слова не прозвучат.
Его голос прервался. Выдал:
- Мой мир перевернулся.
301 – для меня ты всё тот же.
234 – лжешь. Я чувствую: в мой адрес направлена целая пропасть внимания и заботы.
301 – «Живой! Посмотрите на живого!!»
234 – да. Именно. В этом и прелесть, но это и расстраивает меня. Я словно игрушка в лапах молодого хищника. Я тот, кем были для меня мои бывшие. Тавтология, мать.
Вот оно как – притягательно и жутко, до одури, до мороза в кончиках пальцев. Страшно и маняще. Они лишь обнимались и изучали, впитывали запахи и формы друг друга. Как давно они не были рядом, вместе? Уйму времён. Сердце 234-ого билось в кулаке под спиной. От 301-ого пахло мятной жвачкой. 234-ый пах по-разному: лицо и руки – черникой; стопы, сухие и маленькие, как рисуют Христу на иконах, - дубовой корой; остальное тело – смесью марганцовки и кисловатого пота.
234 – уйди.
301 – прогоняешь?
234 – завоюй меня! – выставил зубы, дразня.
301, ворчливо: - больно надо.
234, моляще: - не приходи ко мне больше ночами.
301 пообещал: – не буду. Ты – вольный ветер.
234 – я – старая развалина. Это же смешно, в моем-то возрасте…
301 подхватил: – …это же смешно – такие речи заводить в твоем-то возрасте! Твоему телу только пятьдесят.
234 – скоро шестьдесят. Не двадцать, тридцать, сорок. Всё! Тихое умирание. Недомогания и распад.
301 – ты еще жив. И даст ГээМ, еще долго продержишься. Почему же себе отказывать?
Ах, как страшно смотреться в его алые очи!
234 – я дал зарок, обет.
301 – ты обманываешь, я вижу.
На ночь 234 надевал узкие кургузые штаны из хлопка. Они сидели на бедрах, как влитые, как лосины наездников или благородных господ Европы восемнадцатого века. Но штанцы смотрелись на редкость неблагородно. Подштанники гусара. 301-ый крутил их верхний край пальцами, ласково касался кожи, легонько, едва ощутимо. Его холодные пальцы (не ледяные, как бывают у медсестер и врачей, а податливо-мертвые) проникали глубже, дальше…
234 – мммм – выгнул спину. Ритм, ритм. Волны. Возникли, разрослись и угасли. И на сердце глухо.
301 шепнул: - разве ты не чувствуешь – между нами электричество?
234 – притяжение? Это естественно. Я острее переживаю.
301 – правильно, так.
234, схватив за предплечье: - скажи, ведь наш старый уговор, когда я был еще Майором?.. он в силе?
301 – конечно. «Майор» - было лучшее, вся соль. Не обижайся.
234, чуть ностальгично: – да, это была лучшая часть. А я – полный. Я – целый. И – живой. Намаешься со мной-теперешним.
301 улыбнулся просто и открыто: - меня никогда не останавливали сложности.
234 – я знаю твои желания… я… позволяю тебе…
301 – я дисциплинирован. Мой паёк меня кормит. Прибереги свой подарок до чрезвычайной ситуации. «Это на-ши край-ни-е ме-ры».
234 взмолился, глядясь в алые очи: – уходи. Очень прошу – уходи. Слишком много в тебе сокрыто, мне не снести.
301-ый медлил. Он пригрелся и не хотел уходить.
234 перешел на угрозы: - я попрошу Дагота-Ура написать тебе приказ, запретить тебе являться ко мне!
301 – не поможет: мы с ним побратались.
234 вскочил: – ЧТОООО?!! Лорд Шестого Дома, это правда?! – проорал в темноту.
Лорд Дагот тут же возник из стены. С чернильницей, пером и пергаментом.
- Да. Часть моей крови теперь его, а часть его – моя.
234 от обалдения и расстройства позеленел. Так и стоял, прижавшись к кирпичной стене, дрожа и заикаясь.
- 301-ый… ведь… Лорд носит в себе КОРПРУС!!!
301, весьма расслабленно и флегматично: – я знаю.
234 – …а я тебя… а я… тебе… тьфу! Безумцы!! Выметайтесь оба отсюда!! Оба!!
301-ому было неохота вылезать из тепла. Призванный Лорд переминался с ноги на ногу, ожидая заказа на письмо. 234-ый вдруг перестал орать и материться, надел тапки, халат и схватился за голову.
234 – вы… вы меня совсем запутали! Вовлекли в это безумное дело, некогда с мыслями собраться, сосредоточиться. Из-за вас я забыл взять с собой самое главное – мою кошку Валерьянку! А как можно соваться в Гиперборею без Валерьянки?! А она, она! Сутки без свежей воды и еды, ужас!!
Пришлось срочно шварковаться в Ричмонд за Валькой.
Валька бросилась на 234 с голодным урчаньем, вилась вокруг ног, потом покосилась на 301-ого. Посмотрела вверх, в глаза, понюхала ботфорты, тихо мявкнула и, вильнув хвостом, вернулась к 234-ому. Укусила в меру за руку, когда поднимал и гладил. Чтоб знал, как бросать компаньонов. Даже поцеловались. Роскошные усы Валерьянки лезли в нос и щекотали.
301 (любуясь сценой) – тебе кошка меня дороже?
234 – еще бы. Мы с ней так сроднились. Удивительное существо. Май мэдсин, мое Лекарство. Дело не в предпочтении. Просто я без тебя и ты без меня – мы можем. А вот она без меня или я без нее – нет.
301 – ясно. Ты – прежний и ты – новый. Извини, если что не так, - внушил, заглядывая алыми очами прямо в сердце. Крепко пожал руку и больше не навещал ночами.
Но нормально поспать в ту ночь не получилось. Только смежишь веки – слышатся бормотание, пение сотен голосов, кругом – багровый свет и воскурения, жуткие морды и смрад. Поднялся, стал перерывать постель, скинул подушки, одеяло, матрас, принялся простукивать стены, залез в Шкаф – вот она, в нижнем ящике. Пепельная статуэтка. Когда успели подложить? Когда? Всё время на виду были, поганцы! Отбил статуэтке голову и закопал в клумбе под окном. На утро из тела статуэтки вырос мраморный куст. Пока 234 собирался сходить к Агмарату за лопатой и изничтожить проклятое растение, кто-то куст уже упёр. С той поры пепельные статуэтки, рождаемые отводками первого мраморного куста, регулярно наводняли Гиперборею. К радости Лорда Шестого Дома Дагот.
2 - освоение
Гугушка
Чучелиная почта
Аквариум, в котором обитают скелетики рыбок.
Препарат «Кровь Гуляшки».
Хозяин улиток. Повелитель молочных коктейлей.
Угрюмый гном Грюм
Индыгера на практическом занятии достала из кармана куколку, показала студентам и сказала, что ее (куколку) зовут Ленор. При этом процитировала:
- «Многие утверждают, что по пути из прошлого в будущее не надо оглядываться назад. Это не так: надо всегда смотреть, что твориться за твоей спиной. Потому что тогда можно заметить следы. Сначала ты подумаешь, что это твои следы. Но потом, приглядевшись, поймешь: за тобой, след в след, идет Нечто». За каждым из вас идет незримый и неописуемый Нья…тпа. Будем так кратко его именовать, чтобы он не решил, что мы его призываем. Нья-тпа следует за вами. Особенно – за вами!
Индыгера весьма неприязненно покосилась на Лёфу и Блэки.
- Круто! – воскликнул Лёфа. – Следует - не следует – оно меня преследует!
- А ты знаешь, как расшифровывается кличка мадам Аннибал – Эн Дэ?
- Как?
- Натуральный Дьявол.
Виталик – кармический мусор. За ним всюду толпой следовали румяна. Целое стадо откормленных румян с шелковистой шерсткой.
- Я знаю, какой у него модуль. Осталось с вектором определиться.
Бздвышенность.
301-ый, как обещал, не приходил больше к 234-ому. Но от нотаций 234-ый избавлен не был. 301-ый настаивал на серьезном отношении к здоровью. Речи его содержали примерно такие обороты: «Ты ведь врач, так лечи себя сам, раз в больницу ложиться отказываешься и на обследование не согласен. Любые препараты, скажи – какие, я раздобуду, у меня есть связи, только, ГээМ ради, следи за собой». «Будь осторожен» - кивал 234-ый, подхватывая слова командира подразделения. «Ну, вот, опять смеешься, а ведь дело серьезное…»
Виталик приказал выкорчевать «лесное хозяйство» и засадить все капустой. Ляховский, не в силах перенести подобное кощунство, уволился и потребовал, чтобы его «сплавили на курорт». Сплавили. У нас, в России, тем более, на Крайнем Се(р)вере, люди добрые, сострадающие. В первое же половодье сплавили вместе с бревнами с лесопилки. Говорят, Ляховский доплыл аж до Сочей. Васильев ему открытку посылал с приветом от сборной ПЗ. Правда, ответа не пришло. Гакъяка несколько раз заставляли сумку перетрясать – нету ответа.
Главная садовница – начальница детского садика.
Вечная Лужа оставалась на прежнем месте, не выпарилась и не иссякла. В Луже плавали бутылки, газеты, перья, спинка стула... мля, эмо-киды. Грустные, мля, грустные. Двое поменьше и один подлиннее, одинаково тощенькие, в ярких полосато-черепушчатых шмотках и с наглухо занавешенными челкой глазами. 234 не смог заставить себя пройти мимо:
- Ребята, вы чего это там?.. вам помочь?..
- Нет, - ответил за всех тот, что подлиннее. Скорее всего, мальчик. – Это только усугубит наше жестокое положение. Мир несправедлив, и потому мы сегодня напились пьяные из чувства одиночества и бессмысленности жизни в целом. Нас никто не понимает, все ненавидят нас.
- Я вас не ненавижу. Я только… немного нервничаю, когда вижу вас.
- Вот! Это уже начало ненависти! – эмо-киды, лежа в Луже, повытаскивали бритвы. – Мы уйдем из этого жестокого страшного мира, и никто и не заметит!!
- Стоп-стоп-стоп, ребята!! Чуть помедленнее!! Вы уже прослушали вводный курс лекций про Междумирье?
- Нет.
- Заметно, - от превосходства Манффи фыркнул и позволил себе покачаться на носках, заложив руки за спину. Солнце светило в бок, се(р)верное, белое. Что-то было привлекательным в этом мальчугане-зачинщике. – Вы сильно рискуете там оказаться. И тогда… вы навечно будете скитаться по мирам. А другие миры, я гарантирую, - они бывают даже куда как более жестокими и страшными.
- Что же нам делать? – паренек растерялся, откинул черные волосы с глаз. Вытянутое личико, белизна – до прозрачности. Глаза карие, немного раскосые. Но, ГээМ побери, ведь это и в самом деле МАЛЬЧИК! Совсем кроха, ну, лет пятнадцати, максимум - шестнадцати, что он здесь, в Гиперборее делает?!
- Что за… - Манффи не додумал, протянул руку: - Вылазьте, все интермедии-постановки – это, пожалуйста, в Клуб, к домристам. Инсталляции – туда же.
Мальчик добрел до края лужи (по пояс - по колено - по щиколотку воды), выбрался сам. Два других эмо-кида, девочки, даже не обернулись на предложение помощи.
- Ну, как хотите. Я Агмарата пришлю с сетью – вылавливать вас оттуда.
Пасс ладошкой – и бритвы, как стрекозы, покинули хозяев и приклеились к магнитику. Магнитик – в тряпицу и за пазуху. Шварцер милостивца корчил, завязал разговор с пареньком:
- Как тебя зовут?
- Вася Золотко.
- Ты откуда?
- Из Сибири. Я полууйгур. Из Заруханска-ска, вы, наверное, не знаете.
- Эээ… мда, не знаю.
- Вот вы – вы – вы понимаете? Я – не понимаю, нет. А вы?... меня сюда… я не знаю, что мне здесь делать. Надо мной смеются. Я уверен, я здесь – по ошибке. Я еще школу не закончил. А тут – письмо.
- Письмо? Ладно, я обещаю помочь. А пока – иди в столовую или в общежитие, нечего тебе в Луже делать.
Проводив мальчика Васю взглядом, поспешил проводить разнос Даготу Уру:
- Как это называется?! Ты что, вообще, творишь?!
- Что? – высокий данмер оторвался от сочинения очередной эпистолы, отошел от бюро.
- У тебя на плечах голова или корыто?! Три минуты назад встретил первокурсника – да он же совсем ребенок!!! С какой стати ты ему письмо направил?!
- Я лишь пишу письма, - Дагот-Ур, гордец, встал во весь свой рост. На маску Лорхана потолок давит. Руки скрестил на широкой груди. Смилостивился, указал ладонью (или надо было сказать – дланью?) на связку пергаментных листов. – Вот – журнал заказов, набор абитуриентов на этот год… на, смотри сам, мне некогда.
И так же царственно глава Шестого Дома вернулся за работу.
Никакого Василия Золотко в списках не было. Разочарованный, Манфред 234 швырнул подшивку на стол и отправился к ректору ААА.
- Да, есть такой мальчик, - кивнул Сокольничих, переводя многозначительное молчание ректора, покуривающего кальян. – Но он в списках идет под родовым именем – Алатун. Весьма талантлив. Но требует внимания, заботы. Огранки, так сказать.
- Но, ГээМ, почему он здесь?! Ему одиноко и страшно в этой среде, нет ни друзей, ни единомышленников. Он по возрасту еще мал, чтобы в Вузе учиться!
- Вы, что, считаете, вы один такой умный да сострадательный? Нет. Нет ошибки. Так дόлжно было поступить. У него на родине очень плохая обстановка, да и в семье не лучше. Мы опасались, что юным дарованием заинтересуются иные. Нам это не сулило ничего хорошего. Мы решили опередить возможных конкурентов. Если вам этот мальчик по душе – что ж, растите, воспитывайте, заботьтесь о нем, - Климент переглянулся с ААА, с хрипотцой добавил, палач: - в рамках.
От упоминания о «рамках» 234-ый вздрогнул, словно кто хлыстом, хороший человек, по спине огрел. Хотелось взъерепениться, да в грудь себя кулаком побить: «Да я!! Да вы!! Да что вы себе позволяете!! Да я никогда!!!» Только пыл как-то сам собой в песок ушел, и волны Прошлого тысячами тонн темной тяжелой воды сдавили горло, прижали плечи к туловищу. Вышел спокойно из кабинета, поглядел еще раз на солнце, вытащил из мозга иглы снов-наваждений. Пошел отчитывать материал третьему курсу.
- «Магия хаоса заслуживает внимания со стороны серьезного ученика» - процитировал 234-ый Хайатта. – «Обычно люди либо путают магию с религией, либо объясняю, что вся магия сводится к юнгианской психологии или квантовой физике. Такие попытки сделать магию "психологичной" или "научной" - прием людей, которых магия пугает». Я призываю не бояться магии, а, наоборот, посвятить себя изучению ее «поведения».
Акаянцы проводили учения. Или тренировку. Вообще, непонятно было, чем они заняты, но заняты они были все. Хорошо, 234 привез из Ричмонда часть вещей – зимняя зеленая куртка с белой полосой очень пригодилась в этой климатической зоне. Вот сейчас сидел он на бревне на берегу Ледовитого океана, глядел на волны, а ветер пробирал до костей. Жевал пирожок с капустой. Завяз зубами в сыроватом тесте. Чаек не было. Лишь серые, свинцовые волны и низкое, седое небо.
- На, держи, тебе пригодиться.
Оглянулся – шортпобьяри, 301-ый! Заботливо этак шарфик свой клетчатый протягивает.
234 нашел время, чтобы выговориться. На него с изумлением таращились сотни глаз. Акаянцы и впрямь не понимали, за что он на них взъелся и вопит. Они ж из лучших побуждений, заботу проявляют, как-никак единственный в подразделении живой. «Живой» произносилось с выражением мечты и подвыванием.
– Это меня уже раздражает! Я чувствую себя младенцем или идиотом! Прекратите, прекратите! Я не святой, это да. Легендарное Прошлое, в полено его и под колено. Многое изменилось, испытываю определенные трудности, да. Но я не мученик. Так что – прекратите! Я не какой-то особенный! Я не ценный!!! Проще относитесь к моему телу, к моему духу!!
301 – не уговоришь.
234 – я всерьез, я не шучу. Я тебя …, понял? И это не пустая похвальба. Я буду драться.
301 – Черный, я этого-то и боюсь. Твоей бойцовской горячности.
234 – как ты меня?.. фух, аж потерял самоконтроль. Ну-ка, позови еще раз?
301 – Черный.
234 – друг, ты меня в который раз из праха возрождаешь. Дивлюсь твоему нраву.
301 – стоп! Теперь уже я почти краснею. Ну, мир?
Его лицо и в самом деле приобрело лиловый оттенок. Пожали руки.
234 – нет, ну ты объясни, почему ты так стремишься принять участие в моей судьбе, а?
301, присаживаясь поодаль на это же бревно: – ты мне не безразличен. Сердцем прикипел, что ли? Не знаю, как выразить словами.
234 – но почему? Я, в бытность ВЦД, я, я ничего тебе не дал! Я был всего лишь пустой и надменный Принц Пиявок.
301 – о, нет! Твои знания колоссальны! Я у тебя многое взял.
244 – что мог я дать? Чему научить? Разве тому только, что ты мне попробовал вернуть, соленую монету, что я тебе платил, в ту ночь?..
301 – прости меня. Мое поведение тогда было ошибкой. Ты – и прежний, ты – и новый. Тебя-нынешнего я почти совсем не знаю. А взял я много. Всё, что могу сейчас, - корнями из тех ночей.
234 – нет, нет. Я лучше вижу – это всё твое, твое личное. Истоки твоей силы не замутнены. А я – новый…. Я – новый – съел Николае. Ты слышал?
301 – да. Мне Майор успел сказать, пока еще был отдельным существом.
234 – и я… мы… мы отпустили Князя. Надеюсь, он нашел упокоение. Что я с ним сделал, матерь Божья, это ведь и Каину на том свете, наверное, не такой ад устроили?.. и мне пришлось убить Манфреда Шварцера, чтоб стать им. Вернее, я так сделал, потому что так мне понравилось. Мне не хватило Никки, сметливого мальчика.
301 – об этом я читал отчет у Яноша.
234 – ой, а как он там? Как там все мои?..
301 – всё по-старому. Тут назрело крупное, важное дело. Придется тебе побывать у Мехруна-Дагона.
234 – что?! Мне?! К Принцу Разрушения?! Да вы все тут, в АК, свихнулись?! Нет, пожалуйста, нет! Только не к Мехрунесу! К Молаг-Балу посылай, а к Мехруну-Дагону – нет!
301 – я и сам бы рад сползать к старине Молаг-Балу, Отцу нашему, но он не угрожает безопасности Гипербореи и Земли. Ему на нас … А вот Дагон собирается открыть здесь свои Врата.
234 – и что, что я могу тут поделать?!
301 – уговорить перенести открытие Врат на другой период. Скажем, на пятнадцать катунов позже.
234 – я?.. Уговорить?.. Этого четырехрукого? Да он на меня наступит – не заметит! Пусть Дагот-Ур письмецо накропает со всеми требованиями, а я, так и быть, его привезу Мехрунесу…
301 – не получиться.
234 – блииин!! Ладно, пойду.
301 – куда ж ты? Без средств защиты?
Стальные зачарованные щит и сапоги.
234 – благодаря тебе я очень скоро стану курой-гриль!
301 – иди-иди. Не щажу. Ведь не скажешь теперь, что ты – мой любимчик?
234 – неэээт.
И шагнул в Забвение. Там всё было по-прежнему: бескрайние лавовые поля, багровое небо с черными тучами, острыми зубцами высились покосившиеся башенные порталы.
Навстречу быстро бежал кланфир – здоровая такая ящерица. «Ну, вот и всё. Сейчас от меня только и останется, что щит и сапоги. Срочно вспомнить заклятья. Шар огня, молния, яд, паралич…. Паралич…» Кланфир уже был рядом. Он замер. «Ура, сработало! Едва успел!»
- Приветствую тебя. Я призван, чтобы проводить тебя в Чертоги Плоти, Боли и Разрушения…
Кланфир свободно двигал челюстями. Он дышал. Он перебирал ногами. Он не был парализован. Он остановился по своей воле.
- Говорящий кланфир?!
- Ну да. Мы все говорящие. Только до тебя никто не вызывал интереса у нашего повелителя. Чтό толку болтать с жертвой? Растерзать и пожрать. Пойдем же, следуй за мной.
Кланфир тараторил своим трескучим голосом на протяжении всего пути до Чертогов Плоти. И он отвечал на каждое движение мысли подконвойного. Вслух.
-… ни щепотки раболепия и восхищения нет в детях человеческих! Люди неблагодарны и переменчивы! Вот теперь ты обижен, что тебя, слизь, вышел встречать низший дэйдрот, а не дремора!!
«Лучше бы этот кланфир не был говорящим. Он болтлив».
- …о, человек! Ты испытываешь мое терпение! Теперь ты согласен на скампа, на грязного, зловонного скампа? На скампа с барабаном из кожи скампа? На барабан из кожи скампа, но без скампа? Тебя привлекают огримы? Золотые святоши? Темные соблазнители?
«Вы хотите поговорить об этом?!»
- … ты не уважаешь нашего покровителя! Смертный, тебя мало пытать огнем, тебя мало варить и обесшкуривать, ты был рожден увечным, да проклянут…
«О, девять Богов!»
- … ошибочно называть дэйдр богами. На это указывали еще двемерские ученые. Как ни далеки они были от теологии…
«Далеко ли до Таллина?..»
- … да, теперь – далеко. Вот мы, почти пришли, смертный. Смотри, и пусть душа твоя склониться в трепетном экстазе: Принц Разрушения ожидает тебя. Чтоб тебе мучиться вечно!!!
Болтливый кланфир сердечно помахал на прощание лапкой и истаял в багровом мареве.
Дэйдра Мехрун-Дагон оказался совсем не таким, каким его принято изображать. Он предстал тучным краснокожим дьяволом в миниюбке. Знаменитая Бритва Мехрунеса стояла, прислоненная к трону. Он скучал. Скучал сильно и давно.
- Ты – ТЫ – смертный?
234 – да, я смертный. Вот, стою тут пред тобою, весь прям дрожу и трепещу…
- МОЛЧАТЬ!!! Ты – ТЫ – тот самый червяк, что сумел досадить стольким мирам?
234 – смею поправить, не червяк, а позвоночное…
- …Я ЧЕРЕЗ ТВОЙ ПОЗВОНОЧНИК БУДУ ПИТЬ ТВОИ СОКИ, ЧЕЛОВЕК!! Дай-ка на тебя посмотрю поближе.
Прикосновение раскаленных ладоней дэйдры мало приятны. Особенно, если тебя берут за череп двумя пальчиками и, морщась, держа навесу, разглядывают неисчислимый срок.
- Ты – храбрый малютка. И дурак, как все люди. Чего ты хочешь?
234 – могучий дэйдра, позволь…
- ДОЗВОЛЯЮ.
234 - …спасибо. Какая тебе нафиг («Нафик?? НАФИК??! Я совсем забыл про Нафика!») разница, где открывать Врата Забвения? Дай людям малюсенький шанс. Пятнадцать полных катунов.
- НЕНАСЫТНЫЕ ТВАРИ, ДЕТИ ЛОРХАНА! Дарую. Еще?
234 – всё.
- ТАК СТУПАЙ ПРОЧЬ, пока я не передумал.
234, являясь из стены, с опаленными у висков волосами, пахнущий гарью и дымом не хуже пожарного: - Дело в шляпе, товарищ-командир!
301 – ну и славно. А ты переживал.
234 – что теперь?
301 – отдыхай. Я потом сообщу о новой оперативной работе.
«Нафик… Нафик, мальчик мой!»
Нафанаил Владикович Глюк – надо пояснить читателям – это был наш (мой, аффтара, и перса, ВЦД) общий проект. Наш ребенок. Приемный сын, единственный выживший из семейства Глюков, некогда сплавлявшихся по Вуоксе и/или волнам Метагалактической Ирреальности на бревне (см. АПсурд). У него даже имелась какая-никакая, худо-бедно выстроенная биография! Чудный ребенок, которому мы, горе-родители, запрещали только две вещи: учить китайский и восточные единоборства. Рос он смышленым в математике, ангельской наружности ребенком – кудри до плеч, карие глазёнки. Подвижный – и – тихий. Мечта, а не чадо. Потом он благополучно отходил в отечественный (российский) детский садик, а потом – в еврейскую языковую школу. Мы с ВЦД следили только за соблюдением двух табу, в остальном полагаясь на ум и рассудок дорогого и любимого отпрыска. Он нас не подвел. На момент, когда 234-ый вспомнил-таки об этом «чуде», Нафик, паренек 17 лет, уже успел переехать в Палестину, принял ислам и как раз разбил пятую электрогитару. Ну, не чудо ли?..
- Я разбираюсь! – уверил строителей Блэки, голыми руками ковыряясь в электрощитке. Он только забыл упомянуть, что «не собирается»…
«Красиво, но опасно» - гласила надпись на электрощитках. Дальше была более многословная приписка: «С ростом научных технологий и развитием общества, приборы становятся все более безопасными. Розетки стали недоступны для большинства детей. Поэтому только самые талантливые дети погибают, добравшись-таки до оголенных проводов. Ты нужен России! Поживи еще немного!»
На вкус и цвет фломастеры бывают разные.
- Доктор, дайте справку. Доктор, дайте справку! Доктордайтесправкудоктордайтеспра…
- Зачем?
- Ну не могу я учиться!
Капустное меню в столовой.
3 – всё тихо
«Лебен ист нюр айн траум…» - звучало в комнатке. Активизировались призраки, миражи. Как ни зайдешь в эту каморку – она всегда разная. Взять хотя бы в пример кровать – ночь к ночи она разнилась: то гамак, то советская скрипучая развалюха с лакированными стенками, то жутко неудобное каменное ложе. Ночами помещение наводняли унылые привидения. Слепые король с королевой. Игрушечная горка и качели на цепях. Красные тени. Неземные луны. Верблюды с синими погонщиками. Головы летучих мышей. Дикие розы. Лестница на потолке. А если расфокусировать взгляд - собственное лицо, отекшее, небритое. 234 ворочался и вздыхал. Валька вращала светоотражающими радужками, выставив мордочку из корзины.
«Лебен ист нюр айн траум, шмерц унд айн иллюзион…» Тишайший час, час тишины – он страшный самый. Час смерти и возмездия. Нестерпимо хотелось расковырять вены ноющего запястья. И обязательно не острым скальпелем с перламутровой рукоятью, что служил для вскрытия корреспонденции, а обязательно – вилкой или тёркой.
Полдень последнего дня Земли, полдень апокалипсиса, полдень благой вести. «Я даю тебе всю мою тьму, я даю тебе всю мою боль. Мы – дети луны, мы смотрим на полдень апокалипсиса» - пела мяукающим сопрано неизвестная тетка. 234 заворачивал пакетик спитого чая в ненужную бумажку. Через щель в листе выступила алая капля. Не сдержался, слизнул – каркадэ, кисло. Сплюнул. Почувствовал подкатывающую к горлу дурноту. Озноб. Ничего, ничего. Переждал, перетерпел.
Питался Манффи даже лучше, чем в Англии: овсянку и картошку, салаты и морепродукты в изобилии – всё принимало благодарное (ужину) тело. Даже кофе со сливками без сахара, кефир и ряженку. Отвлечься!
Взял со стола книгу – «Чародейственные языки и всякия сифраэ». Мда, составитель – ректор ААА, авторы – две последовательницы давно почившего ученого. Они позорили этим «трудом» и перечеркивали все его достижения. Не оставил после себя дельных учеников, вот и всё, что понимаешь по прочтении этого странного, импульсивного пособия. ГээМ с ними, с авторшами, им удалась лишь вступительная статья. ГээМ с очепятками, бывает. Но само содержимое – сумбурная чушь. Увы, других книг на эту тему просто не было. Бессонными ночами писал конспекты, чтоб хоть как-то систематизировать имеющиеся у него в обширной Памяти и требующие? правда? передачи? юнцам? знания? Валька лежала обычно на коленях мурчащим ковриком и слушала ругательства 234 о себе любимом: недорезанный, недоделанный, недолеченный, недодавленный и т.п. Она привыкла и, май мэдсин, изредка зевала и дырявила коготочками джинсы и кожу коленей. Пшшш.
В промежутки перед самым утром, час до подъема, порой терзали ужасные живописные видения, любимые орудия Врага. О, язви его крылья оспа-холера-куриный-грипп-меланома-туберкулез-полимиелит!! Такие зазывные, потные, душные видения… пустые, несносные; пустые. Танц мит мир. Насилие. Лишь над собою. Священные, совершенные истязатели. Только в земных декорациях – почему-то в типовых российских коммуналках, с вечно непрекращающимся ремонтом, в грязи, ржавчине, среди развала и затхлости, посреди детских кроваток с отломанными ножками, рваных матрасов и битой сантехники, неумело и грубо. Почему? Почему?.. …а на лекции тупо бубнишь ересь.
Студенты слушали, но как-то вяло. И не было ни интереса, ни сопереживания. И слова из губ вылетали какие-то убогие и тусклые. Каторга, а не работа. Иногда получалось ввернуть меткое замечание, пустить красивую, логически завершенную фразу, но так скупо – две-три жемчужины в нагромождении опустошенных консервов. Шел к кафедре с твердой уверенностью – детям вся эта напыщенная чушь даром не нужна, они ее вполуха выслушают и немедленно после экзамена забудут. Лучшие из них через полгода смогут воспроизвести четверть выученного материала, а применить в реальной ситуации – вообще ноль. Лучше бы они сейчас вместо лекции в волейбол сыграли, что ли. Для них это полезнее. Особенно для неразлучной парочки Лёфа-Блэки, открыто и пренебрежительно спящих сейчас за последней партой. Надо будет обсудить с 301-ым, пересмотреть методику, мда.
Освободив свою комнатенку для 234-ого, 301-ый обитал в Междумирье, в стандартном металлическом черном ящике, как и другие АКаянцы. 234-ый сунулся к нему после лекции. Жутко болела голова, давление, что ли?.. Зачем-то приглаживал не желающие лежать по струнке волосы.
301-ый разлепил смеженное веко, участливо оглядел с ног до головы, улыбнулся. Улыбка вампира – такое, знаете ли, дивное зрелище. Особенно, если ты – смертный и не обладаешь крепостью душевного и физического здоровья, не смотря на тренировки и витамины. Ja.
234, бодрясь: – Вынашиваешь очередную разведывательно-обезоруживающую операцию?
301 – Обдумываю, да. Я тебе методичку нашел, кстати.
Рука скользнула за пазуху, вылезла обратно с пожелтелой книжечкой в ладонь размером.
301 – Решил, тебе пригодиться. С кафедры методики, редкость. Проверено, утверждено Комитетом. Поможет хоть немного скорректировать учебный план на семестр.
234 – Как знал наперед, зачем припрусь. Данке.
Расшаркался, как мог.
301 склонил голову набок, продолжая наблюдать гостя. Не удержался, опять с советами: - Ты бы к Мстиславу обратился…
234 перебил: – С моим здоровьем я сам разберусь!! Жив пока еще, жив!!! Не дождетесь!!
301 невозмутимо закончил предложение: - …если что.
Колдобина сразу за порогом. Запинался и едва не расшибся.
Курил еще реже – раз в неделю, но трубку, и выглядел капитаном-в-отставке.
Вещи не тронуты, не сдвинуты, пыль не задета, нет чужих запахов – однако, стойкое ощущение, что кто-то побывал. Ага, мелкие крошки на столе. Положил на язык – шоколад. Кто-то сидел за его столом и ел шоколад, ромовый батончик! Это могли быть лишь сестры Ермолаевы, не иначе!
Ан дас Могенлихт, Унтер Крёйцен и Вир зинд Энерги. На повторе, в который раз по кругу, как и пьяные мысли, заселившие голову. Давно и прочно. Тишайший Час, настолько притягательный, что даже на Анкаграмм сменить нет воли. Так и крутиться диск, поскрипывая при возврате к началу. Вчера шел с лекций, прикрываясь зонтиком от несносного дождя. Впереди – студент, молоденький, первак, худенький, беззащитнее хомяка, игрушечного медвежонка. Как его? Вася, помню. А в ГБ много подворотен и темных углов. Завернет за один из таких – и пропал мальчик. Плачет и сопротивляется, да. Тоскливо и зло. Мечта – желание исполнить – исполнение. Всего два маленьких шажочка. Непозволительно мечтать. Вбить в лоб гвоздь – помнить об ответственности. Покусал губу, приостановился. И, хорошо помню, - в небо посмотрел. В черном небе – белое, ослепительное солнце! Это космическое зрелище покоряло и мучило, выдирало душу по молекулам из-под грязных ногтей, из шеи – из задних корешков мозга, брало за ребра и подвешивало над пропастью. Забывал дышать. Слюни высохли, язык отнялся. Стою и смотрю в небо, на белое солнце посреди черного неба. «Эй, не задерживайся! Это буря – шторм идет с океана! Скорее в подвал!» Но не мог – стоял и смотрел. Да, пока 301-ый не взял под руку, не увел. Сломя голову тащил, а я всё смотрел через плечо в открытый космос.
На окне в коморке 301-ого – Аморфофаллиус коньяк, презабавная пальма. Листья словно у картошки или помидор – с пальчатым дугованием, мягкие, лишенные аромата, безволосые. А уж когда зацветет… будто мышь сдохла. И цветы, вылезающие из-под земли, по реализму формы и оттенков превосходят некоторые тропические грибы. Сей факт дает ответ на незаданный вопрос – почему «аморфофаллиус»? но ответ на вопрос – «почему коньяк» так и остается неразрешимым. Вот Валерьянка любила его грызть, но нерегулярно и осторожно.
…Как всегда – стόило только наточить ножи, как тут же угораздит порезаться. 234 задумчиво посасывал большой палец левой руки, морщась и стараясь унять боль. 234-ого волновало качество создаваемых в гиперборейской столовой пирожков. Он не смог заставить себя пересидеть в стороне. Напрасно уговаривал себя не вмешиваться. Еще не зажил порезанный об бумагу мизинец, тщательно завернутый в изоляционную ленту. А вот он уже на кухне. Ни громких слов, ни криков. «Пришел помочь. Чё делать-то надо?»
Индыгера поясняла студентам:
- Худу – это плохое вуду. Все поняли?
- Да!
- … по аналогии можно заключить, что Хуада – это плохой Нуада. Ясно?
- Да.
По тому, как покраснела одна студенточка, Индигера поняла, что та знакома с хорошим Нуадой. Худу в ГБ преподавал Пьер, вылитый Безухов. Он – добрый и хороший, просто работает на кафедре ЛНМА.
«Петухов…» - произносилось шепотом. У Петухова была страшная карма. Он ее таскал везде с собой. Потому, где бы не появлялся, сразу что-нибудь ломалось, выходило из строя, пожары, потопы, ссоры – все и сразу. А являлся он всегда тут же, стоило произнести его фамилию.
Лёфа как-то был дежурным и стирал паутину со шкафов. Наткнулся на непонятный рубильничек. Немедля принялся крутить его так и сяк, вверх-вниз. Ничего не произошло. Лёфа успокоился, хмыкнул и слез со стула, пошел чистить полки с чучелами и склянками с полупрепаратами. А в лаборатории фуфизиологии сорвался опыт: выключились все сушильные шкафчики и термостаты.
Сельцо Ржать. Жители его – поржане.
- Вы – поржане?
- Мы – поржане!
Мимо проходила Соня-из-ПогрИбка, та самая, которую вызволил-таки, с которой снял (на 80%) проклятье башковитый аспирант (ныне – доктор п.б.н.) Калистрат. 234 по-собачьи проводил ее взглядом и с размаху влепился в стену, аж кости затрещали. Не узнала, уг. Добрый знак. Или сделала вид, что не узнала. Умница какая, Сонечка. 234 даже улыбнулся чуть неловко, почесал сквозь рубашку и халат впалую безволосую грудь, поскреб пятерней. Перевел взгляд на пальцы – опять маникюр пора, мля, как неудобно быть человеком!.. заусенец третий день покоя не дает, йодом прижечь, кусачками отрезать.
Нет, более всего 234 скучал по зорким глазам, по ночному зрению охотника. Вот это – даааа. Когти, клыки – ребячество, тьфу. И здоровье не железное, трухлявое, словно древний пень.
Крендель в виде рунического символа открыл врата Шаданакара.
- Извините, это у вас белые грибы мяукают? – спросили перваки с округлившимися глазами у Васильева, несущего на локте здоровенную корзинку.
- Нет. Это рыжики.
Лаборантка нашла книгу 1915 года, автор – Лебедев. «Виталик, оказывается, такой древний. Упырь, не иначе» - подумала лаборантка.
301-ый подарил 234-ому электробритву.
234 закончил упражнение на турнике, снял с перекладины махровое полотенце, растер плечи и шею. Стал выговаривать четко ощущаемому сзади соглядатаю: «Хватит уже за мной следить! Лучше медсестру пришли с нитроглицерином!..» - и обернулся. Удивился: там стоял не 301-ый. Там стояла названная сестра 404-ого, 115-ая. В серебряных шортиках, кирзовых рыбачьих сапогах, шерстяной кофте и с цинковым шприцем 16-ого века на цепочке сбоку. Во лбу – красный кружочек. Не индуистский «третий глаз». Входное отверстие пули.
115 радостно отчеканила: – я ваша напарница, как Карина – у моего брата. Люди и АКаянцы должны сотрудничать во всех проектах.
234 с сомнением: – девочка, а шприц ты когда дезинфицировала в последний раз?
115 простодушно удивилась: – а надо?
Почетный ауровидец и ауроносец. Это были еще два новых (при)звания 234-ого. 301 вручил ему линзу-монокль для различения ауры. Естественно, 234 тут же пристроил ее в левый глаз.
234 – мать моя… это ж надо!..
301 – ну, как тебе?..
234 – красота! Ты через эту стекляшку кажешься столбом белого пламени с алым коронным свечением!
301 – походи по ГБ, посмотри на других.
234 послушно поплелся разглядывать разных обитателей Гипербореи. Одни светились слабо, другие полыхали до небес. Многочисленные румяна живые, путающиеся в ногах, были голубоватыми и зелеными комочками. В основном, у людей аура была белесо-оранжевой и походила на яйцо, повернутое тупым концом вверх. В ней постоянно что-то двигалось. Аура, как спиральная галактика, кружилась вокруг центра, расположенного в трех пальцах выше пупка. Вправо. У всех – вправо. Чем моложе был человек, тем более совершенную яйцеобразную форму имела аура. С возрастом она начинала рассыпаться на нити, превращаясь в рыбу-еж, становилась рваной, размазанной кляксой. У некоторых она была запятнана бурыми, темными областями, не дающими света. У кого-то она сильно истончалась и рассеивалась, едва различалась. У умертвий, кстати, аура не отмирала. У них она напоминала жесткий кулек-треугольник, как советский пакет кефира, и вращение было почти незаметным. Акаянцы и «Проклятьем Заклейменные» светились ярче всех, лампами накалом в сто свечей. «Небожительно-обворожительно» - шептал 234, обходя стороной очередного гиперборейца, видимо, сильного пожилого мага – у него аура была загнута в форме улитки-катушки, у края – тусклой, в центре – нестерпимой, ярко-фиолетовой. И тут, безостановочно облизывая сухие губы и шепча что-то восторженное, 234, заглядевшись на чужие ауры, врезался во что-то невидимое. Нет, предметы и призраков монокль позволял видеть. Они выглядели обычно, только казались серыми в сравнении с этим пиршеством цвета. Призраки – это беспримесная аура, но такая затасканная, такая захватанная, что сквозь наслоения эпох не разобрать структуры. Более всего под их описание подходит сравнение с валенком или клоком свалявшейся шерсти.
234 забыл даже, как разжать зажмуренные глаза. Наконец, стеклышко вывалилось на ладонь, и он увидел… двух студентов, Лёфу и Блэки. Посмотрел на них сквозь ауроразличитель – нету ни фига. Отнял от глаза – вот они, оба, идиотски так улыбаются, как обычно.
234 – как же так, позвольте… не может же такого быть, чтобы у вас не было ауры! Ребята, а, ребята… вы ведь… живые? Вы ведь… не мерещитесь?
Ребята согласно закивали. На вопрос о чем именно согласно кивали они в ответ? О том, что они – живые? Или о том, что они мерещатся?
234 бочком-бочком убрался от них в комнатку 301-ого. Тот ждал смиренно у окна, вышивая на пяльцах гладью мулине. Иголку из толстой ткани он помогал себе вытаскивать зубами. Валька сидела рядом на окне и дремала, изредка вздрагивая и поднимая уши торчком.
301 – освоился?
234 – ага.
301 – последним пунктом – посмотрись еще на себя в зеркало. Полюбуйся. Валидол только положи под язык, прежде чем…
Поздно. Слишком поздно. Ауроносец. Из зеркала на 234-ого пялилось жуткое чудовище двухметрового роста. С головы до пят оно было черным, асфальтово-смоляным.
234 сдавленно пролепетал: – Никки…
Чудовище в зеркале голодно раззявало пасть, усеянную колючими акульими зубами, и показало длинный черный раздвоенный язык. Изображение плыло, оно менялось. Но, позвольте?..
234 – послушай, майн херц… - осекся, ловя ртом сырой полуподвальный воздух, - ведь у меня даже выписка есть, справка из ППЦ, подтверждающая, что у меня уникальная левовращающая аура, из-за которой я такой-сякой-немазанный?
301 – Справка есть. Аура была.
234 – это из-за Никки, да? Это он подгадил, сука?
301, здоровенным белым снопом света отражаясь в зеркале за плечом черного зверя: – подправил, хочешь сказать? Да, ты его пожрал, ты в него облачился. Он – равный тебе по силе, обратный по направлению. Теперь у тебя еще более уникальная аура: спиральная. Гантелькой, как sр-орбиталь.
234 – так вот почему взял меня в АК? Аура приглянулась?
301 – из стратегических соображений.
234 – уауоаа. Ты мудр, начальник. Не зря тебя люблю я.
Он просвещения плоды
Привез: Британии туманной
Рецепты выпечки румяной,
Привычку часто руки мыть
И по-ирландски говорить.
234 минутку постоял, вчитываясь в смысл шутливого стиха. Посмотрел на свои руки – и в самом деле, он их мыл намного чаще. Он даже прихватил из Британии (что составило бόльшую часть багажа) множество бутылочек с жидким антисептиком. Правда, их почти тут же распили любознательные аспиранты. Потому в пустом флаконе из-под мыла он носил теперь с собой немного Шпирта.
Однажды, в студеную зимнюю (правильно, пору)… рвануло трубы во всех общагах разом. Агмарат и гном Грюм уже вторые сутки разводили костры вдоль поврежденных трубопроводов, что-то привинчивали, что-то приваривали – но так пока ничего не починили. Как ни странно, во всей ГБ нормально с водой осталось лишь в обиталище 234-ого. Феномен! – и руками этак растопырить. Но ведь всем захотелось помыться по-человечески. В тепле. Горячей водичкой. У коморки 301-ого мигом собралась очередь, составились списки, кто за кем пойдет.
Выходит утром 234-ый из полуподвала – а ему приветливо машут пакетами с бельем веселые девчонки-третьекурсницы. Их, естественно, пропустили первыми. Девушки потребовали ушата и тазики.
234 – А как же вы, впятером… под одним душем?
Студентки – А мы по очереди.
234 – Тогда почему впятером?!
Студентки – А так быстрее.
234 – Правда? Никогда бы не подумал…
Студентки – Вы дверь снаружи посторожите, а то будут всякие ломиться вне очереди.
Как они догадались?.. Еще не успели банные запахи облачком просочиться из-под двери, как в очереди началось волнение, раздались крики:
- Да сколько можно мыться?! Нам тоже надо! По пять минут на сестру – и хватит! Они уже полчаса там! Дайте пройти следующим!
234 как мог отбивал дверь, ограждал от сотен рук, размахивал списком: - а вы все на сегодня записались? Может, кому не срочно, завтра придут?.. вас ведь, страшно сказать, четыреста с лишком человек. Что, всем срочно ванну подать? Это, конечно, не моя ванная комната, но к ней примыкает помещение, которое служит мне спальней и кабинетом. ГээМ с ней, с ванной, но спать-то как и работать в таких условиях?
Студенты: – Да вы радоваться должны – у вас в ванной перебывает толпа голых девушек! Молите ГээМ, чтоб еще пришли, чтоб почаще!
234 – о, о! Я буду истово молить ГээМ, чтоб поскорее закончился этот ад! Особенно, когда наступит черед юношей…
Со стены упал портрет Великого Уши. Се – знак. Никто толком не мог сказать – знак чего, но твердо и ясно понимал – ЗНАК.
Преподы и несколько особенно талантливых студентов поехали в экспедицию – изучать флору и фауну океанического шельфа Гипербореи. В кустах соображали на двоих стильные матроны – Бубенская и Парташова. С ними был и 234-ый, но в пьянке он не участвовал: Шпирт он использовал всегда лишь для наружного применения. Иногда кто-нибудь из них выглядывал из кустов – посчитать по головам ныряющих студентов и прятался обратно. Вдруг – тишина. Преподы вываливаются из схрона, Бубенская начинает бегать по побережью и голосить, Парташова – командовать, студенты тупо мнутся у кромки воды. Что случилось? Блэки ушел под воду и вот уже семь минут не возвращался. Эх, майорово невозвратное прошлое… 234-ый начал было раздеваться… В этой части слушатели обычно прерывают рассказчика восхищенными возгласами – как же, как же! – 234-ый без одежды!! Но вот 234-ый останавливается и соображает, что не факт, что он, Манфред Шварцер, умеет плавать, соображает, что обычный смертный человек, хотя и отчасти, гипербореец, останавливается в раздумье, без рубашки, с полусдернутой брючиной на песке… И в воду бросается Миша-Волк. Вот тут рассказ и заканчивается. Дальше рассказчика не слушает уже никто, все увлеченно мечтают и фантазируют. Ведь никому не удается пересказать историю до конца – она всегда обрывается на этом эпизоде. 234-ый, сидя в тепле, в коморке 301-ого, в халате, в красных тапках, с чайником каркадэ со сливками и кусочками персика, с Валькой на коленях, даже тогда – он видит снова эту сцену. Да, завязал, завязал!! И всё же – не может отделаться от ощущения, что и он, тогда, на берегу, забыл о спасении Блэка, как только Миша мужественно полез в волны… Иэх, приятно.
В полутемной коморке, освещенной слабым светом ночника, на кровати, под двумя одеялами и пледом полулежал на высоких подушках 234-ый, нацепив на нос очки, марал конспекты лекций и сморкался. Его немного знобило, на тумбе стоял столовский стакан в золотом подстаканнике – кипяток с медом и лимоном.
301 – что с тобой?
234 – да простудился вчера, ватще, п…ц! в соплях и с температурой лежу, кончаюсь.
301 не рискнул советовать пойти к доктору, принять лекарства. Протянул руку, тронул двумя холодными пальцами лоб больного. Так же медленно, поэтапно вернул руку назад, повесил вдоль тела. Присел на корточки – погладить подошедшую с приветствием Валериану. Кошка изгибалась, вертела головой и жмурила глаза, подставляя то розовое ухо, то белую щеку.
234 поглядывал за сценой с кровати и сквозь зубы прокомментировал Валькино поведение: - Сучонок, - и чихнул не хуже Билли Бонса: - Вааа-тще!! Не подумай, что я жалуюсь. По существу, быть человеком – такая гамма ощущений! Вот сейчас, о, кусать губы и рычать! – моя кожа объята огнем изнутри. Я так неуклюж и жалок, где моя фантастическая легкость, танцевал я этот мир!! Меня угнетает гравитация, воздух насыщен влагой, не могу, не могу – он зажимает инквизиторскими станками темя и виски, не взлететь, не выпростать… то сосуд в глазу лопнет, то ноготь врастет, то палец загноится, то… а ведь интересно, ново – всё шумит, движется, меняется внутри, вихрь энтропии… а ты, ты – чем ты занят? Опять антитеррористические погремушки?
301 от удовольствия аж кончик языка высунул меж шилами клыков, встал, светло так улыбнулся: – всё-то тебе расскажи.
234, еще раз чихнув и высморкавшись в огромный клетчатый грязный платок, похожий на скатерть, пробормотал гнусаво, скороговоркой: - «Частькораблячастькоманды». Говори.
301 только скептично поморщил верхнюю губу: - куда ты такой расклеенный пойдешь? Операция готовится серьезная. С боем, наверняка. Кстати, тебе привет от 115-ой. И она жалуется на твое поведение. Не перестанешь хамить – лишу напарницы.
234 – я хамил? – подивился, снимая очки и закусывая дужку. – Вааа-тще!!! Ох… - сдался: - Ладно, принеси мне рутина и интерферона. А то, как я завтра, такой ломаный, лекцию отчитаю?
301, уже одной ногой во Вратах: - Будет. Еще?
234, поразмыслив: - Что-нибудь индийское, в капсулах. Медикаменты у них здорово получаются, у аюрведистов …вых. За час на ноги ставят.
Шварканулся 301-ый мигом – уже с коробками-банками возвратился, положил на тумбочку. И не уходит ведь, крокодил! День полярной ночи, не ночные часы, отданные под человеческий сон. 234-ый вздохнул глубоко-глубоко, сжал сердце стальными перчатками конного латника, как в прорубь – открыл полость нагретой телом постели, приглашая. Прогундосил сквозь зубы, подражая в произношении матричному Эльронду Великолепному: – Приучил-приручил, иди же.
У 301-ого недоставало зубов, гладкие десны – младенческие. Попасться в них – не выбраться, затоплены все броды, нет плота, не переплыть. Приступ бронхиального спазма, как вовремя, ГээМ. Скатом-мантой, мертвой рыбиной, лежал на его груди 301-ый. Балдел от тепла, глаза широкие, пустые. Выпьет, выпьет! Не шелохнется, зверь в засаде. Немного было надо, добился своего, получил. А бόльшего и не хотел. О, какие старые тропы, исхоженные пути. Зеркальные тоннели тоналя. 234-ый послушал себя – ничего. Запил принесенные лекарства остывшей лимонно-медовой водой, выключил свет. «Разбудишь в семь» - и не прогнал.
4 – ам: целительные цели
301 – таааак… я тебя зачем в Моранью-Морану посылал, а?
234 – бумаги заверить у Ксандра, договоры ратифицировать.
301 – а потом, что ты должен был сделать потом?
234 – немедленно явиться. Я… я, как только всё обсудили и подписали, я сразу же, сразу же прибыл!
301 – да, я это хорошо себе представляю. Ты так и сделал, спору нет. Но до того, как прийти с документами к Ксандру, ты некоторое время потратил на совсем неделовые отношения. Я вижу, достиг успехов немалых.
234 – слушай-ка, не лезь, не надо выговора – «что» да «как» да «не так». Я все сделал, все успел.
301 – ну, конечно. Он, – кивнул на 285744ИУК, - где теперь приютится? Тоже у меня?
234 – это временно. Мы потом еще все обдумаем, почем я знаю, что будет? Ну, недельку-то ты потерпишь?
Единственный глаз 301-ого отливал багровой сталью. Сам 301, маленький, жесткий, был полон гневом. Он не кричал. Он ставил на место. Командир, все-таки.
– Я потерплю? Нет, я терпеть не собираюсь… Я поступлю гораздо мудрее: сейчас я уеду в командировку. На недельку. Вы тут всё без меня решите, и когда я вернусь, расскажете, кто с кем, на сколько и где. Лады?
234 – хорошо…
Когда Врата затворились за сбежавшим 301-ым, 285744ИУК растеряно спросил:
– Он, что, ревнует?
234 даже смутился, не зная, что и ответить: – ээммм… по ходу дела…
Напряжение понемногу спало, улетучилось. 285744ИУК осторожно обнял 234-ого за плечи, постояли, покачиваясь, по полшажка приближаясь к кровати. Прошептал, касаясь губами уха: – наконец, мы одни…
234 вежливо этак отодвинул: – обожди.
285744ИУК, сбитый с толку: – да?..
234 – у меня кошка живет, в Англии, так получилось, подарили…
285744ИУК посмотрел стеклянно-алыми глазами вниз и увидел весьма недвусмысленно взъерошенную кугуариху. Одна лапа уже нацелена, с выпущенными когтями. Ждет, когда пошевелишься – раздерет плоть до кости.
285744ИУК – ох. Вот это зверь.
234 взял кошку на руки, поглаживая, уговаривая: - ну, не злись, не злись ты так. Не бойся. Никто твоего хозяина не обидит. Это мой стародавний друг. Тебя еще у меня не было, а он у меня уже был. Вот, посмотри, он совсем не опасный. Видишь? Друг. Хороший, добрый друг. 301-ого любишь, знаешь? А этот лучше. Еще лучше… - попросил: - протяни ей ладонь, пусть изучит, как ты пахнешь.
Валерьянка негромко заурчала, шерсть на загривке улеглась. Она доверительно поводила мордочкой по пальцам, поморщила розовый носик.
234 – вот так и живем, хлеб жуем. Ну, что, Валь, а Валь? Друг? Признаёшь своим в доску?
Валерьянка вытянула вперед обе лапы и коснулась подушечками плеча 285744ИУК. Глаза янтарные прищурила, закатила. Признала. И оттого ей стало сразу лень. И гладьте ее, и растирайте в порошок, только не переставайте, ах, не останавливайтесь.
Негромко посмеялись, наблюдая за сменой настроения кошки.
285744ИУК – здорово это. Ну, что есть такое, маленькое чудо. У меня вот… никого.
Сидел на краешке постели, такой большой, внушительный, серьезный. Лицо и руки – вот то, прежнее. Грустный Прометей. Нахмурились боги, обещали: – не будет больше печень клевать! И не прилетает. Висишь, к горам прикованный, солнце печет. В пустом небе только лазурь. И ты один, один во всей вселенной.
234 – я тут, в Англии… [Ах, сколько хотелось сразу рассказать, скольким поделиться!] цветы начал выращивать.
285744ИУК слабо развеселился: – бред какой. Равенлофтом отдает. Золотое дитя света, обреченное жить в ночи… и бла-бла-бла…
234 – точно, бред.
Одновременно потянулись друг к другу. Валька, лежавшая меж ними, прыснула прочь с кровати, тяжело спрыгнула на ковер, оглянулась и села умываться.
285744ИУК, разглядывая со всех сторон, поворачивая так и сяк словно куклу: – ты и вправду взял себе новое тело. Уму непостижимо.
234 – но это – последнее. Уж тут, извиняй, если помру – то уже навсегда.
285744ИУК – и сколько тебе еще жить?
234 – кто знает из людей? Год-два или тридцать-сорок.
285744ИУК – у нас там, в Моранье, такое очень удобное новшество, спасибо Ксандру. Легализованное самоубийство, специально для нашего красноглазого братства. Нужны лишь три документа и две подписи. Приходишь в медпункт, предъявляешь – и тебе дают шприц и отдельную маленькую операционную. И время – полчаса. Чик – и всё. От этой байды кровь твердеет как цемент. Мгновенно, – помолчал. - Я уже всё решил.
234 – и когда?
285744ИУК – всё просто: когда тебя не станет.
В языке у 285744ИУК был металлический шарик. Сердце останавливалось, когда он вел им по телу. Вспыхнули и засочились язвы, теперь еще более устрашающие и больные, потому что не на коже, не на теле – на душе. 234ый раскрылся перед ним лоскутом мяса на чаше весов, влекомым и податливым. 285744ИУК был куда настойчивее и конкретнее 301-ого. Это радовало, это заволакивало рассудок пеленой. Пружины траченной временем кровати гудели, а 234 всхлипывал, зажав кулак зубами. И блаженство острее лезвия бритвы. И опаснее. Нет-нет, нет-нет, он не скажет ему нет, потому что не хочет говорить нет. Хааах. Не скажет.
285744ИУК бережно обернул 234-ого лицом к себе. Губами к щеке, соленой от непрошенных слез, губами к губам. Им хватало воздуха. Они не корчились, судорожно сцепившись. Они тактично и сантиметр за сантиметром постигали друг друга. Вот мягкая ладонь спустилась ниже. Застыла. 285744ИУК даже посмотрел, что там, под пальцами. Да, липкое мокрое белье.
234 извинился, комкая и выдирая из-под тела простыню: – Старость не радость… извини, но на сегодня я тебя уже ничем не смогу отблагодарить. Придется ждать другого раза.
285744ИУК – Это пустяки. Не за это же я тебя люблю. Раньше (вот оно опять, это слово) между нами было что-то вроде сражения, войны. Я вечно ждал нападения. Неизбежно. Ты только не подумай, не бери на свой счет, Прошлое – оно многогранно, оно необозримо, глыба, тайфун. Просто… просто… сейчас ты… ласковее, нежнее. Да, человечнее. Я горел в тебе, сейчас – я тону.
234 – я весь твой. Правда, весь. Неоплатный долг. Забирай, что хочешь – делай.
285744ИУК – глупости-то не говори. Ничего гаже произошедшего в тот раз, когда З устроил «исполнение желаний», я не припомню. Не хочу, чтобы повторялось. Нет у меня зла на тебя. Вот ни на столечко. А если ты о крови – то вообще не надо. Я прекрасно себя чувствую, перешел на стандартные дозы. С собой прихватил, так что не беспокойся.
234 – знаешь, еще что тревожит… не получиться ли… не получилось бы…
Замер, не в силах заставить себя произнести.
285744ИУК всплеснул руками, давясь смехом: – отец, создатель! Уж кто бы подобной чуши убоялся! Это невозможно.
234 – а вдруг?..
285744ИУК сурово: – невозможно. Да, твой кровавый дар – во мне, но он во мне и пребудет. Я уважаю твой выбор. Рад бы и сам – но неспособен.
234 рассмеялся, взбрыкивая ногой: – «живой! Посмотрите на живого!!»
285744ИУК немного хмуро и озабоченно: - да. Давай, что ли, спи. Я-то тут словно на курорте, а тебе – работать завтра, - посмотрел на мигающие синими цифрами электронные часы, поправил себя: - сегодня. Спи.
234 медленно вздохнул, закрыл глаза. Прижался поплотнее, завернувшись в одеяло. Вроде, задремал. Легкое дыхание, монотонный сердца стук. Рука, лежащая под 234-ым, затекла. 285744ИУК старался о ней забыть. Не хотелось тревожить сон друга. Полежал тихо полчаса. В голове толпились странные мысли. В самом деле, какое будущее есть у них? Одна неделя ночей. А потом он вернется в Моранью. Да и нужен ли он этому, новому-старому, хрупкому, славному, усталому, смертному человеку? «Мы одни с тобой, и никто не видит нас. Мы сродни душой, но никто не верит в нас. Каждый день, закрыв глаза, ты не даешь идти слезам. Мечемся от стенки к полу, прячемся от глаз с укором. Наблюдаем тени стаи, убегая, улетая. Задержалась эта пауза, нас мучает, кусается. Мы одни с тобой, и никто не слышит нас. Но один простой выход видится сейчас. Ты отрекись. От всех отрекись. Это на-ши край-ни-е ме-ры. Я отрекусь, от всех отрекусь, это наши крайние меры… Мы одни с тобой, и никто не знает нас… Но один простой выход видится сейчас…»
Видно, все-таки пошевелил рукой. 234 резко сел, подобрав колени к подбородку.
285744ИУК – не спишь?
234 – нет. Пытался, но всякая чернуха в мозги лезет.
Слез с кровати, порылся в Шкафу.
234 – курить будешь?
285744ИУК – уже забыл, как это. Давай, да, буду.
234 – думаю, как нам быть дальше.
В темноте светились огоньки сигарет, глаза Валерьянки, следящей из корзины за хозяином и гостем, глаза 285744ИУК – выпуклые, влажные. Такие только у испуганных лошадей и оленей.
285744ИУК – наверное, мне придется вернуться. Я здесь не смогу. Даже если спрошу разрешенья у Ксандра. Даже если с дозами напряга не будет.
234 – но иногда, можно, можно мы будем видеться хоть изредка?..
285744ИУК – Вла… - чуть не проговорился, едва не сорвалось с языка, глаза стали еще крупнее и выпуклее, - а…
Сигарета дрожала и прыгала в пальцах. Они говорили тихонько, будто кому-то могло взбрести подслушивать. Слова булыжниками ложились на сердце.
234 – того, кого ты просишь, больше нет.
285744ИУК – потерянные. Нас больше нет, а что-то тянет. Как тебя звать?
234 – Я – Черный Зверь.
285744ИУК – чьооорррныыый…
Они принялись заново, в обратном порядке.
234 – тьфу, какая помойка во рту после сигареты!
285744ИУК – точно! Я и забыл, как это.
Набрёл рукой, упросил знаком. Вцепившись в подушку, подмяв под грудь, опять кусать запястья. Первый и второй раз за три года. Умом тронуться. «Она… она, наверное, такая горькая…» Давясь собственной отравленной табаком слюной, подумал 234. «Умру, умру, я разорвусь!!» - стучало сердце в заполошном ритме.
Снова был обходительно перевернут и оставлен отдыхать. Отдышаться. Валька коротко подала голос.
- Чего тебе? – задрал голову, встретил взгляд кошачьих очей. – Всё вэриуэлл, май мэдсин, оллрайт.
Выключил будильник. 285744ИУК, подперев рукой бритую тяжелую голову, напряженно рассматривал 234. Не узнавал, не узнавал. Катастрофически.
234 – в душ я один схожу, ладно?.. а то я вообще сегодня никуда не попаду. Не расстаться нам будет.
285744ИУК – я, может, днем выйду на улицу. Если меня вдруг что-нибудь спросят?..
234 – говори, как чувствуешь, как знаешь. Мне… я… на твой ум полагаюсь. Обо мне и 301-ом, по-моему, и так уже все знают больше, чем мы с ним о нас… мою репутацию сложно еще как-то подмочить…
285744ИУК немного нервозно отреагировал на упоминание о 301-ом. А что он хотел? Что теперь и отныне – любовь до гробовой доски? Да не бывает в жизни всё просто. Не бывает. Смертный… «Живой, посмотрите на живого!!»
И были еще три ночи и три дня. Дни – в забегах по кафедрам, столовая и кардионагрузки. А ночи… ох, ночи… и вот она – пятая ночь.
285744ИУК не мог наглядеться на 234-ого. Сел в углу ванной комнаты, прямо на холодный кафель.
234, тщательно намывая ребра и ляжки, не поворачиваясь: – что? Так и не узнаёшь?
285744ИУК – непривычно. Другое тело, другое лицо. Другой голос, другие глаза.
234 поманил его, выпрямившись под водяными струями: - а ты подойди, подойди, чтό я тебе скажу… не бойся, никаких страшных фокусов и превращений.
285744ИУК опасливо приблизился. 234 затащил его в воду, прочно схватил голову и зашептал на ухо. Много, много лживых слов выпало из этих сухих, чужих губ. Они ломались и подскакивали, они входили в мозг сквозь барабанную перепонку и воскрешали Прошлое. Да, это были именно те слова. 285744ИУК даже вспомнил вечер, когда они впервые были произнесены.
234 - … а дальше я забыл, извини.
Отпустил из тисков, из своих чужих маленьких теплых ладоней.
285744ИУК – да у меня не возникало сомнений… я верил, что ты – это ты. Просто это – другой ты.
234 – а ты знаешь…
285744ИУК - …что ты пожрал Николае? Да. Выходит, я сразу с двумя?.. С тобой и с Николае?..
234 – хочешь – я от него избавлюсь? Я способен. Я его выблюю…
Черными лентами жидкой смолы вытекал изо рта Идеальный Убийца. Ленты извивались, липли к стенам и потолку, черной паутиной заклеивали и без того крошечное пространство ванной. На затылке 234-ого лопнула кожа, то же – под лопатками, и оттуда начал течь густой нефтью Идеальный Убийца. Он стекал из глазниц и ноздрей. Он падал на зеленый кафель и собирался в плотный сгусток, нарастал, прибывал. Вот он поднял голову, вот открыл глаза. Ступил под струи душа, чернота смылась, высокий молодой мужчина, аполлон полведёрский, не меньше.
- Приветствую! Уже надежду потерял, что додумаешься освободить меня, майеста. Благодарю.
Поцеловал косо, холодно в щеку, будто клюнул, будто оса ужалила.
- Ай, ну, не само ли я совершенство? – картинно выставил себя на обозрение, повернулся, фас, профиль, зад, пардон. – Спасибо, что носил меня в себе. Столько новых ощущений, ммм…
Провел пальцем по порванной коже 234-ого – как новенькая.
- Прислушайся, прислушайся к себе, мой сладкий… Чуешь? Всё, всё забрал, всё вычистил…
Очухавшийся 234-ый отвалился от стеночки, выключил воду. Капли блестели в редких волосах. Да, Николае не соврал: ровно вдвое стало легче, сунулся пощупать узлы – не нашел.
234 – чертяка, талант не пропил…
Николае вскинулся, взгляд сумасшедший, зубы острые – пила, капканы.
- Что за слог, что за тон? Я, батенька, очччень нервенный, ты меня не тронь! Ты забрал все мои мысли, я теперь пуст, и голоден, и озабочен. Я – сладострастный мышь.
234 & ИУК – кто?..
- Ну, этот… чувственный, возбужденный, развратный… какие еще синонимы? Позабыл я. В общем, милые мои, вы не сильно сердитесь, если я кого поприжму невзначай… тебя, старче, не буду, годы берут свое, сердце слабое. А тебя, красавец, полубог, тебя я… - притянул к себе ИУК, погладил мокрые красные волосы, как добрая мамаша сыновни кудри. С омерзительной усмешкой спросил у 234-ого: - ты не против, майеста?..
234 – у меня-то чего ты разрешение спрашиваешь? У него проси, болван.
- Ох, майеста, дождешься, разозлишь… - Николае погрозил пальцем, пританцовывая вокруг 285744ИУК. – Вам со мной всё едино не сравняться. Тебе, старик, в особенности.
285744ИУК – не называй его так.
- Дааа? А не то – ударишь?.. крут ты, я посмотрю. Ну, бей, что стоишь? Бей, а потом – и его, Черного, наподдай за всё его крючкотворство и распутство, за все грехи разом. Не? Не? Ну и пусть. Пусть так. А, голова пустая, все мысли стырил, ты, смертный.
Не дотанцевав, опустился на пол, замолчал. Вскочил, выбежал из ванной. Проорал:
- Я в спаленке буду ждать!!
ИУК постучал по виску, присвистнул: - чокнулся.
234 – и ведь не утерял сноровки, ловкий акробат…
- Шу-ур!
285744ИУК дёрнулся на голос.
Николае хохотал, прячась за дверью:
- А, вот я тебя и подловил, да! Поймал!! Пооомнишь имя свое, отзываешься, ага! А вот на какое имя отзовется наш господин хороший, наш создатель, наш…
Подвернулся под плечо, услужливый гад, выволок 234-ого из ванной комнаты.
- У, Чернокнижник, повеселил ты меня, право, все долги отработал. Такую шутку соорудить – смертный, пф! Ну, я-то не остерегаюсь, я крови хочу, и я ее пить буду, я выпью солнце, если понадобиться. Вот так. Одежду мне! Приличную одежду! Живо! Фьюить, Шуур, ха-ха, принеси-ка! А ты, ты иди пока, проветрись. Оставь мне его, мы поладим. Мы с ним… одной крови.
- «Мы странники странной страны…» - пробурчал 234. Он был немного зол, всем видом напоминая мелкий взбаламученный ручей или заспанного дряхлого пса. Злость его была поверхностной и ни во что не вырастающей. Она как тень укрывала его лицо, гнездилась в уголках глаз. В нем проживали додревние привычки, вновь выступили солью на камне. Кривил рот, щурил правый глаз. Никки указал на это:
- Зачем тебе он нужен, отдай увечным. Будешь гулять при луне по аллеям за ручку с 301-ым – будет у вас на двоих пара глаз. Ты – с левым, он – с правым. Отдай, полегчает.
- Единственная просьба – дайте тихо помереть; так нет!!
- Ты хотел красиво, как варвары седой старины.
- Ааа, вы мне помочь желаете?? Ну так меня в нижний мир пустят и в неглаженном белье, и с помятой рожей. Я как-нибудь сам. Я сам! А если ты меня к дооолгия летам готовишь – не тот случай.
- Я великолепен, непобедим, о, я несравненен!
Николае кружился по каморке, безумец. Привалился, пристроился, придавил, запыхтел.
- Иди ты в сраку! – 234 оттолкнул его неприязненно левой ногой. – Тут и без того здоровье не фонтан, а вы…
- Не фонтан! – подтвердил Николае, подмигивая и теребя… 234 шлепнул его по руке звонко, как пощечину дал. Никки только рассмеялся, пробуя ухватить его зубами за подбородок:
Ник – Рав-тяв-тяв-тяв-тяв! Ты не заводись.
234 – Я не механизм и не моль. Не завожусь. Предупреждаю – я против.
– Я ж шутил! – хлопая по коленям, покачивался, сидя на корточках, и ржал Николае.
234 – Хороши шуточки… тут до инфаркта…
Ник – Да ладно, можно подумать, ты не понял. Ты всё хорошо понял. Я подыграл.
234 – Валите отсюда оба.
Ник – Боишься? Боииишшшьсяаа?! Не бойся – не укусим.
234 – Надейся на вас… вы отца родного бы…
Ник – Ворчи. Ворчи. Мы давно покинули гениталии наших родителей, не первый день землю топчем, мы независимы и свободны, уж прости нас, создатель.
- Упаси меня ГээМ, - отплевался от такого титула 234, кряхтя, слез с кровати и начал одеваться.
Ник – Со-творец?
234 – Так-то приятнее звучит.
Ник – Распределяет груз ответственности поровну?
234 не нашелся, что ответить. Разве что стандартное: - Уйдите вон.
Ник – Нет, батюшка, это мы тебя со всей терпимостью и добротой просим: прогуляйся, а?..
234 – И уйду, и ладно…
Ник – Ты не переживай: нет зла в моей душе, она чиста, как слеза, как незамутненный родник. Единственное мое желание – Желание. Всё будет в лучшем виде, майн либхен, обещаю не терять человеческий облик. Мы за тобой придем, мы тебя найдем. А пока – погуляй.
И выставили 234 за дверь.
Ник (после) – Уф, да, приятно. Вернувшись из небытия, я, со страху, едва с последним умишком не распрощался. Сейчас мозги помаленьку встают на место.
285744ИУК – не знаю, подходяще ли применить это слово… но… виртуозно.
Ник – А давай-ка еще, а?..
285744ИУК ткнул в грудь, пятная: - ты – вόда.
- Я вспомнил, вспомнил!! – заплясал на постели Ник: - Блудливый!! Я – блудливый!!! Тойфельбюле, ja: зи ист шульдиг, вас ист шульдиг, ду бист шульдиг, шульдиг!!! Я вас всех поимел, я!! Я всесилен, я велик, я…
Он захлебнулся словами, глаза остекленели, застыли желе, аппетитным праздничным студнем. Провел ладонью по сухим губам. – Дай мне крови твоей.
Вылакал со стакан, облизнулся, залечил раны. Выдал на-гора странный комментарий: - мы грызем карандаши истории.
234 в это время, зябко сгорбившись, переступая с ноги на ногу, укутанный в синий халатец, стучался в окно к Васильеву.
234 – Закурить не найдется?
– Курить – здоровью вредить, - многозначительно подняв палец вверх, поучал Васильев, в драных трениках и тельняшке появляясь на пороге.
234 – а выпить?
- Ты за советом или за самогоном? – нахмурил кустистые брови белоголовый Васильев.
234 – Мне нужен советский самогон советов.
- На, - подал мутную бутыль. – Но ты знаешь, как он действует, не надо комментариев?..
234 мотнул головой согласно, поглощая ядерное содержимое, – Знаю.
Самогон советов – очень специфическая отрава. От нее голова проясняется как от мозголомной браги, только отсрочено: ты уже и думать забыл, что когда-то хлебнул самогонки, а вдруг – осеняет. Является готовый ответ на мучивший вопрос. Главное – терпением запастись, чтобы не полезть разрешать проблему до того, как вызреет этот ответ.
234 уже через секунду сокрушался: – ох, ну я и влип с этим дурацким согласием!! Дагот-Ур, сволочь, паскуда… да чего уж там – а я-то лох серебристый!!!
Васильев понимающе поддакивал и подливал в грязноватый стакан самогона.
234 – я не имел права так поступать… сколько я поленниц дров наколол – страшно представить даже! И вот, теперь, со своей новой биографией, опять, снова, да в те же сани…
Васильеву очень понравилось упоминание саней, он прям расцвел – любитель зимних видов спорта.
234 – …и вот теперь оно вернулось ко мне: всё встало с ног на голову, с головы на ноги – и обратно! Так страшно. Так мерзко… мои долги… я разрываюсь! Я в аду!
- Жаль, Майора нет, - отчетливо произнес Васильев, наполняя стакан.
234 вздрогнул – Чтооо?!
- Майора нет. Он вроде, в Вильдбоарберри вахтером устроился, англицкий лорд почти что. Реальный мужик был! Всем помогал, и тебе бы помог.
234 сильно призадумался, подперев кулаком голову. Майор… такой правильный, такой… блин, что же в нем было такого-этакого?.. ведь это что-то отныне его, 234, собственность, лишь часть. Это всегда была лишь часть. А он, 234, - целый, полный. Это должно было стать спасительным переворотом, всё с нуля, но… ах… Прошлое. Рука потянулась за стаканом, Васильев подоспел добавить самогонки советов. Что же делать-то? Надо сосредоточиться, сформулировать проблему. Дурацкий… нет, даже не равнобедренный, равносторонний треугольник, нет! Ромб? Параллелепипед? Нет… трапеция какая-то! Тьфу. Еще выпил. Нет, конечно, можно всем отказать. Жил же как-то раньше. Целых три года жил, ну, два и один. Идеальный Убийца, вот уж точно – рискованный маневр был, идиотский эксперимент. Теперь все карты у Никки, все тузы. Как он ими распорядится? Раньше – о, чёрт, снова это слово! – Манфред полагал, что в песне Расторгуева о традициях русского севера упоминается несовершенный, но доступный способ закрытия оконных проемов – пленкой из внутренностей животных. Но после краткого и близкого знакомства с Васильевым допёр: «запотевший пузырь» - это о холодной бутылке Шпирта. Гут средство от ломоты в суставах и для примитивной дезинфекции. Васильев же рекомендовал (и пропагандировал) принимать это средство исключительно внутрь.
- Вот теперь ты хорош, - оглядел 234-ого Васильев, дружески похлопал по плечу. – Самогон – лучший антидепрессант, уж поверь моему опыту. А теперь – проветриваться, на воздух. Давай-ка, пойдем, на скамеечке посидим, ты мне еще чего-нибудь порасскажешь о трудностях в семейной жизни или в чем они там у тебя…
Васильев твердо знал – все проблемы людей делятся на три группы: внутриличностные (я – я), социальные (я – они) и микросоциальные – семейные (я – и еще пара-тройка человек). И семейные из них – самые распространенные у мужчин в возрасте от девятнадцати и до. Васильев был бехавиористом, хотя и не имел понятия, что это такое. 234-ому повезло: сбылись его самые нерадужные опасения. Психоанализ он любил, а вот дрессировку…
Скамейка стояла у перекрестка, откуда открывался вид на оранжерею и корпуса фуфизиологии. Там до сих пор гиперботаники усиленно занимались научным поиском. Никак не удавалось согреться. Спиртное ни в какую не спасало. 234 дышал на ладони, туманные капельки светились белым, но не от фонаря, раскачивающегося над указателем «до туалета 5 км». Звезды и северное сияние. Мысли и в самом деле прояснились. Только ответа как не было – так и нет. Ну, что ж… отсроченное действие самогона советов… надо ждать.
Васильев болтал про биатлон. Про грандиозные планы, участие в Олимпиаде в Сочи 2014 года лучших игроков команды «Проклятьем Заклейменные». Особые надежды он питал на счет акаянцев. Он уговаривал 234-ого, не смотря на далеко неюношеский возраст, потренироваться вместе с молодежью.
234 – я велосипед люблю…
Васильев: - …да лыжи – это еще лучше велика! Стрелять умеешь?
234 скептично поморщился (а морщин-то все больше, а щеки колючие, небритые, а глаза потухшие, теряющие зоркость…) – баловство…
В белой ночи показались двое внушительных субчиков. Один – в оранжевом комбинезоне, второй – в черной юбке до земли. Мускулистые, накачанные ребятки. И чем ближе они подходили, тем Васильев отчетливее ощущал недюженную угрозу. Васильев был очень русским и очень человечным упырем, но не лишенным экстрасенсорных задатков. Васильев прилип к скамейке, зубами клацает, веко дергается. А ребятки всё ближе, и любому видно – они здоровые и голодные. И очи алые горят…
- Ребята… вы… а…
- О, это за мной, - 234-ый изобразил пьяненького, помахал «ребяткам». – Мои друзья, - отрекомендовал Васильеву, парализованному паникой. – Мальчики, не откажите – поддержите, ноги ватные…
- Хоррооош, - Николае взялся с одного боку, 285744ИУК – с другого, - нет, ты только посмотри – лыка не вяжет, надрался как последний бомжара… фу, майеста, не гоже так хандрить. У меня есть очень хорошая идея, как разрулить кризис. Пойдем, пойдем. Тааак. Сколько у нас еще суток в запасе?
285744ИУК – Двое.
Ник – Прекрасно! Вот послезавтра я вас и посвящу в мои грандиозные божественные уравнения.
234 шепнул, сузив глаза, наклоняясь к ИУК: – ну, что решил?
285744ИУК даже возмутился – да как можно?! Он – шизо, и неспециалисту ясно.
234 – я тебя…
285744ИУК – да знаю, знаю: «…не держу». Миллион раз слышал.
Ник – торгуетесь? А вот я вам первый от ворот поворот! Да! Я тоже горд, я добился всего, чего мог пожелать! Я силен и несломлен!! А вы… утешение шакалов, плачь вдовствующих королев, крики мигрирующих китов, пыль мукомольни. А, нашел! Вы – пепел Красной Горы, горький и бесплодный. Вот. По вашим душам культисты скучают. Я вдосталь испил твоего сумасшествия, майн фрёйнд, я был инфицирован им. Не пренебрегай мною, отче, учитель. Я заперт в самом себе, и безумие – мой ключ. Я отпер тебе двери мира, я – твой лекарь. Нет у меня других монет, ничего другого не ведаю.
234 – да, так и есть, мой неизбалованный, мой выкормыш. Давайте-ка спляшем, что ли?
Ник объявил: - Джигу в честь Принца Порядка Джиггалага! Прощай, дэйдра Безумия Шеогораф!!
Скинули обувку, босыми ногами задвигали. Заскакали, запрыгали адскими кузнечиками, так что отдавалось эхом от стен, земляные полы глухо били дикарскими барабанами. Плясали вдвоем – 234-ый и Ник, и что-то вроде дуэли вырисовывалось в их танце. Каждый взгляд – вызов, принять и отбить безмолвное нападение. Нет-нет, старые счёты, лишенные зла и силы, показательный бой. Всё должно быть красиво и безопасно. И музычка такая бравурная, под стать случаю – «ну-ка мечи стаканы на стол и прочую посуду, все говорят, что пить нельзя, ну а я пил и буду!» Николае хоть бы что – плясал бы вечность, посрамил бы Шиву. А с 234-ого – пот в сто ручьев, и несносная боль – тык спицей в сердце. Вышел из круга, сел передохнуть, ртом ловить воздух.
Ник – Умаял я тебя, а? ах, какой я крррррасачик, только одежка подкачала. Ведь просил же тебя, Шур, принести приличную, повторяю, приличную! Нет, чьи-то обноски приволок, чудовищно…
234, разгибаясь и щуря правый глаз, тихо: - это майорово.
Ник – Да? Ну у вас, батюшка, и вкус был, однако. От Вероники нахватамшись? Тру-готишные цацки.
234 – От Софьи, лаборанта с методики.
Ник, не слушая слабых оправданий: – Ладно, развлеклись, повеселились. Благодарю тебя, Шур, - ты утолил мою жажду, – твердо пожал ладонь. – Я – посторонний. Ни намека, ни претензий. Кстати, памятуя о моих знаниях… - понизив голос, обратился к 234-ому: - я бы посоветовал как-нить в Шкаф повнимательнее заглянуть…
234 напрягся так, что морщинки побелели и выпуклыми шрамами пролегли по лбу. Ох, как много всего следовало не забыть, а оно, проклятое, всё время ускользало! Шкаф, конечно же, Шкаф… Нет, уже даже и не ромб, не трапеция… Тетракаэдр о пяти вершинах, узреть бы, с какого боку он, 234-ый?..
Ник посмел на правах бодхисатвы милостиво и милосердно одарить обоих улыбкой: - А теперь – о главном.
Все приуныли, потупили очи долу.
Ник – Стыыыдно? Мы тут все пожилые, зрелые такие личности, так смело посмотрим в лицо обстоятельствам! Я теперь объят иной страстью – деятельности хочу, продуктивности. Запас аккумуляторов надо расходовать. Ты со мной, Шур?
285744ИУК – Ага.
Ник – А ты отдыхай, старче. У тебя еще двое суток – собраться с мыслями, расквитаться с Прошлым, майеста. Знаю твои думы – ни о чем не сожалеешь. И правильно. Только не уставай двигаться к новым горизонтам, уг?
Одни среди белой ночи, среди полярного дня, поперлись к Агмарату за лопатами и граблями, и лейками, и тяпками.
Ник, гремя в ведре малыми сельхозорудиями – …ты о саженцах даже не смей печься, я тебе всё нужное дам. Твое дело – составить толковый чертеж, схему, где что будет на участке...
285744ИУК остановился посреди дороги, отставил инвентарь, посмотрел прямо – будто прострелить насквозь хотел, насмерть: - Скажи начистоту, признайся, твоя цель – влюбить меня в себя?
Ник озорно подбоченился – А получается?
285744ИУК – Читаешь мысли как с ладони линии. Знаешь ведь.
Ник – Ну, это не собственно цель. Само собой так выходит. Если смотреть без иллюзий – на чтό он тебе сдался, Шууууррр?.. я в миллиарды раз лучший вариант. Да, да, я вижу и твой неозвученный ответ, я вижу твою позицию, твои координаты на шкале: ты будешь с ним и за него, даже если он не прав и жесток, и гневлив, и самовлюблен. Тем более теперь – когда он слаб и одинок. И – смертен. Но я, я… ведь нравлюсь же?..
285744ИУК снова взялся за грабли-лопаты и молча углубился в тайгу.
Набрели на очаровательную полянку, видимо, место для шашлыков-пикников, потому что почва была изрядно вытоптана, хотя травянистые растения не желали сдаваться и упрямо засевали, застилали ее вновь.
Ник провыл, склоняясь к самому уху: – Ты плааан нари-суйка!
285744ИУК – Сам ты…! на чём, на лбу у тебя, что ли?!
Ник сотворил добротный кусок кальки, линейку, транспортир, карандаши и легкий столик из фанеры. И рулетку – мерить участок.
- Пригодиться, сойдёт?
ИУК только шмыгнул носом и принялся расчерчивать сетку. Ник некоторое время понаблюдал за его размашистыми движениями, заскучал и объявил, поплевав на ладони:
- Я пока поле перекопаю!
ИУК, бросая карандаш на столешницу, в сердцах: - Й! Бечевку надо было еще прихватить у Агмарата! Как мы на участок перенесем наш план, его ведь тоже надо разметить! Теперь опять назад тащиться…
Ник, успокаивающе: - Не грузись, есть такой универсальный метод – шваркование. Ща всё принесу.
ИУК крикнул вдогонку: - И колышки, колышки не забудь!!
По возвращении с колышками и бечевой, Ник показательно хранил молчание, над планом не издевался, только не следовал ему полностью. Красив, красив классической, скульптурной, лепной статью. Когда откинул с лица черные длинные волосы, собрал в пучок и заколол подвернувшейся древесной веточкой, чтоб не мешали... Лесной бог. Сжать зубы поплотнее и уткнуться в выровненные, «отбитые» гряды почвы. Воплощенное сумасшествие. Соблазн во плоти. Руки подрагивали, сердце медленно скатывалось в бездну. Кусать губы. Семь продолговатых ящиков рассады. И откуда он их тырит, можно поинтересоваться? А, прямо из голландских оранжерей? Классно, круто, да.
Еще сутки работы – и вот он, чудный уголок, где всяк найти приют бы мог. Или что-то вроде.
- Кия крсвые цвты! – озвучил Никки, скорчившись знаменитым миккеланджеловским мальчЕГом посреди клумбы, нагнув голову под весьма небезопасным с точки зрения физики углом.
ИУК – Правда, хорошо получилось, а?
Ник, сдаваясь, поднимая обе белые руки в белое небо полярного дня, - Бзбзра!
Дорожки посыпали гравием (а, прямо из гранитной каменоломни) и поставили четыре скамейки (а, со склада строительного супермаркета).
Ник – Роскошество! – расселся на скамейке, зевая от холода.
Гм. Кожа гладкая, рельеф мышц как по заказу. Идеальный… ИУК во время сообразил: Убийца. Собрал раскиданные инструменты.
Ник рассуждал: – Верный… За то тебя и ценит. Вееееэрный. А больше в тебе ничего путевого нет. Пустышка, колба, склянка. Питьё.
ИУК не ответил.
Ник – Ты на меня не злись. Я у тебя никого не отнимал и не отнимаю.
ИУК угрожающе помахал на него трехпалой, когтистой тяпкой: - Это всё ваши бредовые затеи! Ваши Заговоры и прочая гниль!! Вы его выпотрошили и изменили!
Ник – Мы? Мы ему рога пообломали, мы его вернули самому себе, изгнали из него награбленную суть – Князя. Ах, а я ведь ради Князя с Чернокнижником и спутался… Я ведь их тогда не различал. Ты, впрочем, их вообще никогда не отделял друг от друга.
ИУК – Они и были неразделимы, пока ваша бодрая пятерка Издранных…
Ник кивнул: – да, между ядрами личности ВЦД всегда была связь, они не были изолированы, но связь лживая и односторонняя. А теперь… о, он исцелен! Смертный! Смертный!! Цельный, полный…
ИУК - …чужой.
Ник – Память-то его. Мы ее не тронули, не отняли. В назидание – пускай помается!
Все трое встретились лишь под вечер.
Ник – Душа русского Чернокнижника в теле швейцарского бездельника, ставшего английским булочником? Впечатлен.
234 – Не береди заросшие язвы.
Николае очень похоже изобразил щелкающие клешни рака: – Я слежу твой путь.
234 наигранно сокрушался: – Обучил на свою голову.
Ник – Да, майн либхен, ja. Я отныне твой душеприказчик, провожатый в долгой дороге, на всех вехах судьбы.
234 – Премного благодарен.
Ник – и где же даруемое благо?
234 – ты его уже выпил.
Ник – А, миллиарды лет одиночества?
234 – Ja.
Ник – И почему мне хочется превратить тебя в куриный суп с макаронными изделиями типа «звездочки»?..
234 – Иди в столовку, попроси томатного сока с солью – полегчает. Это в тебе дьяволом зудит и бьется Жажда.
Ник – Совет подаешь? Сам-то, небось, уж и позабыл, как это?.. Я не нуждаюсь в советах, равно как и в томатном соке. Данке. Шууурр! Кинь запаску, а?
285744ИУК прогромыхал тяжеленными ботинками по дощатому полу, в руках – бережно несомый дерматиновый снаружи, бархатистый изнутри ящичек. В ящичке – ампулы миллилитров на сто пятьдесят каждая, не меньше. Две.
285744ИУК, протягивая одну, – хватит меня так звать.
Ник – Но ты же отзываешься? Мне не выговорить твой идентификационный номер, прости. Мне никогда не нравились порядки, утвердившиеся в Моранье. Если Ксандру… или, как его? 440000 легче управлять так вашими послушными стадами… ааакх… хорошая штуковина. Надо будет формулу из вашего мирка свиснуть. Честно, меня ломает. Никак не свыкнусь с собственной вещностью. Быть материальным, оформленным – обуза.
234 – а лицо-то у тебя мое… Пред-предыдущее.
Ник, подскакивая к зеркалу, моментально презрев только что мучившую его вещность: Оуаоу. Видит ГээМ, и не подозревал, что вылепится. Целый кус Вечности тет-а-тет, так уж на большее и фантазии нет – всё одно лицо да одно. Все мысли съел, пожрал, выжег… 301-ый, славный воин, еще года два с половиной назад, предупреждал меня, бездаря: не ты на коне, Ник, а конь на тебе. И ведь прав был.
Никки метнулся обратно, обвился вокруг сумрачного и недвижного 234-ого, томно, одними губами, приник к шее, прорычал, оголяя клыки: – Пррротивник!! А ведь обожаю я тебя, люблю, учитель.
234 – Неужто я завоевал твое расположение, сбил спесь?
Ник – Да, да, потешь гордыню, а то она прозрачная и чахлая, будто чужая, не твоя. Мою глупость раскаленным поленом да по ребрам, да по почкам, да в…, да в…
234 – какая точность в деталях! Ни в чем не соврал, всё помнишь!
Ник – Тело помнит. Не, но истинный твой шедевр – это «прощальный поклон». С грязью смешать пожелал. Удалось. Я решил писать научную статью в «Гиперборейский Вестник» про вочеловечение. Проконсультируешь, герр Шварцер?..
Ник словно задел когтями за незарубцевавшийся шрам. 234-ый стиснул зубы, подернул плечом, выдрался из объятий вампира.
Николае и 285744ИУК с любопытством ожидали скандала. Терпеливо поджидали, как Валька охоча до мышей. Неспешно. Вдумчиво. Смакуя. Как Манфред Шварцер, лондонский пекарь, будет «возбухать». Обойдетесь.
234 – Вы мне тут спектакль самодеятельный навязываете, милые. Напрасно. Я – смертный живой человек. Что было во мне магического, демонического, вражьего – ушло в песок и там завязло. Остался я, я сам, ничего восхитительного и легендарного.
Ник продекламировал напевно, расчесывая волосы прядь за прядью: «ах, оставьте, ах, оставьте эти глупые слова!..»
285744ИУК – Да мне без разницы!! Думаешь, я за тобой ходил по принуждению, по приказу?!
234 – Во имя Джа и великих пресветлых йогуртов! Как можно быть таким неисправимым дураком?! Безуспешно воскрешать Былое… даже не так – вымышленное, облагороженное былое. Вдумайся, напряги свои куриные мозги – я ведь попросту тебя…
Ник, продолжая водить деревянной расческой с надписью «фром Сайбериа виз лав» вниз-вверх (ах, какой заманчивый изгиб кисти, какое крутое, мускулистое плечо, матово отсвечивающее): -…мазохистская твоя сущность… Чернокнижник вывернул тебя наизнанку, как рукавицу!
285744ИУК – Замолчите! – притопнул. – Я не псих, по крайней мере! – огрызнулся на Николае псом дворовой своры.
Ник участливо вздохнул: - Нет-нет, куда уж тебе, дурачок ты деревенский… А вот завтра прибудет 301-ый… на представление! Он-то, наивный, ответственный, примерный, ожидает увидеть тут пару присмиревших и насытившихся друг другом лю…бителей, а нас тут трое!! То-то диву дастся наш почетный докладун!!! Тут к месту будет мой Ход Черными.
234-ый как раз под шумок изучал сквозь ауроразличитель свое отражение в зеркале.
Никки не преминул прокомментировать: - Да твоя это аура, твоя, заклинатель, твоя, чародей. Еще до вашего раздора с Богиней-матерью каинитов ты знал о ней, черной.
234 – после.
Ник – Что?
234 – после раздора.
Ник, не слушая, – …так что – Ход Черными. Мы с тобой, отче, рокировочку провернем – акаянцы от счастья еще убийственнее станут!
234 – Спать пора. Ты?..
Ник – Прогоняешь?.. Я с краешка, я тихо. Мэй ай?
- Я здесь этого не сажал! Что это?! – ИУК беспомощно тыкал пальчиком в пышное растение, раскинувшееся по поляне. Листья крупные, на длинных черешках, прожилки уникальные – ровной сеткой, как в прописях, как по линейке.
- А че ты хочешь? – лениво покосился Шварцер на ИУК, на цветок, помял в ладони листья. – В Гиперборее магический фон ого-го!
- Нет, но что это?! – повторил ИУК, пристально разглядывая дивное растение. – Я… я ведь розы сажал…
- Какой-то из видов рода Просфирник. Продолговатый или гремучий. Хрен поймешь – их можно только по свечению в темноте различить. Надо Гидэ позвать – она бабушка-атас, все реликты ГБ в лицо знает.
- Просфирник поперечнорассеченный, - поставила диагноз Сиделяшвили, сделала «козу» и энергично затрясла гривкой седых волосенок.
Бабулька Гидэ села на помело и, подвисая, унеслась обратно. Неловкое молчание ватой заткнуло уши. С чего-то следовало начать.
285744ИУК - Так тебе 9 июля будет пятьдесят пять?
Шварцер - Формально.
285744ИУК - Так это – юбилей! Надо отметить…
Шварцер - …если не помру...
285744ИУК - …в кругу друзей, ты только не пугайся. Я думаю, многие захотят с тобой увидеться…
Шварцер - …и зубы пересчитать.
285744ИУК - Нет! Я говорю о твоих самых преданных, добрых друзьях!
Шварцер - Таких нет.
285744ИУК - Зря ты… черствого силишься изобразить.
Шварцер – Привычка.
Ник вслушался в мелодию – Армия Любовников? Гм. Хороший выбор. Уж позитивнее Тишайшего Часа, которым ты готов накормить до отвала каждого.
234 – всё одно – ТОСКА.
Ник – Овощной кризис? Я заметил сразу по прибытии.
234 – Да ты всё не о том!
Ник – Да-да, всё не о том, всё не о том. Климакс, батенька, вещь нудная и вязкая. Эту ступень надо преодолеть.
234 сощурил правый глаз, изучая Противника. Нет, утраченные Возможности заглохли, не родившись. Где грань, где истекает николаева наработанная власть-над-миром?
Ник нахмурился, капризно кривя губу: – Мне надоело, как вы меня поедаете вожделеющими взглядами, дырку в нужном месте не то что протрете, а изрядно расширите.
С этими словами очертания Никки размылись, он вытянулся до потолка, вновь начал загустевать черным гуманоидом, взяв ту внешность, к которой уже привыкли все участники Заговора. Тут бы и нанести удар, пока он уязвим, расплескать в капли, в черно-ртутные, нефтяные брызги. Нет. ИУК убрал кулаки в глубокие карманы, во множестве пришитые к рабочему комбинезону. Хороший мальчЕГ.
285744ИУК – Мыслящий и говорящий треугольник? Это и есть ЦНС твоей новой оболочки?
Ник – Я, что, недотёпа – делать себе на животе мишень? Мое эго я надежно запрятал в ином измерении. То, что перед тобой, - обычный передатчик. Гуманоидный, так как он удобен в этом вещном мире. Я ведь хочу еще и манипулировать окружающей его реальностью с безопасного мне расстояния, ja? Пхфхфхфф, ты меня так смешишь, герр Шварцер, ррррр, рррр, угарно.
234 – Ты только прикидываешься психом? Хочу знать наверняка.
Ник – Конечно, отец кровавый, ja! Я – псих, псиииииих ich! Я тебе не угрожаю, нет. Ни на вот столько, - отмерил кусочек черного пальца без фаланг, без суставов. – Я на тебя злиться перестал ровно двое суток после моего Освобождения. Так и ты, прошу, обдумай, остынь. Меня вот, к примеру, более объемные, бытийные вопросы интересуют. Ну, не фундаментальные, вселенские, но и не бытовые. Личностно-определяющие. Я склонен считать… я о тебе, майеста, извини, привык так называть…. Ты такой западный, такой Европой болеющий… Почему? Не патриот, вот та беда, вот то имя. Я тебя отпрепарировать давно желал, сил не было. А теперь… Легко!
Ник насел сверху, прижал к кровати – не сдвинуться, не своротить. 234 не сопротивлялся – бесполезно.
234 – Второе дно открыть намереваешься?
Ник – Да, отче. Там – ключи. Не все отдал, маг.
234 – РазДРАКОНить Чернокнижника? Это подло. Глубоко копаешь, надломишься.
Ник – О, остроумно!
285744ИУК кинулся спасать. Ник даже не обернулся, не шевельнулся – отбросил прочь, сковал невидимой хваткой. Наблюдай – и бойся.
Ник – Ты мне не помеха, Шу-ур. Отойди, пока не зашиб. Отойди, дурак. Хотя… - он говорил 234-ому: - Я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что он знает.
Такая глупость, а звучало мрачно-предрешенно. Ник никуда не торопился. О, у него в венах – вечность. А есть ли вены у громкоговорителя, у рупора? Хм.
Ник – Мы, пятеро смелых, не приняли во внимание твой вес, Шу-ур. Наверстаем? Твою Память надо было расколоть еще до Переворота. Надо было ее осушить, высосать до дна. Он, слабый, открылся тебе. Расскажешь мне – и я пощажу твою любовь, нашего уважаемого и богоподобного создателя.
234 – Ты обещал…
Ник – Я – псих! Я лишь жонглирую временем. Я не ем чернокнижников. Дался он мне. Его мне Ксандр подарил, не смог никак употребить. Я только хочу узнать, почему нерусские, невосточные… Не надо отсылать к Госпоже Проклятых, к Матери Мрака! Что вы поделили мир напополам, не по жребию, нет, я знаю! Она уступила из жалости! Ты умолял! Так почему?
234 нарочно ослабшим голосом прошептал: - …эреб, страна заката… Закката… К’нен, Копх.
Ник – Не обманывай, смертный. Я тебя постиг, не увиливай. Черное искусство пришло затем, оно значительно моложе твоего западничества. Я требую предъявить второе дно!
234 – Фрейд тебе предъявит. Он понял.
Ник – Нет. Он лишь расследовал твою двойную природу, вытащил на поверхность эго мертвого Князя. Это еще более свежее приобретение, чем даже черное искусство, это его пик. Ааааа, шторками сознание занавесили, шутите? Не спасет!
301 вернулся. И секунды ему не понадобилось разобраться в увиденном. Комната была его, он был этой комнатой.
Губы Шварцера дернулись в ухмылке: - Ну, Ник, объявляй, пора.
Ник: – Итак, решение! Знаменитый Ход Черными! Рокируюсь! Я буду носить номер 234 и служить в подразделении АК! Я буду отличником службы, обещаю! Я, я – бессмертный, несравненный, обворожительный, Идеальный Убийца!
Шварцер невозмутимо достал из тумбочки трубку, неспешно набил табаком, раскурил. Не старый калюмет, украшенный побрякивающими ракушками и бисеринами, а обыкновенную трубку, привезенную аж из Ричмонда. Всё с нуля, вы не забыли, эй? Всё. И право, что волноваться? Умереть – да ГээМ ради! Вот если они соберутся его Обратить… но ведь он всё едино бессилен. Так уж лучше напоследок курнуть хорошенько, для души, как Тарас Бульба, кажется, такой героический перс у Гоголя, если мы ничего не путаем.
301 – Я твой командир, изволь следовать приказам! Слезь – это невежливо.
И ведь Никки-234-ый послушался!
301 рявкнул: – Марш в лагерь!
И Ник-234 исчез.
285744ИУК – Я ухожу. Мое время закончилось.
Шварцер перехватил его, задержал: - Нет, нет, постой, не уходи. Как думаешь, – обратился к 301-ому, замершему на значительном расстоянии от них с каким-то свертком под чекистской кожанкой, - как думаешь, Ксандр даст добро на синий пропуск?
301 – на синий? Должен. Формально – нет препятствий.
Шварцер, не отходя от ИУК, не отпуская его, уже наполовину перешедшего в мир иного измерения, в реальность Моранья-Мораны: - Возвращайся, слышишь? Попроси обязательно синий пропуск! Приходи, когда сможешь. Пожалуйста, приходи.
И этот сгинул.
301 поставил на стол золотой тяжелый выпуклый… что? Манфред глазам не верил. Это же безумно дорогая штука, редкая. Делается на заказ, очень тонко устроенная магически-техническая вещица. Удвоенный звук – так приблизительно переводилось название этого аппарата. Диплосоня или дуплосани – на студенческом сленге. Предмет одновременно был похож на шкатулку, вазу и ручную меленку – и не похож. К нему прилагался в комплекте наушник-клипса, крепящийся на мочке уха. Звук передается на каких-то неведомых, очень энергоемких и прицельно-дальних волнах. Ух. Тысячи вопросов – ненужных. Смолчал.
301 на все незаданные ответил односложно, пододвинув диплосоню к Манфреду: – По знакомству.
Шварцер только рассматривал и изучал коробочку кончиками пальцев. А по стенам, по потолку проносились мимо дикие образы. Мужчина верхом на безглазом вороне. Крылатый котенок с флагом. «Будет людям счастье, счастье на века…» - пропелась нехитрая мелодия в голове. Диплосоня отозвалась: «…у советской власти сила велика». И замерла, ожидая приказа.
301 – Один щелчок – играть или пауза. Два – повтор. Три – стоп.
«…мы везде, где трудно, дорог каждый час, трудовые будни – праздники для нас…» - звонким девичьим голосом пела диплосоня.
Манфред обождал, выговорил медленно, ловя взгляд 301-ого: - Чем же я тебя за всё…
301 – Не нужно.
Присел за стол, улыбнулся хитро, покачал головою – не одобрял: - Ну ты и дурака свалял, майн херц. Вернуть Никки – это фарс вселенского масштаба. Импульсивно как-то, нерасчетливо. Лучше бы он оставался… иммобилизован.
- Гм. Мобильный вампир?.. а, помнишь старую шутку. Ну, уж так… вылилось. Назад хода нет.
301 согласно кивнул: - Назад Черные не ходят.
Валька жалобно мяукнула, вылезла откуда-то. Шерсть дыбом.
- Май мэдсин! – Манффи тут же сграбастал ее в объятья, принялся гладить и уговаривать, называя еще мириадами имен – «доченька», «куколка», «принцесса».
6 – спортивный интерес
Вася Золотко и впрямь был необычайно талантливый мальчик. Вот уже почти год он прилежно занимался странными языками и достиг невероятных успехов. Он так опередил своих однокурсников, что вышел за рамки. За рамки курса. За рамки программы. И почти преодолел рамки приличий.
Шварцер не в шутку взволновался. Одинокими ночами в комнатке 301-ого грезил, волосы на голове к утру слипались от пота. Ребятенок – ходячий соблазн. Не о том он грезил, о чем вы тут все дружно подумали. Оставьте такие мысли для комнатки уединения, которую Майор одно время обклеил плакатами с Димой Биланом.
Вот это – да, это рукоблудие. А тут…
Этот полууйгурский мальчик с умными карими глазками – бдыщь – нефтяными озерами преисподней – он нарочно старался попасть в поле зрения Манфреда Шварцера. Их пути пересекались слишком часто для случайных совпадений. Невозможно было сходить в столовую. Нельзя было пять минут передохнуть на лавочке, слушая шум ветра, глядя в облачное небо. Страшно в общественный туалет завернуть, стыдно сказать… А когда маэстро Шварцер отозвал в сторонку детинку после лекции, чтобы объявить о его, Золотка, успехах и предложить индивидуальные занятия, вы бы видели – глаза Васи сияли звездами первой величины!
«Наверно, я что-то не так делаю» - пришел к стандартному выводу практикующего волшебника Манффи, ворочаясь с боку на бок очередной бессонной ночью. Утром поймал в коридоре лаборантку Соню, с которой у него давно устоялись своеобразные, но дружеские связи и попросил, как на духу, высказать все, что та слышала от однокурсниц Васи о Васе. Ну, и, если можно, то и о нем самом, о Шварцере, зав.отделением странных языков кафедры развития отношений между мирами.
Соня долго отнекивалась, скашивала глаза, строила рожи, потом вздохнула, потом – хихикнула в кулачок, потом – посмотрела прямо и грустно в лицо преподавателю. И изрекла:
- Голубой он, ваш Вася. Об этом не только весь курс, весь Вуз знает. А что до вас… ну… не мне судить… поговаривают, у вас с Васей, того, роман. Хотя, по-моему, это всё трёп и фигня. Даже смешно. Бугага. Ну, мне некогда, - Соня схватила какой-то эмалированный поддон и унеслась. Только драная черная шелковая мантия вилась змеей следом.
Манфред уже перестал удивляться странностям живого человеческого тела, но у него ни с того, ни с сего вступило в поясницу. Хотя, по логике, должен был заболеть лоб. Опасаясь развития сплетен, он твердо решил пресечь все эти кривотолки и поплелся в коморку 301-ого – писать заявление. В двух экземплярах – в ректорат и лично Парташовой, куратору Васиного курса. Нет, не прошение об увольнении. Обрисовал тонкую душевную организацию Васи Золотко, целый психологический портрет на два листа накатал. Доходчиво изложил его «талант, требующий огранки» (руководство любит, когда его, руководства, слова цитируют). И – в четырех пунктах – свои клятвенные обещания. Чудовищно. После того, как руководство узрело сей шаг доброй воли, сделало ручкой – гут – и положило заявление в стол, у Манффи отлегло на сердце. Плевать он хотел на дурацкие разговоры. Нет, на отношение к нему лично мальчика-полууйгура, конечно, нет, не плевать, но… как бы так помягче?.. где бы поучиться так славно слагать речи, как на электрощитах: «прогресс сделал розетки недоступными для большинства детей…» Вот-вот: «…гибнут самые талантливые». А этого – гранить и гранить…
Повсюду расклеены плакаты – «В ГБ состоится футбольный матч – за кубок университета». Так и назвали кратко: КГБ – Кубок ГиперБореи. Васильев бастует, устроил пикет.
- Тягаться с вами?! Не приведи ГээМ!!
Комментатором выбрали Шварцера. Он отнекивался, но только ради приличия, по старинке, по обычаю. Забористо и с добрым юмором, переживая за сборную ГБ, но без слышимого пристрастия, оглашал все перипетии соревнования Манффи:
«Опасный момент! Нет, вы только посмотрите, что за столпотворение! Джелганов, пас на Марата, отбил! У гостей первоклассный голкипер, животом лег, а мяч не пропустил! Мяч, правда, неудачный, мимо ворот, но зато какая реакция, какая львиная хватка! Смирдин – Любашев – айяйяй, мяч у форварда Няйнёме, передал Бандиту Рютке… Молодец! Марат обходит соперников, ведет… куда ж ты бьешь?! Ну кто так бьет?? Но… смотрите, вратарь вышел из ворот, что это?! Он потерял интерес к игре? И мяч спокойно закатывается в пустые ворота! 1-0, наши ведут! Скандинавы напряглись, тренер просит тайм-аут.
2-0! Что за игра! Победа за хозяевами поля!»
301-ый потрепал его по плечу: - Тебе еще три игры вести.
Мальчики болели – три кресла поломали. (Лёфа и Блэки, естественно).
После полуфинала Проклятьем Заклейменные так хорошо отметили, что продули в финале. Точнее, в первом тайме. Во втором они героически дыхнули на противников, и счет стал один-один. Товарищеская ничья. Кубок распилили пополам.
Наблюдая из-под руки мучения Манфреда, ИУК игрался с зажигалкой.
- Тебе помочь?
Согретый в ладонях тюбик. Великое средство. Нет полноты, всеохватной силищи желания. Так, серая тень. Но изобразить, сымитировать. Ну же! Ну? «Как по маслу» - изъеденное выражение. Скользкий живот – измазан, полоска волос кучеряво-озорна. Сумел-таки. Киношные «невеселая песня моя» и «нам с тобой» крутились на диплосоне. Спасибо 301-ому, исполать, командиру армии лет. Знал бы, что сейчас… а ведь, пожалуй, что… слеп на один лишь глаз, мыслит трезво… знает. Удалось. И стало лениво и безразлично.
Конечно, всё по кругу, по накатанной схеме. Теперь уж вы, Манфред, извольте… Только вот… В носу защипало, зажгло – утерся ладонью, пригляделся в сумраке – кровь. Улыбнулся себе, высказался, сжимаясь, подмятый, с длинными паузами на вдохе: - Сосуды… у меня… стали… тонкими… ломкими… так и до…
Не договорил. Дрогнул еще раз, цитадель снов царства ужаса. Открытый рот, съежившийся ряд мышц над брюшиной, диафрагма в ликовании – сейчас, сейчас… сейчас, сейчас… я вам устрою… Как-то чересчур больно. Нехорошо как-то. Провел другой, пока еще чистой ладонью. Аааф, расцепились. Горячо и терпко, не выпрямиться. Упал набок, подтянув колени к подбородку, заскулил, затыкая крик-плач мокрым кулаком. ИУК растерянно озирал причиненный ущерб.
Шварцер - Порвал, ав, ай. Очень кстати. Напомнил, как непозволительно, дешево и опасно мне теперь потакать своим мечтам.
285744ИУК - Что же делать-то, а?!
Шварцер - Не пси-хуй, мммедик, тоже мне, вампир, боящийся вида крови… ооооох.
На белье уже набежало здоровенное клюквенное пятно. Пронзительно.
- Иди за аптечкой. Марля или бинт, йод, мазь какую-нибудь с новокаином и антисептик. И палочку, лучше стальную ложечку… оооаау… Короче, тащи всю аптечку!
- Да где ж… в это время…
- Побыстрее, юноша. Или это будет весьма поучительная, но нелепейшая Шмерть… Только наших не зови, ГээМ молю!! В подвале под оранжереей… или в Шкафу… нет, в Шкаф не ходи – один хрен, не вернешься-ааааар.
Закусил наволочкой. «…черная ночь да в реке вода – нам с тобой. И беда станет не беда, уезжай. Эх, была не была, прости и прощай. План такой. Нам с тобой…» - пел Витя Цой, тоску нагнетал. Ах, как нельзя вовремя! Непристойно и целебно. Манфред лежал, и в голове мешались, толклись разные думы, время каплями, ощутимо, изливалось. Нет, чтоб раньше, в самом начале, тысячи и биллионы лет назад, когда мог лишь сметь, но не мочь… О, это бы его приостановило?.. это изменило бы его путь?.. наивные предположения… Никки узнает – уже вижу заголовки «Вестника Гипербореи», о, вижу – «ЧЁРНАЯ неблагодарность! Препод вставил садовнику, а садовник…» Оооооу.
ИУК вернулся, глаза шальные, белее мела кожа приобрела сизый оттенок.
- Что делать?..
Обстоятельно разъяснил. ИУК (мля, хуже студента на экзамене) кое-как исполнил. Перебинтованный, рискнул лечь на спину, протянуть сведенные ноги. «В наши окна не видно дня. Наше утро похоже на ночь, ну, а ночь – для меня. Глядя в жидкое зеркало луж, на часы, что полвека стоят, на до дыр зацелованный флаг… я полцарства отдам за коня… играй, невеселая песня моя… мы сидим у разбитых корыт, мы гадаем на розе ветров. А когда приходит время вставать – мы сидим, мы ждем…»
- Таааак. Уже лучше. А теперь… врежь мне по морде.
- Что?!
- Давай-давай… слушайся и повинуйся, что ли… Бей. Со всей силы. И за волосы оттаскай.
- Вла… Манфред, тело-то не казенное, зачем?!
- Мозги вправить, зачем-зачем…
- Неэээт, не стану я!..
Уговорил. Получил по скуле, и по челюсти, и в бровь. Нос всё еще кровавился. Да. Да! Этакое просветление в голове! Отсроченное действие самогона советов? Хм.
- Нам, наверное, надо пока поостеречься, воздержаться… - пробасил ИУК, нескладный такой громила, щас разрыдается, ей-ей. Шварцер уже вытер лицо влажными дынными салфетками, щека припухла. Прытко перевалился с кровати, встал, ругаясь, собрал в пучок простыню, поскреб матрас ногтем, замахнулся и отходил по спине виновника. Сильно, всю душу вложил, ja.
- Будешь нежнее, майн херц, не в … - отшвырнул простынь, не закончил фразу. - Спасибо за урок. - Надолго ли хватит решимости? - По почкам бы еще вдарил, чтоб неделю кровью ссать…
- Довольно!! – взмолился ИУК, заламывая руки и корча трагическую рожу.
- А я что? Я – ничего.
Вслушался в себя – и впрямь ничего. Саднит чуть-чуть, тянет, но терпимо.
- …ты оставайся, голову свою просторную очисти от вредных мыслей, самоанализ, самобичевание – прибереги для других. Я прогуляюсь по ночному лесу. Не вернусь завтра – вызывай спасателей.
Оделся теплее. Поцеловал в высокий лоб, вышел за дверь. Куда идти, ГээМ побери?.. туман, ни зги не видать. Эта тропа, кажется, ведет к домику лесничего? Или вооон эта? Поежился, спрятал ладони подмышки. Свернул влево. Ледяной воздух вмиг вылизал все мысли, выморозил до спинного мозга рассудок. Не туман даже, а мельчайший дождь, зависший над землей. Водяная пыль падала не строго сверху вниз, а норовила поплясать, покружиться, показать разные узоры и зигзаги. Надо, надо было тут и притормозить, повернуть назад… так нет же!
Ориентировался больше по запахам. Грибы и хвоя – ароматы леса. Пока что… мм… помойка, не иначе – едкий запах соли, мышиных трупиков, очисток. Так и есть – из тумана показался красный мусорный бак. Из бачка вылезла бабенка в розовой куртке, нагло, всеведуще ухмыльнулась, поманила пальчиком:
- Что, надорвался под грузом забот?.. А ты маморотник толченый замочи, отожми и прикладывай, делай компресс, в мешочке – всё пройдет. А перорально – капельки, экстракт золотого корня, вторую молодость обретешь, танцевал ты весь мир!!
- Пшла прочь, ведьма!
Ведьма в розовом скрылась в бачке. Прошел мимо, заглянул – нет никого, гора использованных женских гигиенических прокладок, ломаная мебель, упаковки фруктовых соков и рыбьи кости. Колдовство.
Дальше – лужайка. Пахло божьими коровками, той оранжевой жидкостью, которой они отпугивают глупых охотников. Удивительно тихо шел он, Манфред Шварцер, один, по ночной тайге. Взглянул на ноги – так и есть, в тапках ушел! Уу, достойно сожаленья сей правды мрачное лицо? Тьфу, пакость, Лорд Б.поэтикой запарил, осела пудрой в подкорке и того и гляди – вырывается. Шорох. Фррр – над головой. От неожиданности присел, ох, до чего ж обидная боль… Ворон?! Черный ворон неспешно пролетел низко, рукой достанешь. Ворон, почти что в тундре, за полярным кругом?! Убицца веником. Нехорошо это, ой, нехорошо. Кто-то шалит с Орфисом, границей миров. Нет, ну, может, чей-то ручной ворон, для понта приобретенный, говорящий, а?
Отымел его любимый, что уж тут скажешь? Изнасилованный на старости лет, хорош, ja. Не обмочиться бы от смеха, конфуз. А по пятам, в воде, семенит Прошлое, такое гордое, упрямое и злое. Не отстает, в хвосте плетется. Не примирить себя с собой, хоть убейся. Остолбенел, взъерошил сырые волосы. Самоубийство. Ну, теперь-то пора? Ведь самое то, ну же, пришел тот час, смертный. От гула колоколов в ушах глухота пробкой. Ни веревки. Ни ножа. Фу-ты, бред. Нет, нет.
Снова зашагал в темноте, отгибая ветки кустов, запинаясь за дернину. Дрожь усиливалась, с трудом сдерживался, еще интенсивнее – и эпилептический припадок будет. Диплосоня, под настроение, завела «Мельница мелет» Тишайшего Часа. Прислонился к стволу дерева, крона в темноте, в дожде – не видно. Лишайники. Растрескавшаяся кора. Угм, да: «Маугли, ударься башкой об камни, раскрои себе череп – может быть, тогда, через трещинку в голове, в тебя попадет хоть немножечко разума?» Камни. Валуны эпохи таяния ледников. Среди лопухов. Темнота. Лечь и уже не проснуться? Нет, нет.
Впереди показался костер. Манфред притаился за молоденькой сосной. А там… у костра сидели два самых обычных эльфа, уши острые, на каждом пальце – по кольцу, волосы белые в косички забраны. Опа, Врата, видать, открылись. Теперь только выяснить – он ли, Шварцер, в другой мир шагнул, эльфы ли в наш проникли. Откашлялся, привлек к себе внимание. Эльфы вскочили, лучки свои похватали, щурят глазенки, от дыма – слезы.
- Стой, неведомый странник! – на сносном среднесмрадодорском обратился к Манфреду один из эльфов.
Не зря же Манффи Шварцер преподавал странные языки. Он поклонился (кольнуло хуже, чем клизма с твердым наконечником), вежливо ответил:
- Я шел по лесу без определенной цели, увидел свет вашего дружественного огня и решил поприветствовать дивный народ. Мое имя Черный Зверь.
- Удачное имя, маленький человек. Меня зовут Налеймнеэль, а это моя невеста – Другаяель. Мы не хотели привлекать внимания к нашим особам, мы проникли в ваш варварский мир без военной цели. Ты помоги нам в наших поисках.
Налеймнеэль, видимо, высказал всё, что намеревался. Хорошо хоть, мир оказался все тем же, Гипербореей.
- Кхм. Поисках чего?
- Мы припрятали пару эльфийских клинков в этих дебрях.
И опять Налеймнеэль приумолк. Манффи это стόило нелегких минут раздумья. Семантика эльфийского языка в переложении на среднесмрадодорский сильно усложнялась. Так, слово «клинки» имело, как минимум, пятнадцать очень распространенных значений и около восьмидесяти локальных и ситуативных вариантов.
- Эммм… вы говорите о двухлезвийных обоюдоострых митриловых колюще-режущих орудиях с ручкой, разновидности холодного оружия ближнего боя, я не ошибаюсь?
Эльфы переглянулись. Наверное, изумились догадливости человека. Вообще, эльфы, в силу живучести и долголетия, очень медлительные существа.
- Именно, - подтвердила Другаяель. Присмотревшись, Манффи начал их понемногу различать. У девушки лук был голубенький, а у юноши-эльфа – розовенький. «Как ленточки в роддоме» - подумалось Шварцеру. – «А, может, у них в Этвасде так принято – в дар младенцам приносить нужные по жизни предметы? Орчатам – крашварроки. Эльфятам – луки…» Додумать не дали. Прицелились и повторили: «Ты помоги нам в наших поисках».
Не в ходу у эльфов наземный труд. Они все больше по деревьям мастаки лазить. Лежа в засаде, эльф всегда подстелет себе ненамокаемый плащ. А рыть окопы… Оставьте это занятие гномам. И получалось, что эльфы дали право выбора представителю младшей расы: ползать на животе под корягами и шарить в муравейниках или умереть тут же. Эльфам-то чтό – они могут снова спокойно сесть у костерка и ждать следующего путника…
Не упуская возможности попрактиковаться в среднесмрадодорском наречии, Манфред, со стонами, дивно сквернословя, продираясь сквозь можжевельник и репей, разузнавал этвасдинские новости. На всякий случай поинтересовался, а не зарыта ли где-нибудь мифрильская кольчужка? А то, может, сразу, не отправлять дело в долгий ящик… Сообщение о кольчужке эльфов заинтересовало. Они подробно расспросили про кофточку-талисман мадам Вилькиной, но по ряду признаков определили ее древность и назвали клеймо мастера другого клана. Наконец, клинки нашлись. Эльфы на них практически сидели. Манфред очень вежливо предположил, что, может, дивные народы так шутят? И получил утвердительный ответ: «Нам забавно видеть, как ты роешь землю как червяк Блуждало». Но убить-то они могли всерьез.
И все же в ГБ кое-что пропало. Эльфы ведь не могут ничего не потырить, уж так они устроены, природа у них такая. Долго методисты гадали, кому могли понадобиться лупы? Целая коробка луп. Коробка из-под цветных мелков с таинственной надписью СИСИСИПИ и нарисованной елочкой.
Грязный, мокрый, во мхах и иголках, дрожащий, с желто-черными кругами под глазами, Манфред вернулся-таки под утро в коморку 301-ого. 301-ый его уже поджидал в компании мрачного, испуганного 285744ИУК.
- А, растрезвонил… - опухшие разбитые губы служили с нажимом, нехотя. –Проспаться – больше ничего не нужно. В голове всё ясно, всё подметено и прибрано. Не дождетесь, понятно?
Упал на кровать и заснул. Через секунду пробудился:
- У меня сегодня пары есть?
301 – Три пары.
- Во сколько?
- С полвторого до пяти.
- А сейчас?
- Полдесятого.
- Хорошо. Разбудите полпервого, помыться, починить лицо и... подлечиться… и на работу.
- Может, возьмешь отгул, а? – участливо спросил 301-ый.
- Нет.
Днем Шварцер повстречался в столовой с Индыгерой. Она владела настолько черной магией, что Шварцер ее предупредил:
- Вы будьте осторожны. Она настолько черная, что в любой момент может распасться на спектр.
Индыгера как-то внимательно вгляделась в Манфреда и задумчиво произнесла:
- А ко мне сегодня в три часа ночи кто-то стучался.
- И… что вы сделали? – чувствуя, как багровеют лоб и щеки, сухо и отчужденно пробурчал Манффи.
- Я не открыла, - пылко воскликнула Индыгера, распахивая черные глазищи в обрамлении черных ресничищ.
- Хэй, Ник! Здорόво! Я уж забеспокоился… как служба?
234ый выпрямился во весь свой недюжинный рост, заулыбался. По приказу начальника 234ый отрастил какую-никакую, а всё же человеческую голову. Он был черен и кутался в дырявый тканый деревенский половик.
- Я был загонщиком, но быстро заслужил уважение товарищей, и теперь я – первый ловчий.
- Гм. Ты… в «Гиперборейский Вестник» пишешь статьи?
- А шо? – у человеческой и очень мертвой головы Николае в сухих и мутных глазах были желтые белки. Повальная странность подразделения АК как нельзя подходила Идеальному Убийце. Резиновые жгуты рук и ног непрестанно двигались, будто Ник готовился вот-вот стартовать в гонке с препятствиями. Острым носом водил из стороны в сторону, вынюхивая чьи-то следы.
- Да не нашел я там одну интересующую меня заметку. Как я надорвался в задней части.
- Ты еще с передней надорвись, как спелый банан. Тогда и напишу.
- Б- анан? Мля.
- Майн либхен, то, что я видел, не обязательно подвергнется огласке. Мне доставило удовольствие произошедшее. Этого довольно. Смотреть, как ты мучаешься и позоришься, портить тебе отношения с преподавателями и студентами такой безделицей, фи, не моего уровня проделка. Я получил сполна. Ты, надеюсь, тоже?
- О…
- Вот и славненько!!!
- Любвеобильная тварь.
- Создатель.
- Пиявка. На-х-леб-Ник.
- Неа. Ты был Принц Пиявок. Я – твой выкормыш, самый способный ученик. Нг. Мир? Нет причин соперничать?
- Нет. Есть время красный шиповник давить каблуками, камни лизать и целоваться с фонарными столбами.
- Ба! Й-рон!! А ведь ему никтошеньки не поведал…
- Только посмей!..
- А я очень смелый, майн либхен, очень смелый я…
- Слушай, Вла… Манффи, может, нам с тобой так поступить: неделю я у тебя в ГБ гощу, неделю – ты у меня в Моранье живешь, а?
- Ну, сейчас, понятно – каникулы. А когда начнется учебный год?
- Попроси построить расписание, чтобы у тебя все занятия по верхней или по нижней неделе были. Это удобно; и нам, и тебе. Я так думаю, - на всякий случай добавил быстро Шур.
- А Ксандр позволит такому безобразию твориться? Чтоб я туда-сюда через пространство-время шатался?
- Да, что он, изверг какой?
«Какой» - подумалось Шварцеру, припомнились события Заговора.
- Нет-нет, я уговорю.
«Вообще-то я красивый, просто сегодня болею» - вслух подумал Блэки.
- А ты куда это руки в естество опустил?!
Бертолетова Соль
Вольга Олеговна
Медлительная моль
Пижамама и океанама.
- Оболтус! Оболтус!! – Лиля семимильными шагами гналась за Блэки по коридорам. – Методичку на кафедру верни!!!
Методичка «Рекомендации по содержанию упырей на пришкольном участке». И еще более интригующая – «Рекомендации по составлению антропологической коллекции».
- Что вы здесь делаете?
- Гуляем. Гулей выгуливаем. Выгуливаем гулей.
Бес Понятия и Бес Последствия. И еще – Бес Проблем. Эта троица паразитировала в Гиперборее уже почтенный срок. Стόило помянуть хоть одного – незамедлительно являлись из ближайших ворот все трое. Самым страшным был Бес Понятия. Ибо он был самый методичный демон: понятие – это основополагающий термин Методики. К ним потом просочились Бес Базара - в кепке-«аэродром», кожаной куртке и с арбузом и Бес Совестный – по уверению многих старожилов ГБ, самый нудный и никчемный бес.
Новая кафедра в Гиперборее – НИФИГА: независимого изучения физически иррациональной гравитационной активности. И, собственно, ее предмет – ФИГНЯ: философия изучения гравитационно необъяснимых явлений.
- Что ты делаешь? – поинтересовался Шварцер, столкнувшись с готенком Соней в деканате.
- Расписание переписываю, - пропищала крошка-гот. – Обязанность лаборантов – переписывать расписание для преподов…
Шварцер сильно удивился – никогда об этом не догадывался. Соня перепугалась, что заложила всех кафедральных, теперь злоупотребит лектор полученной информацией, будут теперь и ему расписание переписывать, оповещать об изменениях в сетке занятий. Но ничего – Шварцер только по голове погладил, провел легонько по черным волосам и удалился. Ему мешали разные двоякие мысли, зудели целой пасекой, мешали сосредоточиться. Думаешь – вот, ухватил одну, нет – улетела. Краем уха услышал диалог мадам Вилькиной с будущей дипломанткой:
- …как бы я не хотела, чтоб они просрали мою докторскую… знаю я этот бюрократический говнизм…
- У вас очень образный и яркий язык, мадам.
- Это потому, что я в детстве любила читать.
- Классику?
- Нет, современных авторов.
Проходя мимо разрушенной оранжереи, Шварцер приостановился: он явственно различил восклицание «йайн!» Ох, как зябко стало, пробрало до костей. Да, да! В руинах пели «нлаа, нлаа, зайнт, зайнт»! ГээМ побери этих молокососов, что они себе позволяют на территории Гипербореи?! Ворваться сейчас в их круг – погибель. «Рйелх цха анаммм» - неслось из глубин оранжереи. Уммм! «Азатот йог сотот!!» Ведь разбудят, хулиганы, как пить дать, разбудят!!
Для того, чтобы говорить с Древними, колдун должен спрятать свою душу в раковину Р’Ланг, иначе он подвергает себя чрезмерной опасности. Ни о какой раковине, конечно, не могло быть и речи. Откуда? Ладно, для экстренного случая сгодиться и пивная кружка. Коллеги опасались, что именно так и возникла редкая форма редкого мага – Шпирт, Жидкий Маг, но Маннффи только отмахивался.
«Ой, то ни вечер, то ни ве-эчер!!! Мне малым-мало спалоооось! Мне малым-малоооо…» - дружно, складно выводил хор гиперборейцев. «Утюги» бряцали на подручных инструментах – кастрюлях, терках, пилах.
Долго не могли убаюкать Ктулху. Вырубил его упавший с небес якутский эпос Олонхо, подарочное издание с картинками. Шмякнулось так смачно на склизкий лоб, увязло в осьминожьей голове. Угодило прямо в темечко, ударило по макушке.
Жук за левым поворотом.
- Я выяснил, почему у нас в ГБ во втором сезоне такой расцвет любви, чувственности, всяких там – Историй, Отношений… Кто-то кокнул банку феромонов. Вылил в Вечную Лужу.
- Правда?! – 301-ый разинул рот и округлил единственный глаз. Промахнулся мимо Валькиной спины – погладил собственное костлявое колено.
- Да. Я дозиметром проверил. Так и есть.
- И… что? Что-то будем делать? Устранять, убирать?..
- Но ведь в этом нет зла? По-моему, это даже… красочно, радостно.
- Я с тобой согласен.
Манфред один день гулял в Питере. Удачный, погожий день. Канал Грибоедова посетил, естественно, близ бывшего логова ВЦД. Солнечно и тихо. Шум автомобилей с Невского сюда не долетал. Только музыка: три мужика играли на аккордеонах и трубе фуги Баха; один, не с ними, что-то испанское на гитаре. Сонная тетка торговала семицветными вязаными шапочками. Пустые, нагретые скамьи кафешек. Манфред шел и нес четыре гвоздики. Торжественно и сладко. Куда, зачем? неважно. Остановиться и смотреть на воду. Сразу за Казанским, там есть спуск. До вечера, до заката, сидеть на гранитных ступенях и блаженствовать. Воробьи и вороны с любопытством следили за ним, самым беспечным прохожим. Щипачи тоже старались его попасти. Ох уж эти фокусники… припугнуть, что ли? Не поймут, понятия не те, лимита бесштанная…
Купил мороженое. Усмехнулся – ассоциативное мышление у вас, батенька, с креном в половую сферу. Зигмунд Фрёйд – замечательный психологист, но тогда почему после встреч с ним совсем не хочется сосисок в тесте?.. Стоял на мостике, под двойными золотыми секирами, ел подтаявший пломбир, лизал фольгу. Вертолеты, свадьбы, воздушные шары, утки – всё мимо. Облака, синь неба, кирпичные стены, плющ, туристические автобусы – всё мимо.
Дошел пешком до дома Блока, оставил цветы у мемориальной доски. Нет, не читал книг. Любил людей, живых и теплых. Некуда было девать цветы. Действовал по велению души. Купил и выпил кефира. Лепота! Захотелось свежего. Сменить имидж? Заглянул в салон тату, проколол уши. Сережки в виде византийских крестиков. Ему с радостью предложили сделать еще что-нибудь. Подумал: нет, новое тело, мало ношенное, немного жаль разрисовывать. Ну, хоть кусочек? Сел листать журналы. Пентакль, дракона и пару букв? Хех. Знаю я, знаю – стόит дать слабинку, как тут же эшелонами грузи желания, ja. Всегда так и во всем. Посмеялись с кольщиком, байки потравили.
- Староват я уже такими безумствами заниматься.
- Ну, всякое бывает. На спор делают, на годовщину, после размолвки или на памятную дату.
- Не мой случай, нет, честно.
- Ну, вот вы же решились серьги такие симпотные вдеть? Может. крест выбить вот здесь, маленький, в единой стилистике, а?
- Нет-нет! Хотя… - сделал набросок, зачеркнул – Нет, не буду. В другой раз.
Завернул в парикмахерскую. Из зеркала глянул постаревший, с сединой, несносный, помятый типчик. Что можно сделать на таких коротких волосах? О, да… Еще короче! У висков побрили, покрасили пару прядей синим, сзади – оставили недлинный, сантиметров семь хвост, а спереди и по центру – локонами завили, уложили налево, косой пробор, как шрам. Попросить на юбилей подарить плойку? Бред фром Шварцер… ррр…
Вышел посвежевший и подобревший. В наушнике – Раммштайн. Дуэт Тиля Линдемана с какой-то женщиной. Штирб нихт фюр мир. Мечты, которые не существуют. Удивился и не удивился: в киоске сотовой связи, за стеклом, знакомый такой лик… Суровин открыл магазин по продаже б/у мобильников. Сюрпрыыыз! Манфред исподтишка наблюдал за ним, нет, не обознался. Былое…
Эх, гулять – так гулять! Купил кельтские клетчатые красные брюки с блестящими металлическими пряжками на поясе, две пары кроссовок (бегать, спортом заниматься), лакированные подкованные лиловые (!) казаки, черный шарф с кистями-бахромой, серую толстовку с капюшоном и надписью (спереди – «Все люди как люди» и сзади – «Один я как… кто?») и буденовку. Покупки он оплатил картой Манфреда Шварцера, все равно срок действия истекает. Созвонился с нынешними владельцами пекарни в Ричмонде.
- Наш препод Шварцер такой бодрый и модный приехал, на пользу ему питерский воздух.
- Я и с собой прихватил, в рюкзаке. И немного плеска волн, музыки и солнечных зайчиков. В большой трехлитровой банке, - указал на стол.
- Как же вы все это дотащили в ГБ?
- Кхм… друг помог.
7 – ад юбилеум эт сетера
Манффи вытер подошвы о коврик, снял мягкие коричневые ботинки, неловко постоял, держа обувь на весу, двумя пальчиками, поставил в угол. Тапки красные из полиэтиленового мешка вынул, надел. Глянул в зеркало, тонкой стальной расческой подправил шевелюру. Синяя краска была нарочно нестойкой, уже сошла. Вид по степени опрятности и светскости на достойном среднем уровне.
При галстуке (да-да, серый с черными миниатюрными ромбиками) и в костюме (да, именно, в темно-темно зеленом). Брр! Приторно-медовым ароматом обрызган, клевер и липовый цвет, апельсины и лаванда. Не чрезмерно, бонтон: чтобы уловить при очень близком разговоре, а не так, чтобы затопить всё помещение парфюмом.
Боялся Маргошки, опасался губительной порывистости бывшей супруги. Напрасно. Нисколько не изменившаяся наружно, чаровница, красавица, Белоснежка-вамп. Черное с узорами серебра и зелени шелковое платье выше колен, белая кожа, красные губы. Дай-то ГээМ, чтобы Нафик не догадался, что это не стиль такой, это суть такая…
Гриц был, Молохов, Ксандр Первый. Все такие строгие, официальные, при параде. А глаза… глаза блестят, лукаво и тепло. Ценят? Помнят? Неужто – любят? Мрак!
- Сюрпризов не люблю. Так что, пока не уселись за праздничный стол, сразу, подарки и скелеты из Шкафа.
- Да нет никого больше, нет, расслабься. Дети позже подойдут – Марьяша с Аттилой и Раду с Мэй.
- Твои названные брат с сестрой, - пояснил Нафанаилу Шварцер. - А где Василь?
- Эээ… он сильно занят.
- А что Бэла?
- Нет, не будет. Какой смысл? Ты отпустил Князя, так что потерял девяносто процентов фанов.
- Слава ГээМ!
- …Миша, Вика, Лёша, Инна и еще-сам-знаешь-какой-Лёша – передают приветы, здоровья, счастья и всего такого, - тараторила Марго. – Никки в игноре, не его это праздник. Так что – почти по-семейному, в маленькой, дружной компании… - переглянулась с Шуром. – Мы не болтливы. Поэтому ты не увидишь здесь твоих… англоязычных… знакомых. Даже дядя Джо Деланд не знает, уж на что распрекрасный… знакомый.
Помолчала, комкая в пальцах салфетку. Чуть поморщилась, бросила деловито:
- Мог бы и поблагодарить.
- Благодарствую, стригы мэи, згрипцуройкы…
Поцеловались в щечку, двукратно. Налила себе и Шуру крови из ледяной бутылки, остальным – водки, Нафику – сока. Манфред пил только шампанское – за весь вечер один бокал. Зазвенели – тост в честь юбиляра. С аппетитом приударили по салатам и холодному мясу. Деловито застучали ножами-вилками. Танцев в программе не намечалось, уже легче. Былое в речах обходили за версту, болтали о насущном: дети-работа, работа-дети. И, заметьте, всё так у всех удачно, здорово, легко! И будущее тоже такое перспективное, доброе. Через полчаса приехал Раду, в прикиде рокера-металлиста, бандана черная с лого «Зенит-Чемпион». Усы отпустил и бороденку каплей под губой. Манфред ему был по грудь, это если встанет на цыпочки. Раду приветливо кивнул ему, но на вопросы отвечал сдержанно, немногословно и, отведав стопку сливянки, пригубив крови, сидел за столом чинно и отстраненно. Манфред оценил его породу, запоздало – а ведь это княжий генофонд, мать! Черная-черная магия, мля. Марго, конечно, тоже помогала, не подвела. Аттила рассказывал о высоких технологиях. Его терпеливо слушали, не затыкали. Нафик не выдержал:
- Я на юбилее или на поминках, а? Радоваться надо – наш юбиляр поборол онкозаболевание!
- Правда?! Поздравляем с победой!
- Да я-то что… это Николае…
- Ник?! Ай-яй-яй, вот это новость! Видать, и впрямь, в уме повредился…
- Нет, он всё такой же… Психом был, психом и остался. А себя я чувствую в два раза менее значимой персоной. Что меня сегодня здесь нет вовсе.
- Ну, что ты, Вла…- Марго проглотила часть фразы, оскалилась озадаченно, не моргнув, продолжила: -…Манффи, что за ерунда! Расскажи о себе, о чем помышляешь, куда идешь.
- Вам будет неинтересно. Всё у меня фигово: и жизнь, и работа.
- Нет, ну как тебя угораздило?.. – намекнула, как могла, Маргит. – Последнее, что мы слышали после Битвы, что ты пленен и надежно охраняем. И что однажды… всё вышло из-под контроля…
- Это всё Никки, шибко умный шкет. У нас с ним такие чудовищные танцы, что конца-края не видать. Сейчас мы порознь.
- Нет, но как?..
- Я не мастер изъясняться. Увы. Примите, как уж есть – меня ровно вполовину меньше.
- Просто… это… твое решение было. С чего вдруг?
- Я понял, что лишился собственного голоса, личности, вознамерился вернуть. А как? Только избавившись от примесей.
- Я, верно, совсем темная, не втыкаю, - проворковала Маргоша, - но… и сейчас ведь ты чужое тело носишь, чужую личину? Это – снова маска? Рад? – улыбка чуть тронула ее кораллово-алые губы.
Неказистый, невидный, тихий такой, ой.
- Да, это снова не я-сам. Но уже ближе, чем прежде. Ничего выдающегося и легендарного.
- А помнишь?..
- Еще бы. Железно.
- Но ведь что-то твоего не менялось?
- Ага. Скверный характер. Я – хамло и свинья порядочная. Спасает – возраст? Мудрость обычно к старости привязывается, житейский опыт. Меня же мудрость тактично обходит стороной.
В этот момент Шварцер и 285744ИУК пристально всматривались друг в друга. Нет, не выдали. Молча согласились.
После выступления Нафанаила и принятия алкоголя, народ стал веселее и говорливее. Половина речей была на мадьярском, половина – на русском. Марго постоянно путалась в словах, которые явно не поспевали за ее мыслями. Помянули Яноша, Манфред в задумчивости почесал плохо выбритый кадык. Смеясь, порешили, что Хуньяди теперь на покой может уйти с чистой совестью, в отставку подать. А на столе… фаршированные помидоры, паштеты, подкопченные креветки. Ммм… Устрицы с кровяной колбаской…
- Сама готовила? – полюбопытствовал Манффи у хозяйки, зверски нарушая разом множество золотых правил этикета.
- Нет, нет, всё магазинное. Мокрушничать мне Гриц не велит. Что у нас сегодня не по-русски как-то, торжественно и глупо? Ну-ка, ну-ка! Словно неродные! Жаркое, тушеные овощи, грибочки, пирожки, всё свежее…
- Готт андэд!! – приветствовал и зачем-то перекрестил собравшихся Василь.
- Останьтесь погостить на недельку – у меня на втором этаже комнаты свободны, все подготовлено…. Нафик на каникулах?
- Он не учится.
- В отпуске?
- В творческом бессрочном. Он – гордый палестинский рокер.
- Машины израильтян взрываешь?
- Я в джихаде не участвую.
- Прям как Никки – в Маскараде! Хороший мальчик. Сынок-то твой на девушку похож, свежий, молоденький, нежный. Женить хочу, пока не поздно.
- Ты на что намекаешь? – посуровел Манфред, покосился на Маргит. – Он не у меня живет. Вообще сегодня третий раз за всю его жизнь видимся.
- Да? Тем более, пора, уже созрел, самостоятельный и разумный.
Ох, тошно, страшно, дико – в окружении бывших и дорогих, прежних и иных, а он – он – такой маленький и живой.
Успокаивало только присутствие Нафика – тот с любопытством разглядывал друзей отчима. Ангельской внешности мальчик, полубог, спутник Пана, критский пастушок, акробат на быке, о, тлен порока!! Выжечь глаза, отрезать язык…
- Я отойду ненадолго… - Манфред встал из-за стола, почесывая правую ладонь, хмурясь и озираясь.
- Я провожу, - спорхнула следом Маргит, улыбаясь во всю ширь алого рта. Подхватила за локоток, повлекла в коридор.
Довела до двери, постояла, выжидая, когда типичное журчание смениться шумом воды. Тотчас ворвалась, схватила Шварцера за волосы, пригнула, положила лбом к шлифованной стали умывальника, сила дьявольская, зашипела:
- Я всегда видела, что ты – просто самовлюбленный инкуб. И всё. Ну, не отплачу ли я тебе за твои черные дела, а? Молчи, молчи, не ори, не то шею сверну, как куренку, пикнуть не успеешь. А мне поговорить охота, на чистоту, по душам. Смеееертный… Убить, что ли?.. Нет, обойдешься. Знаю – тогда останешься болтаться в этом мире, не завершив круга. Нет… Я лучше сделаю – обеспечу тебе на сегодняшнюю ночь незабываемыми мгновениями, вражиторе… ревность… я-то, дура деревенская, к тебе в нутро не лезла, но куда таращились эти чертовы психиатры, как они тебя, погань, не рассмотрели, светила ученого мира?..
Навалилась всем телом, бедрами, крепко держа левой рукою его запрокинутую голову, натужно рыча где-то у самого горла, около уха, стеная и ворча, зажала у каменной тумбы, порывисто стаскивая с безропотного Манффи одежду, с лязгом отлетела пряжка ремня. Расцарапала длинными ногтями зад, клыками исполосовала кожу на груди, измазала лицо и шею губной помадой, целуя. И, потеряв интерес, отвернулась к зеркалу – поправить макияж. Манфред лежал на хромированной поверхности, как на столе у патологоанатома, открыл вентиль холодной воды, поплескал на кровавые рубцы, плохо поддающимися ЦНС руками застегнул брюки, снял пиджак (хорошо – полушерстяной, впитывает), обтер саднящие укусы-порезы. Ничего не вымолвил, ничем не попенял. Умылся, причесал хаос на макушке, грязный пиджак бросил в корзину для белья, заправил рубашку, оставил верхнюю пуговицу свободной от петли. Закурил трубочку и спокойно вернулся на банкет.
- Хорошо иметь в себе внутренний стержень: тот, кто захочет поставить тебя в неловкое положение, столкнется с неприятным сюрпризом…
Нафик и Василь весь вечер лабали на гитарах. Раду слушал и судил. Аттила с Марьяшей и Ксандр Первый уехали сразу после ужина.
- У меня есть подозрение, что я попался в хроносинкластический инфундибулюм.
В забытой диплосоне по кругу вращалось – «Забвение» Кошмарного Танца. Под такое сопровождение и грех – не грех. Шур невозмутимо и аккуратно упражнялся в исполнении обещаний. Вёл и покрывал.
- Почему не спрашиваешь, откуда это я такой – весь в ссадинах и засосах?
- Природа их появления для меня не тайна. Запах её не успел еще даже остыть. Если вздумает что-нибудь подобное повторить, я ей пригрожу.
- Да? Не думаю, что она попробует сделать это снова. Маленькая взбучка за старые грехи, пройдет, пустяки. Не надо с ней ссориться, она этого и ждет. Будь поумнее.
- У меня тебе подарок. Решил вручить после, наедине.
В пластиковой прозрачной коробочке – кольцо из белого металла с синим кристаллом, на дне камня – золотая искра.
- Не знаю, придется ли тебе по душе… - Шур с трудом подбирал слова, смешно слушать лепет из уст здоровенного крепкого парня. Был бы человеком – рожа пунцовая от смущения, как пить дать, была бы. - ...это кольцо Ксандра. Он его мне передал, сказал, может, тебе понравится, это был подарок Виго Ксандру…
- И где теперь Виго? – спросил Шварцер, но не требовал ответа, остановил готовые распахнуться сухие сжатые губы дарителя, двумя перстами запечатал. Примерил – в самый раз, оставил на пальце. Заговорил издали, медленно, веско, мыслями в Прошлом: - я понимаю, чего ты добиваешься. Надоело скрытничать, секретиться? Считаешь, я тебя стесняюсь? Хочешь вернуть самый спокойный и сладостный период нашего союза?
- И ты говоришь мне «нет»? – быстро переспросил 285744ИУК.
- Я?.. Я… - Манфред еще помедлил, сузив глаза в щелочки, усмехнулся: - разве могу я тебе отказать?
- Так ты согласен? – уточнил, не верящий в полуправду, требующий четкости, Шур.
- Да.
Обнялись, покружились по комнате, счастливцы. Шварцер порылся в висящих на стуле штанах, достал из кармана и протянул Шуру почерневший, оплавленный перстень из желтого металла с двумя крохотными рубинами – некогда глаза дракона, держащего в пасти собственный хвост.
- Будь моим до скончания моего земного века.
- Да будет так.
- Пойдем эту ночь гулять? Всю, до утра? Шататься по пригороду, по кустам и полянам?
- Как скажешь.
От Шура пахло дубленой кожей и порошком корня солодки. И еще чем-то безобидным и обезоруживающим, вроде детского мыла или кокосовых стружек. А Манфред… Манфред – настоящий обезьяний царь, примат, волосатый и горячий. Близкий и лакомый. Дряблая кожа – складками на животе; плоские бородавки, родимые пятна. Всё до последней точечки, до единого волоска – настоящее, живое.
- Что, нет больше твоего разлюбезного, обожаемого деспота, нет отца твоего и брата? Я – маленькое, жадное до похоти чудовище. И не уверяй, что оболочка, физис не важны. Не поверю. Нравлюсь ли таким, новым?
- Использую ли я шанс доминировать в нынешних отношениях – так переводится твой вопрос? Да, но – не нарушая дозволенного. Это интересно, это будоражит, освежает и раззадоривает.
Акробатические этюды, мля. Даже и не подозревал, что сумеет так. Манффи чуть дрожал, импульс еще шел по волокнам, от корешков, в которых рассеивалась древняя память. А, что, с ней, с памятью-то? Нестыковка! Память в теле, память – в мозге. Или нет? Тело или форму взял он себе в Швейцарии, сарко, мясо, или только лицо и пропорции? Ведь есть почернелая мумия в Альпах? Есть же? Или, ГээМ ради, это он сам там остался, в горах?! или там Князь? Враг, Враг… да что уж там, сваливать всех собак на сторонние? внутренние? разновекторные силы? Тут же пришло осознание смертности. И на что он, ГээМ, тратит истекающие года, и дни, и секунды? На то, на что у него была роскошь времени, теперь… Как только мысль донесла себя до рассудка, выпростал себя из тепла и лени.
- Ты куда?
- В лес.
- Зачем?!
- Гулять, цветочки нюхать, птиц слушать, в небеса глядеть.
- Серьезно?
- Да. Я похож на шута и весельчака?
- Нууу… ууу…
- Барашки.
- Что?
- Мы – барашки. А ты изображаешь корову.
- А, может, пока лето, и ты не занят, слетаем в Ромынь? Тут недалеко. Можем даже на поезде.
- Куда?..
- В Грыдешти или в Льелю-Гару?
- Что я там забыл, мою прежнюю голову?
Шур сглотнул полуистлевший страх, очи алые, испуганные.
- Не сердись.
- За что, мой милый?
Шур во все глаза его рассматривал, где-то в уме что-то не сходилось, не стыковалось.
- Что?
- Ты… назвал меня…
- ЧТО?
- Нет… никогда ты не позволял себе быть со мной мягким и благодарным.
- Великое дело…
- Для меня – великое.
Манфред оголил запястья, скрестил их, предлагая как стакан воды томимому жаждой – и наказал:
- Что бы ни просил у тебя, чего бы ни молил, какие бы доводы ни приводил – вынеси, вытерпи, но не обращай меня.
- «Кровь пей, а самогонку не трожь!» - прыснул со смеху Шур, сграбастал, прижал к себе. Долго-долго не отпускал. Любовался и вбирал минута за минутой его образ, черточки лица, характерные особенности мимики. Он был доволен. Он обладал сокровищем. Настоящим, неподдельным. В его руках был живой человек, цельный, прόклятый, неверный, но – живой, настоящий.
- Я-то думала, кто топочет по-слоновьи по лестнице туда-сюда, а это вы, стервятники! Что, вторую юность переживаете?
- Да пьяные мы, пья-ны-е! – поддразнил ее Манфред, показывая свои мелкие круглые желтоватые зубы.
- Вижу-вижу, - трогая себя за мочку уха, переводила взгляд с одного на другого, стоя в проходе, Маргит. – А уж Шур-то, зенки лукавые-то не прячь! Пил, признавайся? Сосал кровь этого старого человека? Фу, хороши, поминала вас по матери, дуэт безногого и слепого… Стыда нет!
- Стыд? Есть. Целых двести пятьдесят грамм натурального стыда на двоих!
- Скоты бессовестные… Нафик от позора не знает, какой и обет-то принять, как обелить вас перед Аллахом, сук бездарных! Но, сознаюсь, вы меня удивили и порадовали – я-то вас поутру ожидала увидеть втроем, а то и вчетвером, однако.
- Уели тебя? Не так низко пали, как ты представляла?
- Нет, содомиты поганые… - произносила слова мягко и ласково, обняла обоих, не пуская. Манфреда взяла ладонью твердо за горло, под самые кости нижней челюсти, так что пульс волнами отдавался в ее немых пальцах. Улыбнулась озорно, поцеловала, потерлась щекой о небритую, щетинистую щеку.
- Пора заканчивать жить на два дома, это непорядок. Семья – значит вместе, оседло, а не сезонное кочевье – нынче здесь, завтра там.
- Я не могу быть тут всё время.
- А что держит тебя там? Какой неоплатный долг государству?
- Да не в том проблема.
- Я ведь тоже не в собственном доме живу. Это пристанище по широте души дано мне 301-ым. Повязан.
- Вот видишь! Что делать?
- Сухари сушить. Надо третий дом, свой, наш, вне ГБ и Мораньи.
- Как ты себе это представляешь? Обрастать вещами? К чему?
- Симулировать бытие.
- Ну, если тебе хочется…
- Не неволю! Не «мне», не «надо», «мне хочется», а нам! Если ты против, то и не стόит затея битых яиц.
- Кпфф! Краснобай-рифмоплет! Не Байрон заронил эти ноты, нет. В тебе что-то пело ему навстречу, рвалось. Ты – романтичный, чувствительный лирик, трагик.
- Я – осёл. Всю магию просра…, прости, неизвестно на что променять…
- Ты про сейчас?
- Нет. Про пленение Князя. Червоное пристрастие.
Сидели с Шуром ночью на берегу реки у моста. Шептались и целовались. А рыбак из кустов следил за ними. Это было его хобби – подглядывать за парочками. Но чтоб за парочкой голубых – это впервой. Впрочем, как он ни силился разобрать в темноте, ничего интересного так и не увидел. Говорили о серьезном, о безотлагательном.
- Тебе не холодно?
На коленях у Шура много места, уютно и безопасно, как в гнезде.
- Щас пальто вышваркую.
Материализовался черный военный бушлат. Подоткнул, чтоб не поддувало. Ивы и еще какие-то прибрежные древесные растения плотно обступали их, шумели от ветра. Тихий плеск воды выдавал наличие рыбы. Они развлекались, наблюдая за рыбаком, и не оставляли свой разговор. Ночь прошла примерно так:
- Смотри, он меняет наживку.
Молчание. Плеск волн. Шепот ветра. Сизые облака на синем до черноты небе. Огромная луна серебром красит все, попадающееся ей под кисть.
- Так что насчет переезда?
Молчание. Волны. Луна.
- Не клюет.
Молчание.
- Он смотрит на нас. Хех.
Молчание.
- Я бы в Ораде дом купил. Гриц с Марго помогут, войдут в долю.
Молчание.
- Неудачное место.
Молчание. Плеск, шуршание листвы.
- Ты о доме в Ораде?
Молчание.
- Я о рыбаке.
Молчание.
- И про Орадю – того же мнения.
Молчание.
- Но ты же сам говорил….
Молчание.
- Я и не отказываюсь. Но – только – крошечной квартирки в Питере нам вполне хватит.
Молчание.
- И еще хочу фортепьяно данцигской работы. Уже попросил по трансферу у немецких коллег. Обещали.
- Ой, мля, зарядка на мобильнике кончается… адаптер, как назло, забыл.
- Может, мой переходник подойдет?
- Неа, у меня плоский, и рисочки другие, видишь.
- А давай вот этот, а? Ну? Не лезет?
- Бедный мобильник, надругиваются над тобой, как могут, против воли, злые люди насилие совершают, пихают инородные штекеры в не предназначенные для того отверстия…
- Поплачь над ним, несчастным аппаратом.
Зенечка, блондинка с зелеными глазами, везде, прежде чем сделать шаг, очерчивала себя освященным мелком и окропляла воздух вокруг себя святой водой. Она так боялась огурцов, что все, кто с ней сталкивался, тут же в один голос утверждали, что ей – самое место на кафедре методики. Потому что все, кто, подобно Зенечке, трепетал от страха перед умертвиями, обязательно, неизменно оказывался именно там.
Ритмичное постукивание с отзвуком звона. Это Манффи идет, каблуки подкованные о мостовую звенят.
- Что не шваркуешься?
- Мышцы тренирую. От гиподинамии и помереть недолго.
Усмехался Шварцер, щурясь на солнце. Пропащий, изничтоженный. Готминистр на ухо диктовал свою волю: «Возьми мою руку, только будь моей любовью…» и «Марш мертвых – мы так красивы, мы так холодны…». Хорошие композиции, строевые. С ними весело шагать по дорогам… Бам-бам-бам… всего пять нот и три аккорда, гут. На Острове Оленьем не хватало подобных песен. Он бы тогда вмешался, он бы тогда плевать хотел на Пятерых Смелых и их затеи. Он бы их согнул. Старый военный френч напоминал о тех днях, о той ветви сюжета, что была отведена зятем Аттилой в новое русло. А, из закромов, из темных углов памяти поднялись призраки иной эпохи, память освобожденного Князя: «В дни бед и лишений я был в плену у любви… Тед льеем мним миум пред ф ко зждиг». А из диплосони изливалась «… в тени злых грехов…» - умиротворяющая до смерти, пленительная… нет, песней ее не назовешь – ведь Готминистр лишен голоса. Он шепчет или приказывает. Тронул пальцем угол правого глаза – слеза? Да. От ветра? Не осмелился ответить себе.
- Каждый раз опасаюсь, что потащишь вслед за собой треть моих потрохов.
- Я ж осторожно.
- Не обижайся. Я в восторге.
«Ду даст мир бештрафер зайн» - солидно посоветовал Тиль Линдеман. Его бы советы туда, откуда только что вышел… родимая скотинка, друг. Всё-то знает. А чего не знает – видит. И всё прощает. Хороши!! Союз слепого и безногого – виват!!
- А Николае-то повысили, говорят… - зевая и потягиваясь, рассказал Манффи.
- Наконец-то!
Немое изумление Шварцера.
- Ну, то есть, жаль, очень жаль… - принялся сочувствовать Шур.
Немое изумление только нарастало: - …он теперь первый ловчий.
- Стой…. Ты сказал: «его повЕсили»?
- Я сказал: «его повЫсили». Чем слушаешь?..
- А… аабидно. Но… так всё у нас в жизни. Полный реализм.
- Писец. Басно-.
- Что на завтрак?
- Молочка и мюсли. Мюсли – это вкусно!
- Ой, - посмеялись неожиданной шутке.
- Я же говорю: у меня в голове лишь пустота и реклама.
Кошка Валерианка в виде капель во флаконе. Очень удобно транспортировать: побрызгал – вот тебе Валька в новом месте. Надо везти – собрал обратно во флакон. Главное, чтоб любопытные аспиранты не выпили. Или еще – вариант: перевести в сухой остаток. Порошочек в бумажку или жестяную коробочку ссыпать и носить в нагрудном кармане. Надо – каплю Шпирта влить, жидкого мага, - и вот она, Валька, собственной персоной. Крррасота.
Вокруг Вечной Лужи все светлое время года тусовались студенты – собирались кучками, группками в перерывах между парами и болтали, играли в подвижные игры (в мяч, на великах-роликах-скейтах катались). Манффи Шварцер завел традицию похожих на студенческие сборищ преподов. Не специально. Так уж повелось… Стόило выйти подышать свежим воздухом и/или покурить, как немедля появлялся 301-ый и/или 234-ый, которым не терпелось поделиться новостями. А где было трое болтунов – там обязательно находились еще любители поговорить по душам.
Манфред как обычно раскуривал трубочку и щурился на солнце, будто оно вот-вот погаснет. 234-ый поравнялся с ним, проследил за взглядом, потрогал лапкой собственное отражение в луже, поплескался котенком, встал напротив, подбоченясь
234 – не желаешь замечать?
Манффи постепенно целился и попадал в колена, треугольник и, наконец, в глаза: – Что? Кого? Тебя?
234 - …а теперь торжественно обменяйтесь флэшками… поздравляю с успешным кольцеванием! Мудрилы…
Плыли облака – червонные ладьи на золотом море небес. Чайки еще здоровее и круглее лондонских, без зазрения совести гадили на камни и берет.
- Ты теперь – копия дяди легендарного Князя.
- Королевича-ворона?
- Яноша.
- И чем?
- Беретом.
- Ха.
- Ты стремительно седеешь.
- Я вижу. Я на шнауцера окрасом стал похож – перец с солью. Как думаешь, стоит с ним, с Яношем, встретиться?
- Зачем?
- Просто интересно. Повидаться. Как ему теперь я, костью в горле, или помягче, рассудите…
- Нет, ты мне итог, святую простоту. Хочешь ему в…?
- Ай, ну какой ты конкретный. До цинизма. Даже противно.
- Противно – это не следовать совету лечь в больничку.
- А. Ага. Вот куда шло. Уговорил, сдаюсь. Достал. Да, да! Лягу!! Когда, куда?
- В Моранью заберу.
- Да кто ж меня туда?..
- Я попрошу у Ксандра.
- Не, не; не хочу. Унижаться, вымаливать.
- Ничего подобного! Он щедрый и памятливый.
- Сиречь – добрый?
- Нет. Про Второго так сказать нельзя.
- Наш Вечно Занятой на меня время выбьет?
- Хочешь, прям щас спрошу? Динь-динь, это 285744ИУК. Совещание? Сколько минут на сеанс? Визит, я и Манффи, ну, Чернокнижник в новом теле, понимаешь. Семь? Завтра в пять сорок три? Жди. Вот. Договорился. Изучат, подлечат. Самому ведь спокойнее будет.
- Слава ГээМ! Главное – ты успокоишься и прекратишь меня есть, отвалишься, короста. И 301-ый замолкнет, сцуко.
Мои персы гуляли по крыше среди диких злаков и красных кирпичей с клеймом царской мануфактуры. Валька важно гуляла меж ними, таилась в золотистой соломе стеблей, ждала птиц. Песни ретро изливались из неподконтрольной диплосони. То итальянские, то явно какой-то француз нелепо и вульгарно признавался в любви на чужом для него английском. Старинное здание разрушенной фабрики, девятнадцатый век. Маленькие травы цветут, пахнут медом горного луга в тисках хищного урбанизма. Шум машин с проспекта, но самого проспекта не видать.
- Курить бросаешь?
- Да. Раз обещал… Знаешь, наверное, Ник меня просто о…л. Я не излечился, нет. Это обман.
- И скоро собираешься уйти?
- Оставлю без ответа, потому что самолично я не распоряжаюсь датой смерти или способом. Может, я теперь внушаем и гипноз меня берет?
- Больно?
- Нет. Или я мнителен стал чрезмерно? Не понимаю. Узелки.
- Есть?
- Да. Ну, сам посмотри, потрогай – вот, вот, у меня под пальцем, у ключицы.
- Да. Но, может, к хирургу показаться, анализы сдать, может, не злокачественная опухоль?
- К чему?
- Ну, хоть ради меня.
- А что – тебе?
- Верь – не верь, когда тебе плохо, мне твои грусть и безысходность передаются.
- За себя печешься? Сострадательный мой.
За волосы взял, ласково, но твердо. Притянул, поцеловал.
- О, любить меня – это целое искусство. Не жульничаю, нет, не жду чего-то. Тебе бы тоже подошло – почему я один такой новый и ухоженный? Почему только я для тебя стараюсь, подчиняюсь твоим просьбам? И вот снова – эта вот золотая куртка-ветровка, черные штаны-зуавы и красные сапожки. А ты – опять в рыжем комбинезоне.
- Меня все устраивает в моей внешности, в моей одежде. Удобно, по-рабочему.
Большой, мягкий, ох, лом, он.
- Их либэ дих.
- Как ново! Ты ко мне еще поБДСМистей обратись, то-то я пойму.
Кусь за шею, за белую кожу цап зубами.
- Не переусердствуй.
- Опасаешься?
- Еще бы. Увлечешься еще…
- И съем.
Выпростал ножичек, прижал блестящий к горлу, лезвие – серебристой смертельной змеей.
- И теперь?
- Аааргм. Тебе не нужна кровь, я не тревожусь.
- Ты прав.
Сел, скрестил руки, большие пальцы – в подбородок. Хмурый, с обессмысленными черными зрачками.
- Эй, эй, не уходи, побудь со мной.
Эхо прежних времен. Ам дас лихт, дас мо:ген лиииихт… - пропела диплосоня, следуя за переменой настроения.
- Твои глаза… серо-голубые, северные. Они… как вода Вуоксы. Холодная и сварливая, глубокая и неиссякаемая, матерински-прозорливая и полная безразличия. Поехали в Карелию.
- Слюни подбери.
- Похолодало. Ветер дует. Простудишься.
И снова черный френч. Валька на колени прыгнула, носом тянется к лицу, вибриссы дрожат, а очи, ох, какие очи… ммм… колдунья рыжая. А он-то хорош, примат. Нравится ли он ей, хищнице? Вероятно.
- Живой – а чувствую себя трупом.
- Тишайший Час вреден для психики. Я не шучу. Прекращай эту нездоровую практику.
- Ничего подобного. Он как пчелиные соты, он как любовная песнь соловья.
- Он как запах гниющего мяса, он как брачный крик тигра. Он раздирает на части, он порабощает не хуже магии пятерых.
- Это всё Ник, - кивнул себе Манффи, щуря глаз. Отозвался на упоминание Заговорщиков. – Они его мизинца не стόят, нищеброды, пустышки, лакомки, они слишком осторожны и взвешивают по пятнадцать раз не акт, а даже самый зачаток идеи. Я разделяю его пренебрежение к ним, хотя по-прежнему рад их теплой привязанности, ja.
- А меня, а меня? Не покидай.
- Смертный – бесценным стал тебе, нужным?
- Понятным и близким. Ты – мое прошлое.
- Ты – мое. Непереваренное, непроходимое. Незабываемое. Я не поеду в Карелию. Не в этом году. Да и на будущий – в Этвасду меня просили, дивные народы на консилиум звали.
- Эльронд Великолепный?
- Нет, нет. Выкопавшийся король Вонтудады. Решать проблему вымирания эльфинитов.
- Надеюсь, не путем личного примера?
- Не, я им комиксы привезу. И брошюрку «Женщины с Венеры. Мужчины с Марса». Весьма ценное пособие. Жаль, раньше мне в руки не попало. Может, я бы тогда с Маргошкой не расстался.
- Тогда ладно, - примирился ИУК с перспективой блуждания по близлежащим мирам.
- В Рай-Ог поедем, а не в Приозерск. Шаман приглашал.
- Это который «хороший шаман»?
- Да, он.
- Отказываться нельзя.
- Угу.
- Этот за…с, Шуур, он мне привез бренди, а я неравнодушен к вкусам и запахам. Чудовищно нажрался, ни глотка не оставил на сегодня.
«Яичкин переулок» - гласил указатель, привязанный проволокой к толстой ели. Вася подивился топониму, но двинулся в направлении, подсказанном вывеской.
На дверях маленького домика, сильно смахивающего на дачу-времянку эпохи развитого социализма, красовалась надпись: «Всегда открыто. Предупреждайте, что пришли (звонок вот) – имею обыкновение шляться по дому голым». Вася надавил на кнопку. Затаил дыхание, зажмурился, сосчитал до пятнадцати. Шум распахиваемой двери.
- Здорόво, ты?.. привет-привет, заходи…
Манфред выглядел слегка удивленным, подтягивал спадающие грязно-бежевые кальсоны под шелковым черным халатом в золотых узорах.
- Ты за чем? Что-то неясно в задании? Проходи в соседнюю комнату…
В прихожей валялись, как попало, ботинки, сапоги, книжки, уммм, банка с вареньем; из большой плетеной корзинки выглядывала кошка. В углу стоял велосипед, пыльный. Рядом – груда цветочных горшков и разный садовый инвентарь. На деревянной, обшитой вагонкой, стене - недорисованная громадная пентаграмма.
В соседней комнате не было окон. Тусклая лампадка, иначе не назовешь, коптила у дальней стены, над письменным столом. В темноте Вася не сразу заметил здоровенного парня, сидящего на диванчике возле двери. У незнакомца странно блестели глаза, красновато отражали лучи масляной плошки. Он улыбнулся Васе. Как-то хищно это у него получалось. Вася вернулся к брошенным мотивам прихода:
- Добрый вечер. Извините, что поздно. Я… я хотел поговорить лично с вами, эммм… - Вася покосился на недвижимого мускулистого молодого мужчину.
- Говори, не стесняйся. Это мой друг. Пожалуй, даже больше – это почти что часть меня. Это Вася Золотко, помнишь, я, кажется, рассказывал, я обучаю его, очень способный мальчик… Вася, это – 285744ИУК, это его идентификационный номер, но, я думаю, - быстро переглянулся с Шуром, - ты можешь звать его Шур. Его прежнее имя было Александр.
Как ни плохо светила лампадка, Вася углядел вытатуированный на плече и на ладони Шура номер. А еще оценил крупные острые клыки лучшего друга своего учителя. Услышав свое имя, Шур довольно, по-кошачьи, сощурился, улыбаясь тщательнее прежнего. Впрочем, он и взаправду веселился.
- Так зачем?.. – Манфред снял с носа очки и принялся протирать их куском вафельного полотенца. Золотко съежился под его взглядом, челка завесила пол-лица.
- Какая у вас ориентация? – протараторил скороговоркой, лишь бы дать исстрадавшимся словам выбраться наружу.
- Строго на север. Тебе для чего знать? – неспешно спросил Манфред, играясь, ох, Валькины манеры перенял. Подумал, отметил – и Валериана тут же прибежала, скорые четыре лапки привели на место совершающегося преступления. За рамки.
- Мне… - голос Васи сорвался, упал. – Я… вы… вы избегаете меня, я же не слепой. Всё только занятия да занятия, и никогда – поговорить просто о жизни там или… обо мне. Или… о вас. Я… я вас люблю.
- Мне приятно это слышать.
- Но… я должен знать… ответьте мне…
- Хватит пацана томить, - подал голос с дивана ИУК, он же Шур. – Вась, он себе цену набивает, а сам спит и видит, как лобызает тебе каждый пальчик, каждый миллиметр твоего богами данного тела.
- Правда? – Золотко искренно обрадовался, откинул черные патлы с глаз, выпрямился.
- Шур преувеличивает. Я… да, я гей. И ты… да, ты мне нравишься. Но… вόт он, мой любимый. А ты… ты еще мал.
- Мне уже семнадцать! Я… я многое знаю и умею! Я… я не девственник!
- Вася, нет, честно, оставим этот разговор. Я к нему не готов. И… ты к нему не готов.
- Чего, чего ждать?! – голос Золотко сейчас надломится, оборвется.
- Манффи, он мне нравится, - опять встрял Шур. – Пусть остается, я не против.
- НЕТ, Я СКАЗАЛ.
Весомо. Безапелляционно.
Вася с глазами на мокром месте собрался убегать выплакивать свою горькую долю. А, может, и резать вены. Что еще могло взбрести на ум эмо-киду?.. Золотко рванул нитку на шее, синие бусины заскакали по полу, испугав Вальку. Но она тут же оправилась и полезла, радостная, ловить катящиеся пластиковые шарики.
- Ладно. Я подожду. Я буду верить в лучшее.
- Так-то лучше. Ждать, может, и нечего. Но и торопиться некуда.
Закрыл за Васей, а желчная горечь переполняла рот, омывала язык. В очередной раз каменной плитой надгробия придавило осознание смертности и дряхлости.
А на нас двоих недостаток пламени,
Не унять, не выторговать.
Мы придем в метель с белым знаменем,
Соболезнуй, надо выплакать.
Серебром меня укрась, медного.
Мне сплети из бус синего.
Синего сплети, удавлюсь на радостях.
Не снести, не снести, не…
А-моль. Же-моль. Форте. А!
Мне подарили-таки данцигский инструмент, играю, дьявольское кружево. Во имя Лоß. Плесневые грибы проросли, источили дерево, налетом заселили камни стен. У Шура попросить привезти анти? Забыл, как такие штуки называются. Фунгицид, да. Поэзия – блаженная сука. Встречайте – Шур Молохов и его широко знаменитый в узких кругах, ja, в упругих полукружьях, – Шуруповёрт!! Гы-гы. Вообще отрасти усы, перекрась голову в ореховый, оденься чуть менее форменно, более типично – джинсы, футболка, пиджак или кенгурушка.
- Что?
- Ну, теплая кофта с капюшоном и карманом на животе. Ты обожаешь карманы, я знаю. И цвет – бриллиантовой зелени. И ткань – бархатистая.
Ибнтеергхвумаалебпт ззу. Так и подмывало сказать – яйн.
Ужас. Мне стали нравиться нервенные, слезливые, слюнявые песенки. Откинуться и спать. Пригреть, обласкать, облизать, как волчица детеныша. И в проклятую тьму ночного забытья. Не к тому, что не устраивает, не доволен чем-то, о, растет, ширится чувство, не старая, изъеденная червями привязанность, нет, рождалось что-то куда более глубокое и надежное? Смутно, неловко, но – приятно, понимаешь?
- Зачем так много слов?
- Потому что не показать. Не прав был, что смеялся над Вероникой. Наглядность – о, я тоже любитель зрелищ, театральных подмостков.
- Достаточно, что мы вместе. От твоих речей голова пухнет и вот-вот лопнет. Хотя, я не могу не замечать изменений внутри себя. Нет, никакой поэзии, художественных талантов, но – искры твоего жизнелюбия. Чуточку его прокралось и в меня.
8 – сладкие славные ссссссс
На побережье Ледовитого океана сидел Манффи и пережидал Солнце. Его новая – ли – привычка: сторожить Солнце, великое светило. Было еще – ловить мух, мягкими лапками, хлопнуть в ладоши – и вот она, горемычная, черная или металлическая, с многогранными сотами-глазами. Шаги за плечом. Оглянулся – Вася Золотко. Подгорелый пирожок принес. Манффи малость приуныл, вот еще – беспокойство, смута душевная. Укусил румяный бок, потупился.
- Сам-то чё не ешь? Расти не будешь. (Нашел, чем пугать дитятю, мля. Вспомнился анекдот про крахмал.)
- Я вегетарианец.
- Так ведь пирожок не с мясом, с капустой! В нашей столовке вообще других не пекут.
- В тесто яичный порошок добавляют и животное масло.
- Всё-то знаешь. Вкусно же и полезно. Незаменимые аминокислоты…
- Пустой базар. Я сегодня на лекцию не явлюсь и на занятие в библиотеке тоже.
- Что так?
- Я сегодня с Надин опыты по фуфиззи ставлю, потом с сеструхой должен встретиться, чё-то дома проблемы, тёрки с мамой. А вечером меня зовут домристы репетировать вместе с «Утюгами».
- Оу, насыщенно живешь. Не смею препятствовать. Не возражаешь, если загляну между пар на ваши фуфизиологичные опыты? Обожаю лабораторки, где-то в подкорке засела потребность насущная, неискоренимая.
Вася уже догрыз лак на ногтях, худенькие плечики ссутулены, косматая голова опущена. Крепился, сдерживался, нет, не смог смолчать:
- Я могу надеяться на взаимность, пусть не сейчас, но, хотя бы, потом?
- Вась, этим надо переболеть. Любовь к учителю – о, в духе древних трагедий, мило, но за обратное – сажают. Я в свое время по тюрьмам и лагерям вдоволь помотался… нет, нет, я не к тому, что твои чувства не стόят того, чтобы ради них да… но…
- Да – но? – Вася покраснел малиновкой, заметно даже под черными космами. О, Враг…
Протёлок, в понимании Манффи Шварцера, – настолько маленький теленок, что определить его (её) половую принадлежность невозможно. Что-то слабо стоящее на ножках, мохнатое, с огромными влажными мягкими губами и такими же огромными ласковыми влажными глазами. А теперь еще дополните образ черной косой челкой. Что получилось? Во-во, что-то такое получилось…
- Давай договоримся – я тебе отказываю. Вот уже второй раз. Чтоб не было третьего – ты забываешь эту тему на время. Пока тебе не исполнится восемнадцать. Еще каких-то полгода.
- А тогда? – Вася прям весь вытянулся навстречу ответу, только что лбами не стукнулись.
- А тогда… тогда... – Манфред пожал плечами, комкая в ладони бумажку от пирожка. – Мне нечем будет защититься от тебя.
На кафедре НИФИГА стал работать самый настоящий эльф из Этвасды. Его полное имя звучало так, что многие драконы мира Потерянных и Забытых Королевств могли со стыда самовоспламениться: Роанегшосирп-жлю. Фамилий у эльфов не бывает. Во всяком случае, так считает большинство эльфов и не-эльфов. А у этого есть - ыфылдюЭжзшшимтук. Ничего себе эльф, эльф как эльф, длинноволосый, в фенечках до локтя. Одно недоразумение – рыжий. Вы где-нибудь рыжего эльфа видали? Нет? И никто не видал. Пока Эжзшшимтук не пришел через Врата в столовой. И был он веснушчатый и тощий. И совсем не гордый, что вселенски странно для натурального эльфа. К нему быстро привыкли, перестали про себя отмечать остроухость и дивный голос, а звали просто – Рыжий.
АЭ ГАРТОК ПАДХОМЕ [ЧИМ] АЭ АЛТАДУН.
Карапкаисся. Хулианивсай. Цуйканиарвин. Это еще три эльфа. Нет. Эльфийки, пробравшиеся сквозь Врата в Гиперборею. Да так там и затерявшиеся. Манффи ворчал про себя: «Сколько эльфов развелось, шагу ни ступи – на эльфа наткнешься… дустом их, что ли, родимых?..» Да тут еще и бесы плодиться начали, разноцветные бесенята сновали туда-сюда, дразнились и агукали.
Над тонкими хребтами улиц
Плывет хрустальный глаз луны.
Гиперборейцы вывели (ура!) чипсовоблу. Даже круче – чипсовоблу рифленую с луком и сметаной!! Единственным недостатком этого существа были природная жажда жизни и верткость. Голыми руками чипсовоблу не возьмешь! Кусаться ей нечем, зато она может не только плавать с ошеломляющей скоростью, но, в случае угрозы ее жизни, выпрыгивать из воды и убегать посуху! Теперь криптозоологи совместно с фуфизиологами бьются над выращиванием пюре картофельного коробкованного, сразу на стебельке оформляющегося в полуфабрикат. Но пока коробки с пюре достигали смехотворного размера с наперсток. Такой пищей сыт не будешь! – и наши светлые умы продолжали научный поиск.
В зеркалах из мёртвого асфальта
Отраженье тусклое небесных фонарей.
Мать Мэлис! Скорей, несите карты!
Неведомое так послушно ей.
Филе бескостное, моллюск вне раковины, шиповник и репей.
У любого гиперборейского мага есть две тетради. Они так и называются: «Рабочая тетрадь мага ***» и «Нерабочая тетрадь мага ***» (вместо звезд – имярек). В первой маг записывает всё то, что сработало. И условия, при которых сработало. Во второй, естественно, - то, что не. У нормального практикующего мага всегда вторая тетрадь куда как толще и объемнее первой.
- Я боюсь лифтов и верхних этажей. Хорошо, что мы выбрали именно этот район. Улица Пролетарской Диктатуры. На пересечении с Комсомольским проспектом. Мне здесь нравится. Три окна и балкончик на соплях – всё как я люблю. Капни мне грамму сока. Громосока каплю. От тебя пахнет яблочным пирогом и скошенной травой. Где ты искупался в этих запахах? Они не свойственны тебе.
- Всё замечаешь, - покачал головой Шур, - нюх не потерял.
- Ладно-ладно, не доверяешь – подробностей не требую. Просто скажи, где тебя искать, если однажды не вернешься. Чтобы похоронить. Если убьют.
- Да ну, не, не.
- Бред фром Шварцер? Я?
В мозгу полыхнуло крошечное, кровавое слово – «измена». Лампочкой аварийного сигнала. Ну, ГээМ с ней. ИУК улыбнулся. Поцеловал в губы. Поцеловал в щеку. Поцеловал в ухо. Задел зубами сережку-крестик. Прижался крепко.
- От тебя не уйду, тебя не брошу, нет.
- Да? Хорошо. А чего боишься ты?
- Я боюсь одиночества – и – тебя.
- Ух. Амбивалентный мой.
Светлые брюки и чуть более темная рубашка с галстуком в тон. Брюки – кофе-с-молоком, рубашка – защитно-песчаного цвета. На левом боку – спортивная сумка. Темно-лиловая. На зеленом ремне. И удивительно старые кроссовки.
- Сиреневый – цвет старых дев.
- Откуда это?
- Не помню.
- Ясно: первоисточник утерян в веках. Вот черно-фиолетовый – это цвет волшебства.
- А сиреневый с лимонно-зеленым – это верх китча.
- Алексей Сергеевич! Вам ключик от кафедры дать?
- Спасибо, не нужно, я через окно.
- Алексей Сергеевич! Вам ключик от кафедры дать?
- Спасибо, не нужно, - ответил А.С.и просочился сквозь стену.
Мороз. Мороз.
Листоблошки сдохнут. Листоблошки сдохнут.
Птицы на юг. Курлы. Курлы.
Листоблошки сдохнут, сдохнут!!
– новый хит группы «Утюги». Второй хит: «Я-шорты. Яшорты. Яшо-о-о-орты». Вася регулярно ходил с ними репетировать, обычно, вместо седьмого участника бэнда, который только считал, что он участник, а потому разрешал себе не участвовать ни в выступлениях, ни в репетициях.
У Манффи подозрительный и нехороший симптом – на левой руке пальцы отнимаются, покалывающая немощь пробирается в ладонь до самого запястья. Сердце? Еще он вступил в Общество Инвалидов Хлебопекарной Промышленности и пенсию получает. Отшманал три пальца на правой руке, умник. Блэки и Лёфа все-таки, в обход всех правил, решили попрактиковаться в шварковании. Лень было идти из корпуса в корпус. Они вдвоем несли один штатив. Тяжелый, металлический, но, на поверку, – хрупкий. Оказались они в самом безопасном месте Гипербореи – в столовке (столошка – транскрипция Мегавингега) – и кокнули штатив. Манффи месил тесто для очередной партии булочек с… да, с капустой белокочанной, сорт «Ништяк». Штатив-то он успел перехватить в полете, но тот раскололся на острые осколки. «Чугунный» - были последние для трех пальцев Манфреда мысли – для большого, указательного и среднего. Как топором отрубило. От ПИПМПЭУ отказался. От таких ребят – ПИПМПЭУ?? Нет, ГээМ упаси. А еще к стоматологу пошел, допрыгался, два года тянул – части зубов лишился. Не, не в битве или из-за травмы. От старости. В ожидании «моста» стеснялся лекции читать, шепелявить и присвистывать, того и гляди – слюнями первый ряд забрызжешь. На приеме у врача:
- Рот – ворота инфекции.
- Ха! Мофно пофумать, ффо ффукие отфессия феловефесского фела менее ффязны и не яфляюффя фассадниками фафазы!
Доктор весело хмыкнул и засадил болтуну в пасть какую-то стальную распорку. Язык мешался и был врагом номер один в битве за здоровье зубов.
- Расскажи, наконец, что здесь, в ГБ, забыли эти аномальные упыри, акаянцы? Везде шастают, во всех делах в курсе, а в штате, вроде, не состоят…
- Огурцы-антитеррор – это особое ведомство. Они обитают в заброшенных подвалах и забытых шкафах. В любых ящиках. Даже если на ящике написано, к примеру, «песок» - там всё равно таится огурец. АК – особое подразделение Огурцов при Метрополитене Петербурга. 301-ый – их командир. С Гипербореей подразделение связывают лишь два факта: 1) дружба и обмен кадрами с командой «Проклятьем Заклейменные»; 2) в качаестве эксперимента один год в ГБ совместно обучались акаянцы и наши студенты. Живые люди, то бишь.
- Ааа, теперь всё понятно. Один вопрос – а как ты сошелся с 301-ым?
- Ревность?
- Обычное любопытство. Такое человеческое…
- Я спасался от Суровина, прятался в метро. Так получилось, что металлический черный ящик был не пуст, и не набит инвентарем типа лопат или ведер, в нем не было сложных механизмов. Там был 301-ый. И мы… мы… подружились.
- Обтекаемая формулировка.
- Удобная, не спорю. Но она правильная, ёмкая. Мы и в самом деле друзья, не надо глаза закатывать и за бока хвататься.
Слова в конспект не лезли, хоть тресни. Манффи захлопнул обложку рукописи. Настала пора обыденных вечерних дел – чистить зубы, «мост» в стакан, переодеться, разложить диванчик, застелить и…
Раздался звонок в дверь. Нацепил красные тапки, запахнул черный шелковый халат. Походя, Шварцер глянул на часы – полпервого ночи, мля, если студенты, то…
- ГээМ ради, ты?!
- У меня сегодня день рождения. Мне исполнилось восемнадцать. Могу делать, что хочу. А я… я хочу…
Вся решимость Васи мгновенно куда-то подевалась. Разревется и убежит. Или чего хуже натворит. Ох, маята…
- Иди сюда…
Не пришлось симулировать. Как-то само собой, может, грубовато, но – реализЬм полнейший. С горкой.
- Ты… меня будешь кусать?
- Если ты попросишь – или – разрешишь.
- А его… ты кусаешь своего любимого?
- Да. Если он не отказывает мне. Я пью немного, только для вкуса. Я сижу на заменителях, - показал заветный ящичек с дозами, – вот моя насущная пища. Не бойся меня, я тебя не обижу, не причиню боли. Но если я узнаю, что ты ранил – чувства ли, тело ли – моего драгоценного, - Шур почти прорычал эпитет, - для первого раза я тебя отшлепаю, для второго – выпорю до крови, а на третий – изобью и выгоню вон. Ясно?
- Да. Справедливо. Надеюсь, такого не произойдет.
- Я тоже. Ты умный и… да, ты добрый.
- Пойдем на улицу? Здесь душно.
ИУК последовал за ним, встал в дверях ванной, ожидая, пока тот приведет себя в порядок. Заметил запоздало старания:
- О, синий лак на ногтях ног – ммм, эротично.
- Отстань, - поморщился шутке Шварцер, вылезая из-под душа. Оделся в несколько секунд, будто в армии. Наконец, вышли в ночь. На лавке перед корпусом фуфиззи сели. Манффи набил трубку, раскурил. Помассировал шейные позвонки. Признался:
- Еще одна такая ночь – и я вынужден буду поправлять здоровье в захолустной грязелечебнице.
Из черных еловых лап стёк Никки234. Шварцер стукнул его жестким носком казака в то место, где у нормальных людей бывает колено, и нервы лежат близко к поверхности, прикрытые лишь кожей и сухожилием.
- Ник, ведь я прав: маг должен активно сублимировать либидо?
- Дурак. Смотря, какие цели ставишь, задачи. Если мировое господство, то да, покорить какого-нибудь паскудника – почему нет? А если заглобалить: постижение мира вовне, майеста, тут секс – слишком мелкая, соленая монета. Только энергию высасывает. А в твоем случае – ты же всё равно сгниешь, так зачем тебе себя беречь? Это у меня есть роскошь выбора. И я выбрал. И я – счастлив!
Из Врат выехали один за другим шесть черных джипов. И в ту же минуту раздалась характерная музыка – заглавная тема из к/ф «Бригада»: та-да-та-та-дада-та-да-та-та-дада-туруруру-та-да-тада-туруруру-та-да-дада… Манффи поежился, втянул голову в плечи. Потом мелодия пресеклась. Раздалось «алло!» - Манффи выдохнул, стёр бусины пота – это ж Шуркина мобила, фух, Гришкин подарок, кстати, он же и звонит, кому еще? Малость отлегло на сердце. Малость. А вот с эльфами… почему-то предательский потрох начал с прошлой недели странно реагировать на слово простое, русское – ДОБРО. И это было косвенно увязано на эльфов. Именно о них он позволил себе высказаться: «Не хватало у нас этого ДОБРА!» - и понеслось… У прямой кишки собственный мозговитый ганглий, верно. И он нещадно слово ДОБРО обращает в ГОВНО. Гм. Видимо, Агмарат всё-таки осуществил свою угрозу. Обещал – заклял. Не, жаловаться и отвечать на подобную шалость Манффи не будет. Надо дисциплинировать себя.
Шесть черных джипов… не иначе – комиссия из Мензы-Бензы. Митин из Мензы-Бензы. Злобина из Мензы-Бензы. И еще четверо. Мыркина, Яркина, Тыркина – дружно хлопнули лощеными дверками автомобилей, напялили темные очки и… да, они зашагали в сторону ректората. А Злобный Феня остался сидеть в джипе. С ними прибыл секретарш в высоких сапогах-ах-ах-ах. Странно, что не на поводке. И с глазами у него был полный порядок. Не лиловые, нет! Проверила завлаб Топорко – поманила когтистым пальчиком: «Подойди, подойди сюда, маленький». Сграбастала, посветила лампой и подтвердила: «Порядок. Иди – работай». Так он и устроился на кафедру ТИМОБ. Но это было потом, а сейчас…. Эндэ, она же - мадам Аннибал, коренная мензабензорранзаанка (хотя по виду не скажешь) опухала от злости и созывала преподов на экстренное собрание.
Манффи Шварцер (в виду вчерашнего – больной, невыспавшийся, нервный и небритый) ПОПАЛ. На обязательное собрание. С опозданием. Он пробирался между рядами стульев, мученически, как всегда криво, улыбался. Эндэ могла свободно прожечь дыру взглядом, ведьма. Она как раз толкала тезисы о нравственном здоровье коллектива. Прокашлялась. Глянула в бумажку. У Манфреда холод разлился под лопатками. Он добрался до предназначенного ему места с табличкой «Маэстро Шварцер, зав.отделением странных языков кафедры изучения Междумирья и развития отношений между мирами». Втянул в грудь побольше воздуха, и… так и не решился сесть. Аннибал отвлеклась от чтения громких доводов в пользу закрытия ряда Врат, снижения количества мест для студентов-людей, ввод пропусков для шваркования и т.п.
- Ну, что?! Что у вас там, маэстро?!! Да сядьте уже, пожалуйста, вас только и ждали!!
Манфред поводил целыми пальцами правой руки по сухим губам. Беспомощно и растерянно огляделся. Коллеги с немыми каменными рожами смотрели в рот мадам Эндэ.
- Ну?!! Я жду! Зачем вы пришли?!!
- Тык… - Шварцер оттянул внезапно ставший жутко неудобным галстучный узел, воротник рубашки сзади взмок, так же как и ткань под мышками, - написано: «явка обязательна».
- Я вижу – вы явились!! Да сядьте же, наконец!
- Я болен. Я плохо себя чувствую.
- Так идите к Мстиславу, эй, - мадам Аннибал оперлась ручищами о кафедру, народ в зале опасался дышать и моргать. Препод ПИМПЭУ, долговязый и черный, как все классические упыри Гипербореи, уже ждал у выхода с раскрытым врачебным чемоданчиком.
- Мне… эээ... специальные уколы нужны, - вывернуться не удалось. Эндэ включила второе внимание, поморщилась презрительно, будто только что наступила на гусеницу и нечаянно раздавила:
- Так-так, - сказала она. И только. Особо чувствительные в зале тут же очутились на пороге безумия или на грани обморока.
- Так-так, - повторила Аннибал, осклабясь. – Ну? Я жду. Я. Снова. Жду. Только. Вас. Пф. Пошевеливайтесь! – прикрикнула она.
Протолкнул себя в обратном направлении, задевая за ноги сидящих, сглатывая ком в горле. Напрасно думал, что разучился краснеть. Чувствовал, как горели щеки, как на лбу выступали бордовые пятна. Молитвенно глядя в бесцветное лицо Мстислава, едва шевеля губами, назвал обезболивающее. Мстислав кивнул, совсем по-санитарному закатал рукава. Выявились блеклые бугры мышц под черной материей.
- Раздевайтесь.
Хрустнула ампула.
«Йаду мне, йаду!!!»
- Ложитесь.
- Нет-нет, я постою.
Шварцер не столько стыдился за сейчашнее, сколько злился на себя за вчерашнее. Лекарство подействовало. Полегчало. А не фиг так чужие дни рождения отмечать! Когда разогнулся, натягивая брюки, со слезами позора в уголках век, в сеточке морщин, обернулся на Мстислава. Тот только что ни присвистнул, но сдержался, понимающе отрицательно покачал головой.
Аномалия Энлоевна Кошмар-Ханум, высокая женщина в чадре, пришла на кафедру изучения НЛО. Рыжий поинтересовался у нее: «А у вас, в Вершитваре, все женщины – погонщицы мумаков – такие серьезные?..»
- У тебя пальцы с запахом и вкусом чеснока, ты готовил. А у Васи…
- Ой, не подумал, прости, виноват!
- Я чувствую… волна ярости, холодной гордости и… да, всё это в тебе, будто занавесь отдергивают, неприкрытый ничем Ад.
- След Легендарного Прошлого.
- Иногда глазки-то краснеют, и не от усталости, нет, не сосуды шалят, нет. Радужка наливается натуральной кровью. Как если бы ты по-прежнему был ТЫ.
- Я сам иногда ловлю себя на мысли, что не знаю, кто я сейчас.
- Так в прятки играешь с Врагом?
- Нет. Ну, да, но не… оладушек!! Не знаю, как объяснить. Это из-за здешней магисферы. Она – как статический заряд. Воплощает идеи. Это происходит спонтанно. Привычки вросли в меня за века, а здесь – иногда револьтируют. Я не играю. Скорее уж – мной играют. С тобой я честен, мой… любезный друг. Хотя, верно, не осталось у меня ныне ни друзей, ни врагов. От всех успешно сбежал.
- И кто я тебе, в таком случае?
- Союзник.
- О? Против кого мы объединились?
- Нам хорошо вместе, поэтому мы – вместе. Вариант – против настоящего времени.
- Не вариант.
- Зачем искать название? Обязательно что-то придумывать. У нас – военный мужской союз. Фратрия. Братство. Ложа. Доволен?
- Уг.
- А, научил. Помню-помню, откуда, из каких времен… мууууука.
Манффи сунул в рот кофейную конфетку и замолчал, тщательно разжевывая. Он вернулся к брошенной ради беседы писанине и сосредоточенно мял подбородок, листая страницы своей рукописи. Из диплосони Дети Евы пели о беспокойных мыслях. Нет, не мог сосредоточиться на конспекте. Опустились плечи, спина ссутулилась. Покрутил в пальцах карандаш. Культя с обрубленными штативом пальцами забавляла. Три гладкие мозоли и два цепких крючка-пальца, меньшие собратья павших. Он уже освоился, искалеченная рука не мешала повседневным делам.
- Я одного боюсь – буду паразитировать на нем, на ягодке-светиночке-солнышке-Золотке. Ох, боюсь.
- Как?
- Обычно. Ауру есть поглядом, втихаря. Не нарочно. Мне 301ый ауроразличитель подарил. Твоя аура вполне типичная, обычная – слабенькая, белая и рыхлая, как талый снег. А у него… Ярчайший столп пламени до небес.
- Правда?
- Что я тебе, врать буду??
- А ты, твоя аура?
- Черная хищная кляксина, мля. Я исчерпал себя издревле. Нет энергии. Боюсь – буду напитываться, упырь махровый. Суть моя такая, ущербная.
- Клеветать на себя – грех.
- Напугал! Мне не обелиться. Я лишь не хочу навредить этому талантливому мальчику. Понимаешь?
- Ясен пень. Только вряд ли это возможно. Я не спец, но спроси у того же Пьера – чтобы своровать чью-то ауру, нужно приложить злую волю. «Автоматически», «исподволь», «ненароком» - не получиться.
Любаша – новенькая аспирантка с фуфизиологии. Вообще она пришла помогать Гидэ в оранжерее, но потом стала работать еще на полставки в лаборатории. Одевалась ярко и даже слегка вызывающе. Вызывала она самые разнообразные чувства, иногда – даже маленьких демонов. Не специально. Сегодня, к примеру, она была в зеленой кофте, поверх – оранжевый топ, вязаный синий шарф с блестками, низ - черные лосины, розовая коротенькая юбка в фиолетовых разводах (возможно, сама разрисовывала), балетные туфли из серебряной кожи. Лицо у Любаши – воробьиного сычика, на голове – скирда, в груди – пожар. Эльфы подарили ей пальто, расшитое дивными узорами, мифрильской нитью. Любаша жгла: на спиртовой горелке плавила изомер. Вид у нее притом был, словно она творила наново из молекулы целый мир.
Секунды – вечности.
Манффи - ну, извини: кто не успел… на сегодня сеанс завершен. Билеты проданы, лавочка закрыта, и билетер ушел домой.
285744ИУК - язычок прикуси.
Манффи - Давай пригласим 301-ого, ну, давай, а? он хороший.
285744ИУК - Да я знаю, миль… тьфу, твои словечки приставучи, делиться не хочу.
Манффи - ну, как? как мне тебя уговорить, упросить? А?
285744ИУК - да воля твоя - зови.
301 пришел, расшаркался, улыбнулся.
285744ИУК - ты мне весь марьяж испортил, бе. Опять многофигурные композиции АПсурда…
Манффи - да я всегда такой был, что, нет?
285744ИУК - да. Трясешь плоды со всех смоковниц.
Манффи - а ты уже раскатал губу, брат, что я от прежних троп ушел.
285744ИУК - Ты меня почти убедил.
Манффи - Ага. Я сейчас из панциря головенку наружу вытягиваю осторожно.
285744ИУК - Стоило Нику ослабить надзор…
Манффи - Да, кори меня, да… сижу, никого не трогаю, принтер починяю… вот теперь у нас настоящая фратрия! Четверо – это сила!
285744ИУК – ты сказал, никакой драки не будет, а теперь и впрямь ожидаю военных мероприятий.
Манффи – нет-нет, древний принцип SI VIS PACEM, PARA BELLUM. Окруженный тремя идеальными партнерами, чувствую себя менее одиноким и более живым. Sic. Семья не семья, но какая-никакая ячейка общества. Вчера за столом с Васей о патологии говорили, постановили: каждый второй чел – псих, латентно, неопасен для общества, только для себя, зато – всенепременно.
285744ИУК – чё вас так понесло? Это моя область точек.
Манффи – извини.
- Декабрь – который? Что уже был или что еще будет?
Упал – поскользнулся на Вечной Луже. Отбил правую ягодицу.
Утром – обязательная пробежка. Это летом. Велик, правда, забросил. Зимой оставлял спорт до возвращения солнца, но после работы – всегда гулял, перед сном оно полезно: хвойный дух, умиротворение, пение птиц. Благодать.
- Пойдем в лес, - обхватил Васю – этакую тростиночку-камышиночку – за плечи, хотя уже приходилось тянуться, чтоб за плечи ухватить. Вася чуть напрягся, взволнован.
- Иии, боязно? Ага. Уведу в чащобу, изнасилую и порежу на кусочки. Глупенький.
Вася устыдился, обмяк и замкнулся. Манффи поглаживал его по хребту, скрозь тоненькую куртку каждый позвонок как на полупрепарате. Долго шли по тропинке. Холодно, кое-где в низинках – снег недельной давности, так и не растаял. Остановились на затерянной в глуши поляне.
- Видишь – а ты идти не хотел. Такую красоту мог пропустить. Чудесная пора, последний день солнца.
Вся поляна была устлана листьями единственного в этих местах клёна, а сам клён стоял гол наполовину. Лишь ветви, обращенные к югу, полностью потеряли позолоту. Зрелище сказочное, трагичное и обнадеживающее. Сели на бревне посреди вековечного леса.
- Поговори со мной. Хочу услышать, что тебя гложет, что не так.
- Я… я ждал того дня больше двух лет, считал дни. И – ничего не случилось. Думал, мы станем на равных…
Золотко стиснул зубы, его губы дернулись. Он наклонил голову, лицо спрятал в ладонях.
- Вась, ну ты себя считаешь взрослым мужиком? Так и веди себя по-взрослому, сопли утри. Давай начистоту. С первого дня, как мы только стали общаться и работать, я тебе сказал, что твои мечты – из числа неистребимых, но несбыточных фантазий.
- Я думал, всё дело в моем возрасте, в твоем возрасте. Что я стану совершеннолетним, и ты… ты… А я по-прежнему только твой любимый ученик, не более. Продвинутый студент, но не возлюбленный, нет. Я не часть тебя, я отторгнут и чужд. Я как красивый камень в витрине ювелирного магазина, но не медальон на твоем сердце. Вот что меня душит и жалит, прости. Раньше ты избегал моих порывов, заслонялся законом, но теперь? значит, это были дешевые отговорки, обман. Как детям малым обещают конфет и деревянных лошадок и трансформеров, чтоб не ревели.
- У тебя был опасный возраст – а вдруг суицид, а?
- А сейчас, значит, не опасный? Всё прошло, можно забыть и затереть в памяти?
- Вася… - Манффи встал, острая боль царапнула сердце. Валидол из старинной жестяной трубочки. Противная искусственно-мятная таблетка медленно растворялась под языком.
Вытащил откуда-то из внутреннего кармана наливное яблоко, здоровое, еле в ладони умещается, аппетитное и невероятно золотое, в цвет листвы клена, словно кусочек Солнца.
- На, съешь, - протянул Васе, угощая.
- Молодильное?
- Нет, обычное. Были у меня раньше молодильные, сжег. Вместе с кадками, при переезде в Нигде и Никогда. Лет шестьдесят назад.
Вася прекратил хлюпать носом и неверяще уставился на Манфреда:
- Да тебе ведь и так – всего пятьдесят шесть, я помню хорошо, в том году юбилей был?!
- Тебе Шур обо мне что говорил?
- Да всякую хню: что ты был самым главным вампиром, а потом взял другое тело, и теперь проживаешь последнюю земную человеческую жизнь… а чё… правда? – тут его голос плавно осип по нисходящей, до лепета. Что тут ответишь? Только правду:
- Да. Понимаешь… в моем возрасте многие условные рефлексы по прочности превосходят безусловные. Ты славный, ты… само совершенство…
9 - эпилог
Я обещала влезть в текст повести только в единственном случае – когда Манффи будет при смерти. Встречайте: я.
- Питаешься, глотаешь, перевариваешь информацию, копишь, а потом разом всё высококлассное дерьмо выливаешь. Поносит тебя событиями, штампами бытийной реальности. Мрак.
- Но я же ее перерабатываю, делаю доступной и желанной для плебса.
- Велика заслуга. Пф. А оно им надо? Да никому не интересно, во что ты перекроишь полученные знания. Первоисточник важнее и краше твоего суперэгоистичного бреда.
- Но, позволь, ты не прав! Я ведь еще вижу мир!! А как же мои мысли, мой голос?
- О, это не глаза твои ущербны, астигматичны, нет, это твой рассудок, твой мозг, он крив и лукав, он искаженный образ мира выдает на выходе. Ты барахлишь, ты – белый шум. Как можно после такого верить тебе? Ты субъективизма чистый кусок.
- Но разве не в этом сок, разве не в уникальности видения?
- В этом яд, беда для меня, для нас; для твоих читателей – в итоге. К тому же, признай, ты весьма далека от совершенства, сколько ни расти, сколько ни ешь классиков и авангардистов, лишь дерьмо и производишь. Плодишь заразу зазеркальных судеб, горьких какао-бобов. Ja.
- Богов?
- Бобов. Бобовые, увечные.
- А, помню. Слепой и безногий. Всё вы же.
- Всё мы же.
- Мечты-то и нет. Съели мечту. Вчера.
Имелся в виду набор заварных пирожных в шоколаде.
- Съели, ага. Было вкусно.
***
На старости лет древний дедок Шварцер более всего похож был на престарелого Суворова, как его в учебниках любят изображать – с копной молочно-седых волос, сухонький, бодрый, хитроватый старикан. Нет, как ни чаял, ни надеялся – память закаленной сталью крепко держалась в мозгу, не вытравлена, не порушена временем и возрастом. И ум его не покинул. Частенько повторял в кругу знакомых и студентов: «Я только сейчас начал плодотворную жизнь. Раньше я слишком увлекался ненужным экспериментированием. Я ни о чем не жалею и отвечать буду по всей строгости. Если бы заранее знать, как дόлжно, всегда был бы таким, как сейчас. Вот только накануне я понял, как здорово волшебник Фир в своей грибной башне…» и далее, и далее.
Прожил Шварцер до 95 лет, если сверять по паспорту гражданина Швейцарии. Только-только отгремел юбилей, впрочем, весьма скромный. Шварцер, сидевший после торжеств в каморке 301-ого, услышал стук в дверь, приподнялся. На пороге показался 301-ый. Взволнованный и сосредоточенный. За ним ступала чья-то гигантская тень. Сизые крылья распушены, на каждом суставчике, на каждом малом перышке – по огненному глазу, голова укутана пепельным покровом. Руки ее были свободны. Не носила она украшений. Не носила орудий сельского труда. Платье сухо шелестело.
- Собирайся, - потребовал 301-ый, и голос ему почти изменил. Он, он боялся своей тихой гостьи? Не к нему она пришла, сладостная, не за ним слетела, голубушка…
- Что, уже пора? Ну, наконец-то! Ты прости меня, что так долго бегал от тебя. Дурак был, - уцепился за костлявую руку, заглядывая пристально сквозь сумрачную ткань. Знал ведь, знал – нет там глаз. Все глаза – на крыльях тысячеокой. – Пойдем, веди. Хюретод. «Расскажи мне на ночь сказки…»
.JPG)